До и после (ЛП) - Миллс Эмма (книги полностью .TXT) 📗

Фостер пихнул меня.

— Что?

— Иди поговори с ним, — сказал он.

— Я? С чего мне с ним разговаривать?

— Я не знаю.

Фостер попятился. Я не могла понять выражение его лица, но на его месте я, скорее всего, пожелала бы быть хоть немного выше или сильнее или чтобы мои шнурки не были завязаны такими большими бантиками. Было ли нечто настолько естественное возможно, когда дело касалось Фостера? Если да, то он этого не показывал. Он просто стоял и с подозрением разглядывал мистера Эверетта, пока тот не повернулся и не посмотрел прямо на нас.

На его лице появилась улыбка.

— Ты, должно быть, Фостер! — крикнул он, взмахом руки подзывая нас к себе. — Мистер Селлерс сказал, что ты подойдешь.

Когда мы подошли он заговорил тише, но улыбка не исчезла. Мистер Эверетт был, наверное, лет на двадцать старше моего папы, но находился в намного лучшей форме.

— Я слышал, у тебя отличный удар, Фостер, — сказал он. — Мистер Селлерс надеялся, что ты сможешь прийти и поиграть за нас.

— У меня просмотр?

Я поморщилась. Это не бродвейский мюзикл. Но мистер Эверетт и глазом не моргнул.

— Если не возражаешь. Обычно мы не принимаем ребят после начала сезона, но мистер Селлерс был просто в восторге, и я слышал, что тебя учит Эзра Линли.

Это было новостью для меня. Фостер торжественно кивнул.

— Он сказал, что поможет мне тренироваться. Я еще совсем зеленый.

— Я знаю профессионалов, которых можно назвать зелеными по сравнению с Эзрой Линли, — хохотнул мистер Эверетт.

С еще одной ослепительной улыбкой мистер Эверетт спросил Фостера, не возражает ли он подождать, пока тренировка продолжится, и мы пошли к боковой линии. Фостер бросил на меня взгляд, в котором ясно читалось «останься», так что мы устроились на скамейке. Я открыла книгу, а Фостер наблюдал за происходящим на поле, пока мистер Эверетт не пришел и не забрал его.

Потом снова повторились удары по мячу. На этот раз у него получилось лучше, чем на уроке физкультуры. Он сумел забить довольно много мячей прямо между стойками ворот.

После этого к ним подошел мистер Джонсон и заставил Фостера бросить и поймать несколько длинных передач другому игроку. Он сумел поймать несколько передач, но его броски были такими же жалкими, как мои. Как ни крути, в семье Теннисонов не водились квотербеки.

Я слышала, как мистер Эверетт и мистер Джонс тихо переговаривались насчет «специальных команд» и «игры на поле», и к тому времени, как они подошли к Фостеру с окончательным решением, я потеряла то место в «Чувстве и чувствительности», которое читала, и жалела, что не сижу достаточно близко, чтобы слышать, что они говорят.

Что бы они не сказали, выражение лица Фостера не поменялось. Он просто кивнул и подошел к скамейке, чтобы собрать свои вещи.

— Ну?

— Они сказали, что их лучший кикер [7] не может бить на такое расстояние.

— Ты прошел?

Он пожал плечами:

— Я должен тренироваться две недели, прежде чем смогу играть.

* * *

Вечером за ужином моя мама издала счастливый вопль:

— Ты шутишь. Ты совершенно точно меня дурачишь.

— Так держать, приятель! — провозгласил папа. — У нас в семье появился спортсмен, настоящий спортсмен!

— Мне нужно пройти медосмотр, — сказал Фостер, а потом сунул в рот огромный кусок мясного рулета и принялся бесцеремонно жевать.

— Ты же недавно проходил, — сказала мама. — Я позвоню врачу и попрошу переслать бумаги.

— Мне нужны шиповки, — сказал Фостер, не отрываясь от мяса.

— После ужина съездим в торговый центр, — сказала мама.

— Они дорогие, — настороженно сказал Фостер.

— Не волнуйся об этом, — сказал папа. — Если обещаешь, что твои ноги останутся такого же размера, пока ты не войдешь в сборную школы.

Фостер не улыбнулся.

В этом не было ничего необычного, и если уж я это заметила, то и мои родители, наверняка, тоже. Фостеру нравилась «тетя Кэти», и он был счастлив ездить ей по ушам так же часто, как и мне, но он не питал теплых чувство к моему папе. Я думала, может, это потому, что папа напоминал ему его собственного отца. Конечно, старше, но, может быть, у них были похожие голоса или они выглядели похоже, а может это просто... больно или еще что. Я не знала и не собиралась спрашивать.

— Эзра Линли будет помогать Фостеру тренироваться, — сказала я, только чтобы нарушить неловкое молчание. Я подумала, что это произведет впечатление на моих родителей, которые знали, что он вошел в список лучших игроков Америки.

— Не может быть! — сказал папа. — Как это вышло?

Фостер просто пожал плечами, так что я прочистила горло и сказала:

— Помните, что у нас общий урок физкультуры?

— Конечно. Вы — единственные выпускники.

— Да. Что ж, думаю, Эзра предложил Фостеру помощь во время урока физкультуры. Верно? — Я посмотрела на Фостера. — Так?

Фостер счищал кожуру с запеченной картошки.

— Угу, — сказал он и запихнул длинную полоску кожуры в рот. Я взглянула на маму. Она никогда не разрешала мне есть кожуру, когда я была младше, поэтому по привычке я и сейчас этого не делала.

Кажется, она не заметила.

— Что он сказал?

— У нас секрет.

— Какой?

К моему удивлению, вопрос сорвался с моих губ.

— Если я тебе скажу, — ответил Фостер, — то это уже не будет секретом.

Мама с папой улыбнулись друг другу, как будто у них был свой собственный секрет.

— Что ж, тогда оставим это между тобой и Эзрой, — сказала мама.

Фостер просто продолжил жевать.

7

«У нас секрет». В среду после встречи с миссис Уэнтворт я наблюдала за тренировкой школьной команды и размышляла о секретах. У меня не было настоящих секретов, кроме долгой влюбленности в Кэса, которая все равно была не таким уж секретом. Тайные влюбленности вышли из моды в седьмом классе.

У Фостера было много секретов, и, учитывая, сколько он болтал, он умел их хранить. Раз в неделю он ходил на терапию, и о чем он там разговаривал было секретом. Его мама так и не оправилась после смерти дяди Чарли, и все, что с ней происходило, он тоже держал в секрете. Это одна из вещей, которые беспокоили меня в Фостере. Не терапия — это личное дело. Но с того момента, как мы покинули их дом в Калифорнии, он ни слова не сказал о маме. Как будто у него совсем никогда не было мамы. Он никогда не говорил о ней, никогда не плакал, никогда не жаловался, а это, насколько я знаю, не нормально.

Может быть, все его нормальные эмоции оставались за дверью кабинета терапевта. Может быть, в течение часа один раз в неделю он плакал и кричал, бил подушку, как обычный человек. Или, может быть, то, что случилось с его мамой, выбило из него все нормальное.

— Пахнет сырными начо.

Я подняла глаза. По ступенькам трибун ко мне поднималась Марабель Финч, как всегда, одной рукой обнимая живот. Она делала это начиная с двухмесячного срока, когда еще не было видно ничего, кроме плоского живота.

До того как ребенок начал действительно расти, я бы назвала Марабель изящно прелестной, хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но сейчас она была на шестом месяце и набрала вес. Ее лицо стало круглее, а тело полнее, и она больше походила на настоящего человека — очень прелестного настоящего человека.

Пока она садилась рядом, я понюхала свои подмышки.

— Не ты, — сказала она. — Воздух.

Тогда я на пробу понюхала воздух. Как по мне, так пахло полуденной жарой и, еле уловимо, сорока школьниками, занимающимися где-то внизу.

— Как ты? — спросила я.

— Хорошо. Только голова болит.

— Ты, наверное, не должна находиться на улице. Тут очень жарко.

— Они же здесь.

Она показала на поле.

— Это другое.

Марабель нахмурилась в слабом негодовании:

— Потому что они мальчики?

Я вздохнула:

— Давай зайдем внутрь.

— Хочешь газировку или что-нибудь? — спросила я, когда мы зашли обратно в школу.

— Малыш ненавидит газировку.