Жаворонок Теклы (СИ) - Семенова Людмила (книги онлайн полные версии бесплатно .txt, .fb2) 📗
Правда, это, увы, никак не отменяло того, что их время было на исходе. Соломон в последние месяцы страдал от застойной пневмонии, усугубленной неподвижным образом жизни и многолетним курением, у него развивалась дыхательная недостаточность и поражение сердечной мышцы. Налия перебралась в родительский дом, нашла в Семере постоянную работу, и муж поехал с ней. Правда, Айвару теперь было гораздо труднее добираться до больницы, и через некоторое время, когда его уже стало шатать от головокружения и появившейся боли в ногах, главный врач посоветовал ему хотя бы перейти на неполную неделю.
— А как же я дела оставлю? — возмутился Айвар.
— Дела будут в порядке: на это есть достойная смена, которую, между прочим, ты и воспитал, — заметил врач, — Так что ухаживай за своими стариками спокойно, уж это лучше тебя никто не сделает.
Айвар и сам понимал, что долго оставаться на посту медбрата не сможет — ему все чаще приходилось ходить с тростью, а из-за суженных зрачков стало портиться зрение и он уже плохо различал надписи на этикетках и ампулах с лекарствами. Но он продолжал ездить в больницу три раза в неделю, чтобы обучать и организовывать молодой персонал. Там к этому времени многое поменялось, в том числе благодаря церковной общине и лично Налии — чистые полы и постельное белье, нормальная вентиляция, оборудованные санузлы (на фоне других провинциальных больниц Эфиопии), кипяченая питьевая вода и сносная пища. А сам Айвар обучал младший персонал таким основам сестринского дела, как уважение к личности пациента, внимание к жалобам и поощрение самостоятельности. Поэтому лечебный уход в его понимании всегда переплетался с наставляющим. Сюда попадали невежественные люди, которых впервые приучали есть столовыми приборами, пользоваться нормальным туалетом, чистить зубы и содержать в порядке выделенное место.
Пока Айвар был в больнице, Агарь сама в меру сил ухаживала за мужем, а в остальное время он занимался купанием и бритьем тестя, перестиланием постели, стиркой простыней, кормлением, обработкой пролежней. У Соломона еще сохранялась воля, остатки интереса к жизни и проницательный блеск в глазах, и он любил долгие задушевные беседы с зятем и прогулки, когда Айвар вывозил его в сад в кресле на колесах. В сущности они помогали друг другу: Айвару самому было легче ходить, опираясь на кресло, и во время таких прогулок они с Соломоном, отпивая теплый сладкий чай из термоса и обсуждая новые инициативы правительства из газеты «Аддис-Зэмэн», выглядели совсем как дряхлый отец и немолодой сын.
Однажды, прохладным и пасмурным утром, когда они так отдыхали в саду, одетые в старые теплые куртки и резиновые сапоги, в калитку неожиданно вошли двое мужчин — один европейского вида, а другой эфиоп. Приглядевшись, Айвар узнал своих старых учителей, которые сочли его виноватым в беде Налии. Они успели выйти на пенсию, тихо жили где-то вне столицы с семьями и не интересовались последствиями этого дела. Однако слухи о том, что Налию полностью реабилитировали, а Айвар все это время работал в деревенской больнице, все же дошли до них.
Пожилые медики с горестным изумлением смотрели на своего ученика, которого никак не ожидали увидеть в таком состоянии. Айвар также сохранял бесстрастное молчание и в конце концов тот, который был из России, заговорил, даже забыв поздороваться:
— Айвар, ты нас прости, если можешь, нам ведь просто было обидно за девочку. Нам очень жаль, что мы тогда тебе не поверили...
— Мне тоже было жаль, — наконец произнес Айвар невозмутимо, и лишь уголок рта у него слегка дернулся, — Это все?
Мужчины приумолкли, словно пытались подобрать слова, но тут Соломон сказал тихо и жестко:
— Уходите.
С тестем Айвар всегда старался улыбаться, но чувствовал себя очень скверно от сознания, что человек все-таки бессилен перед смертью и одиночеством. Налия впоследствии горько раскаивалась, что в это время опять упустила мужа, из-за работы и юридических процедур по снятию судимости. Новая деятельность отвлекла от тяжкой атмосферы дома и открыла ей второе дыхание, в то время как мир Айвара сузился до кабинета Соломона, в котором он теперь спал. Там же он отсиживался в моменты дурноты, не желая смущать жену и тещу, хотя покусанные губы и исцарапанные щеки все выдавали. «Видели бы это мои родичи — точно решили бы позвать экзорциста» — говорил он тестю, находя силы иронизировать.
Дни начинались одинаково: он с трудом заставлял себя подняться и привести внешний вид в порядок теми же средствами, какими молодые наркозависимые ребята маскируют свое пристрастие от семьи. После таблеток оставалось напиться крепкого чая, закусить яблоком и браться за дела. Как ни странно, времени на отдых у Айвара теперь было даже меньше, чем в больнице, и немного расслабиться удавалось только по пути к лавке, где он покупал газеты, — солнце, городской шум и отстраненные лица прохожих помогали ненадолго забыть о том, что ждало дома.
Чаще же в те моменты, когда старик спал, Айвар тоже мог лишь провалиться в дремоту или неподвижно сидеть на одном месте, глядя куда-то перед собой. Днем морфин кое-как помогал встряхнуться, а к ночи вводил в забытье, и так было немного легче держаться. Но порой в памяти всплывали жуткие образы из прошлого в деревне, черные иссушенные фигуры, полумертвые или полные животной силы и ярости от пьянства или тех же одуряющих трав, во власти которых сейчас жил он сам.
Иногда приходили и теплые воспоминания, тоже странные и изломанные, — детство, родители, лагерь на Финском заливе, девушка из Питера с золотыми волосами, фото которой все еще хранилось в потайном отделении бумажника вместе с засушенным цветком ириса. Вспоминал он и о Паше, с сожалением думая, что не поговорит с ним больше о школе, о друзьях и первой любви, о выпускном вечере и планах на будущую профессию, что не побывает на его свадьбе и не поиграет с его детьми, которых, конечно, считал бы своими родными внуками. Айвар думал иногда, что ради сына, может быть, оставил бы Эфиопию, вернулся вместе с Налией в город своего детства, наплевал на недоброжелателей, лишь бы видеть, как он растет и мужает, живя в любви и ласке. Но мечты навсегда остались в прошлом, а сейчас разумом Айвара все больше овладевали мысли другого рода, которые скорее походили на жуткие и сонные чары.
Он с трудом удерживался, чтобы не превысить дозы, и пытался подавить боль любыми средствами — пил настои, прикладывал компрессы, смазывал пятки обжигающей пастой, чтобы кровь отливала от головы. Но его снова неизбежно тянуло к морфину, и в конце концов Налия обнаружила изменения. Она попыталась прятать таблетки, но вскоре ей позвонили из больницы и сказали, что Айвар просил одного из молодых медиков ввести ему морфин внутривенно, говоря, что ему просто невыносимо плохо. Тот понимал, что оказывал начальнику медвежью услугу, но уважение и жалость в тот момент взяли верх над долгом.
— Но вы же понимаете, дорогая Корналия, чем это кончится, — с сожалением сказал врач, — Сегодня он попросил, завтра потребует, а послезавтра украдет. Мы все его уважаем и любим, но нельзя закрывать глаза на факты. Примите меры, какие сможете, чтобы это не привело к чему-нибудь ужасному.
Тем же вечером Налия вернула мужу спрятанные запасы и с горечью заметила, как нездорово блеснули его обычно сонные глаза. Он сидел с опущенными плечами, босой, плохо выбритый, в полузастегнутой рубашке поверх майки, кожа на запястьях и лодыжках местами была содрана до крови. В таком виде он в последнее время и слонялся по дому, если не мог уснуть в те моменты, когда отцу ничего не требовалось. Но ни она, ни старики, измученные собственной слабостью, ничего не заметили...
Собравшись с духом, она произнесла:
— Только обещай мне, пожалуйста, что больше колоться не будешь.
— Не буду, клянусь, — тихо промолвил Айвар, — Прости, если только сможешь, Налия, но мне тогда стало так страшно! Что же будет дальше...
Он сказал это с такой неподдельной душевной болью, что Налия сразу ему поверила и положила теплую руку на его плечо.
