Прошло и это - Щербакова Галина Николаевна (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
Мама рассказывала, что ее как ударило в сердце. Она вспомнила, сколько людей – цыган, казахов, русских, татар – кормили и поили их, отрывая от себя; вспомнила, как мальчики-подростки прикапывали их в погреб, когда близко слышалось «юден», «юден»… Как старухи-знахарки где-то под Хвалынском приготовили мазь для синюшней сочащейся кожи Мирры.
Сердце ударилось еще раз, и мать привела маленькую Маугли домой. Ей дали имя Анна, как сестре Фриды. Собственное имя казалось Соне несовременным, и она слегка невзлюбила чужачку, которая стала как бы сестра, на восемь прикидочных лет моложе, а главное, носила имя королев и царевен. И намаялись они с ней – не дай Бог! А потом как-то враз, просто в момент, Нюрка стала человеком. И хорошо училась, и все норовила помогать матери, а однажды сказала маме странное: «Я все помню. Прости». «Нечего помнить, – сказала мама. – Забудь. Плохое надо забывать так сильно, что если оно встретится на дороге, ты не узнаешь его в лицо, и тогда оно пройдет мимо. Зло ищет тех, кто помнит зло».
Конечно, жизнь была трудная. Позже им достались два больных старика, дядя Семен и его полуножка Вера. Хорошие люди, ничего не скажешь, но мама – успевай вертись. И тут Нюрке цены не было.
А в последний год от них практически не уезжала живущая в Германии Мирра. Дети у нее большие, дом организован, все спокойно. В России никогда не скажешь – все спокойно. Может, потому, что для русских «покой» и «спокойствие» – слова хоть и близкие, родственные, но и разные тоже. Это заметил Даль. В спокойствии зарыты удобства жизни, отсутствие тревог, достаток и уход, а в покое – бездействие, косность, костенение, недвижность. Спокойствие – это дорога к счастью, а покой, как ни крути, – к смерти. О, великий, могучий русский! Бывает, говорим об одном и том же, а получается – о разном. Так и живешь ощупью, ибо слово – оно же путь – так и не найдено.
И опять прошлое пришло и село рядом.
…Девочек учат музыке. Как-то само собой, без обид, стало ясно, что Сонечка играет на пианино и пальцы ее драгоценны. Нюра же ходила в хор. У нее был глубокий, низкий для девочки голос, но зато как же он звучал и как не сливался хор без него! При таком таланте стирка и мытье полов противопоказаны ей не были, не говоря уже о чистке картошки и прочих грубых делах. Когда вместе смотрели «Огоньки», место Нюры было всегда возле мамы, они укрывались одним пледом, а Соня сидела рядом с папой, и он все время постукивал ее по спине, чтоб не гнулась. Папе оставалось жить четыре года.
…Приближался Р. Соня осторожно спустила ноги. Болела спина от долгого лежания, и мальчишка очень бесцеремонно поддал ее копытцем.
Она выглянула в окно. На перроне стоял муж, цветами закрывая и маму, и Нюрку.
– Господи! Ненормальный! – счастливо засмеялась Соня. О ком только не передумала ее дурная голова в дороге, а мужа не вспомнила ни разу. И она так бросилась ему на грудь, что он отступил: «Деточка моя, не так сильно. Ты же не одна».
С тех пор как Надюрка нарисовала брови, узнав, что Эмс жив, она явно пошла на поправку. Сто лет близко не просила холодца из свиных хрящиков, а тут – дай и сразу. А их же еще надо найти, и это только говорится «хрящики», к ним обязателен раньше был петух, но где его теперь искать? Значит, курица, желательно старенькая. Но главное – на все это надо время. Варка одна занимает часов пять – не меньше. Потом вареву надо было стыть. Потом через ситечко по тарелочкам разлить навар и уже после разложить в бульон кусочки курицы и чуть хрящиков, для удовольствия, и мелко нарубить чесночку и не забыть посолить. Соль в холодце идет в последнюю очередь. А когда тарелки перестанут быть горячими, устаканить их в холодильник до утра. Какое уж тут «хочу сразу»! Жди завтра, не раньше.
…Пришла Ольга. Чего-то давно ее не было. Лицо земляное и злое.
– Объясни мне, в какой сыск ты гоняешь по разным местам Катьку? Я ее теперь почти не вижу. И зачем деньги даешь, она что, чужая тебе, если даже какое поручение?
– Муж мой первый нашелся, – слегка театрально ответила тетка. И замолчала, ожидая впечатлений. Но их не было. – Ведь его забирали перед войной, – обиженно продолжала она, – и как бы расстреляли. Вот это меня и интересует. На коммунистов чего только не говорят, чуть ли не людоеды какие-то, а я многих знаю, которые вернулись здоровее прежних. Мне тут соседка про один роман рассказала, где все описано, как было. Тех, кого забирали, не убивали, а готовили из них настоящих борцов партии. Типа панфиловцев. Вот бы мне Эмса лично спросить. Смотри, какое время стало нечеловеческое, может, и не зря он вернулся. Может, он послан?
И тут на Ольгу напал смех. Она увидела этих стариков и старух, представила, как, гремя пустыми кастрюлями, они начнут все сначала, и ничто: ни то, что муж – сторож, а она бегает за копейки на двух работах, ни бандитизм, ни хамство – не смогло остановить в ней здоровое чувство смеха. Панфиловцы-герои! Да этот, первый муж вернулся отхлопотать себе надбавку к пенсии, а не бороться за «старый новый мир». А наша дура бровки нарисовала, чтоб сняли на портрет – и в газету? Пердунья старая.
– Не трогай Катьку, не вмешивай ее в свои партийные склоки. Пусть молодые живут своим умом.
– Эмс был очень умный, – как бы не слыша ни смеха, ни гнева Ольги, гнула свое Надюрка. – Он не мог вернуться просто так. У него определенно задание.
Больной старухе и в голову не пришло, что Эмс вернулся в Р., как только пришел к власти Горбачев (откуда это было знать Надюре, если она именно от Горбачева отпрыгнула, как от чумы). Ему, ученому с мировым именем, чисто случайно досталась его старая запущенная квартира на Газетном. Ее только-только освободили как коммуналку, и он въехал в нее с хромой Верой.
И текло время. Они в очередь выходили в магазин. Он, задыхаясь от ходьбы, она – от боли в ноге. Однажды ему привиделась Фрида. Он подумал: это дом отрыгивает прошлое. Не надо на это обращать внимания. Хорошо, что он не часто ходит по улицам, пусть старое спокойно лежит где ему положено. Он нашел в барахле темные очки. Это то, что ему нужно, чтобы не видеть. И не видел. Как это ловко, что подвал и подъезд смотрели в разные стороны света.
Но когда-то неизбежное тебя настигает. Он пошел за хлебом другой тропинкой. И тут из квартиры-подвала, окна которой лежали на земле, вышла старая лысая женщина в забрызганном фартуке. За нею выскочила худенькая девочка и побежала на улицу, а женщина кричала вслед:
– Не забудь купить гепариновую мазь, она стоит двадцать семь копеек.
И в этом было что-то знакомое.
Он с детства помнил это лекарство – гепариновую мазь. Он маленький любил собирать «в кучку» похожие началами слова: гепарин, гепатит, гепард… а потом разворачивать их в фантастические имена. Гепарин был Нирапегом, гепатит – Титапегом, гепард – Драпегом. Драпег был главный, Титапег и Нирапег носили за ним огромные копья. Господи, как это удержалось в его старой голове, когда он даже имени старшей сестры не помнит? Где ты, сестра? А… Вспомнил! У его старшей сестры, ее звали Анной, был тромбофлебит. Он никогда ничего не мог придумать из ее имени. Имя Анна было неподатливо к превращениям.
Он шел и плакал, подымаясь на третий этаж и не замечая слез. Вера уже час ждала его с хлебом. В расчет были взяты все обстоятельства: ходит медленно, ждал привоза хлеба, встретил знакомого и сцепились языками… Дальше шло страшное – трамвай наперерез, сердечный приступ, камень на дороге… Будь он проклят, этот Р.! Никого из своих. Жили в деревне, вышел, крикнул – и уже всем все известно и понятно! А тут этот третий этаж с ее полуногой, и люди косятся, что им двоим дали большую квартиру. Подумаешь, выдающийся ученый, все мы ученые, каждый в своем. Эмс радуется: я дома. «А я где?» – думает Вера. Но когда он радуется, она счастлива до невозможности. Только не ходил бы никуда. Она уже приспособилась к лестнице, ставит сначала здоровую, а потом боком больную… Заскрипела дверь. О Господи, какое счастье! Или несчастье? Крупная такая слезища на носу.
