Танец с лентами (СИ) - Зингер Татьяна (чтение книг .txt) 📗
Саша молчала. Никакого Никиты она не помнит — ну и что, что машина принадлежит его родителям. Она сама, всё сама. И вообще, у неё провалы в памяти. Саше не поверили, а усатый полицейский, который записывал под диктовку её показания, напоследок бросил:
— Будешь врать — тебя упекут за ложные показания.
Но Саша не боялась тюрьмы. Главное — Никита. Как он, что с ним? Он жив?! Неделю она думать ни о чем не могла, кроме него. Засыпала после уколов, просыпалась посреди ночи и пыталась вскочить со скрипучей койки: где Никита?!
Много позже, спустя десяток однообразных дней наедине с потолком, до неё дошло: сложный перелом означает одно — она никогда не сможет заниматься гимнастикой.
Никита пришел нескоро, выловил момент, когда отлучилась надзирательница-бабушка. Его лицо украшали заживающие ссадины, а правая рука была перебинтована от пальцев и до запястья. Он выглядел виновато-пристыженным и постоянно озирался.
— Как ты? — спросил, отведя взгляд.
Саша отмахнулась. Жить будет. Ей так тесно в одной палате с ним, этим великолепным светловолосым мальчишкой. Ей бы прижаться к нему всем телом и мурлыкать точно кошке, тереться о плечо. Но она неспособна подняться, а он держится на расстоянии. Как чужак.
— Слышал, поправляешься?
— Да. А как ты? Ник, тебя не накажут?
Никита достал из внутреннего кармана куртки белый конверт, нерешительно помял край.
— Нет. — Покрутил конверт в пальцах. — У отца есть связи. Родители отмазали нас. Тебя тоже не накажут.
А её-то за что? Саша не понимала, в чем она виновата? Да и Никита ни при чем — всего-то случайность, и не более того. Она на любом допросе так и скажет!
— В общем, — он приблизился близко-близко, и от него разило усталостью, — держи.
Она протянула руку, но Никита не коснулся своими пальцами её. Положил конверт на одеяло.
— Выздоравливай, — бросил напоследок и исчез быстрее, чем Саша успела опомниться.
Зачем-то она понюхала конверт прежде, чем развернуть его. Обычный листочек в клеточку, знакомый почерк, буквы скачущие, мальчишечьи.
«Саш, давай останемся друзьями?» — выцепила из текста одну-единственную фразу, которая разрушила весь мир. Взрыв! И мечты, надежды, воспоминания осыпались к ногам как те фантики из мусорного пакета.
Слезы застилали глаза, а буквы скакали.
«Саш, прости меня за что, что произошло. Надеюсь, твоя нога срастется… ты сможешь танцевать с лентами. Я не должен был заставлять тебя куда-то ехать, и случившееся — наша общая ошибка.
Давай останемся друзьями? Родители правы: нам нельзя быть вместе, мы всё разрушили. Та авария — знак… так сказала мама. Я согласен с ней.
В общем, извини за всё. Ты классная девушка и заслуживаешь хорошего парня.
Ну а мы, если захочешь, сможем дружить как раньше.
Удачи тебе!»
Если бы она могла рвануть в окно — непременно бы так и поступила. Рухнула бы на землю, как птица, обломавшая крылья, и разбилась бы. Саша скомкала письмо, бросила на пол. Потом попросила медсестру поднять — разгладила смятые строчки. Последнее письмо Никиты. Она сохранит его навечно. Саша всё понимала и ни капельки его не осуждала…
20.
Реабилитация давалась ей с трудом. Колено реагировало на погоду, на резкие движения, на быстрый шаг. Оно ныло всегда. Саша привыкла засыпать, потирая ногу, в которой рвались снаряды, и просыпаться от боли. Можно сказать, она срослась с болью. Она сама превратилась в боль.
Бывшие соперницы смотрели на Сашу с неприкрытой жалостью. Кто-то даже передавал через бабушку угощения, от которых Саша наотрез отказывалась. Незачем её жалеть! Она и без гимнастики справится, всё равно забросила ту ещё до аварии.
Только вот без танцев из жизни пропал кусок чего-то невероятно важного, практически бесценного. Саша, выписавшись, втихаря от бабушки попыталась хотя бы сесть на шпагат, но не смогла. В ноге отдалось огнем. Саша взвыла от боли и беспомощности, повалилась на жесткий пол. Всё, это конец.
Не прошло и месяца после выписки, как бабушка продала их двухкомнатную квартиру и переехала в другой конец города, на окраины, к заводам и промышленной зоне. Перевела Сашу в другую школу и приказала забыть обо всём.
Саша, честное слово, пыталась! Не думать о Никите, не вспоминать его поцелуев и улыбку с ямочками на щеках. И то, как он щекотал ей живот, и как дул в ухо, и как гладил по позвоночнику.
Только, вот напасть, в каждом встречном ей чудился Никита. Может, тот парень с остановки — это он, ищущий Сашу? Кажется, её кто-то окликнул? Почему он до сих пор не одумался и не прибежал?
И в школе она озиралась, едва слышала знакомую интонацию. Не он, опять не он. Её новый класс сплошь состоял из придурков. Её называли инвалидкой и одноногой. Парни начинали ковылять, когда Саша проходила мимо. Девчонки воротили носы. Но когда Саша вцепилась в волосы одной из обидчиц и прокатилась с ней по коридору — замолчали. Почувствовали свою. Волчицу, а не тощего волчонка.
— Пойдем на выходных в заброшенный дом? — предложил ей одноклассник Артем, протягивая ладонь для рукопожатия. — Ты, по-моему, клевая.
— Пообщаешься — и поймешь, — осклабилась Саша.
Ту многоэтажку забросили недостроенной много лет назад. Двери к лестницам заколотили, но подростки карабкались по выбоинам в стенах. Саша не могла лазить со всеми и битый час караулила на первом этаже, на шухере. Наверху ребята смеялись, а она простаивала внизу как бесполезный манекен. А потом подумала: разве у нее есть только ноги? А руки, а гибкость, а грация?
Саша влезла на второй этаж, отталкиваясь здоровой ногой и цепляясь ногтями. Блондинка, имя которой Саша не знала, удовлетворительно присвистнула. Ей вручили баклажку с пивом — за знакомство.
Артем по-свойски приобнял за талию. Саша понимала, что означает этот жест — она ему интересна. А он — ей?
Впрочем, ей было плевать. Душу сожгло письмом Никиты, и незаживающий ожог гноился. Шли дни, и с каждым новым Саша всё меньше понимала Никиту. Почему он так с ней поступил, чем она заслужила?
Ей понравилось сбегать из дома. Романтика безлунных ночей, сон урывками на вокзале — а почему бы и нет, чем плох зал ожидания? — никаких ограничений и рамок. Сама по себе что та кошка, гуляющая по краю забора. Жизнь без условностей — она пахла солью и полынной горечью.
Саша уходила без оглядки, когда её всё доставало: школа, учителя, даже бабушка. Та как заевшая пластика твердило одно: учись-учись-учись. Зачем Саше учеба, когда перед ней открыт весь мир — манящий, бескрайний, громадный мир.
Она часами бродила вокруг дома Никиты. Девятый этаж, крайнее окно, приглушенный свет настольной лампы. Смотрела наверх и мечтала: вот бы чутье заставило его глянуть вниз — и он бы заметил крохотную фигурку. Сердце бы его кольнуло, он выбежал бы к ней навстречу, закружил бы в объятиях. Они бы объяснились, и оказалось, что расстаться им пришлось по просьбе Никитиных родителей. Да-да, наверняка мама убедила сына: он бросает неугодную девчонку, и за это их не сажают в тюрьму (или что там делают с подростками?) Вот бы он выбежал и сказал правду!
В её мечтах выстроился частокол из «бы».
Иногда окно приоткрывалось — ну же, бормотала Саша одними губами. Но, увы.
Тогда она срывалась и, ковыляя, убегала подальше. Слезы застилали глаза.
— Давай останемся друзьями, — цедила она. — Ну, конечно, давай…
Где же ты, друг, когда так нужен?!
Она возвращалась домой через день, не позже, уставшая и соскучившаяся. Обнимала бабушку и падала лицом в подушку. Она сдалась. Она слабая. Она вновь променяла бескрайнюю свободу на домашнюю клетку.
Бабушка даже не запрещала ей сбегать, напротив, просила одного: не ввязываться в неприятности. Говорила:
— В тебе больше ума, чем дурости. Ты как твоя мама, побегаешь и перестанешь. Главное — не покалечься. И возьмись за учебу, пожалуйста!
Но потом Саша устала и от побегов, и от бесцельного просиживания возле дома того, кто когда-то называл её птичкой. Былое поросло травой. И однажды птичка упорхнула, не собираясь никогда больше возвращаться к тому подъезду. Кольцо, приятно сдавливающее палец, она в тот же день сняла и забросила в шкатулку. Если уж забывать — то совсем.
