Несладкая жизнь - Царева Маша (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
Она должна найти его и объяснить.
Нет, не то, не так.
Она должна найти его и отомстить.
Невозможно подсчитать, сколько вот таких провинциальных ясноглазых дев, румяных, не по-городски белозубых, с солнечными зайчиками в волосах и запахом степной полыни на юной коже, в один прекрасный день начинают повторять эту священную мантру: «В Москву! В Москву!» Их пылкий максимализм подогрет расплодившимся глянцем, застенчиво глядя в зеркало, они видят Беонсе, Джей Ло, Пэрис Хилтон. Они трогательно «окают» и «гэкают», завивают плойкой челку и носят колготки с люрексом, зато знают, что на джинсовом заду каждой уважающей себя светской львицы должен стоять логотип D&G, что завтракать должно в «Пушкине», обедать – на «Веранде», а ужинать – вообще неприлично, что если разбавить сухое шампанское свежим клубничным соком, это будет называться «Dolce Vita». Они увешивают свои скромные спаленки постерами Тимати и слушают r’n’b. Они рисуют золотые стрелки на веках, причесываются, как Pink, и мечтают, что однажды припавший на одно колено солист поп-группы «Корни» протянет им на холеной ладони весь мир, первым кирпичиком которого станет скрепленная брильянтовым колечком любовь.
Большинство из этих милых мечтательниц слишком инертны, чтобы на самом деле что-то предпринять. Пройдет время, они перестанут вздыхать над отфотошопленными лицами кумиров, обрастут проблемами и килограммами. Нежный румянец испарится с их отмеченных озабоченностью лиц, кариес проест зубы, тонкие морщинки крест-накрест перечеркнут их лица. И, глядя на них, стоящих за прилавками, скучающих в офисах, разгадывающих кроссворды в автобусах, невозможно будет представить, что когда-то они были самопровозглашенными принцессами своих выдуманных королевств.
Иные, те, что смелее и отчаяннее (или те, кому попросту нечего терять), рвут с прошлым и бросаются в омут с головой. Их сразу можно вычислить на любом московском вокзале – с потрепанными чемоданами, но в новых жмущих туфлях, с копейками в кармане, но с гордо поднятыми головами, они мечтательно улыбаются навстречу карнавально разноголосой Москве. Их яркие иллюзии похожи на бабочек-однодневок – жить им от силы пару месяцев, голодных московских месяцев, за которые новоявленная «светская львица» поймет, что ее уникальную красоту в этом городе можно обменять разве что на пару стодолларовых купюр (да и то – если конкурентки волосы не повыдергивают), что ничего не дается даром, что разрекламированные журналами сказки о современных золушках – глупый фарс, что Москва и правда слезам не верит и бла-бла-бла…
Кто бы знал, что, пока Настя мучительно примеряет свои неожиданные цели к действительности, судьба уже готовит ей входной билет в тот мир, куда она так мечтает проникнуть.
Билету тому сорок два года, он обколот ботоксом и напоен антидепрессантами, он страдает мигренями и носит очки, он боится старости и смерти и четыре раза в неделю ходит к психоаналитику, он не верит в счастье и компенсирует скуку неумеренным потреблением жизни, и вообще это вовсе даже не «он», а «она», и зовут ее Ольгой Константиновной Шмаковой.
Ольга Константиновна из тех женщин, которые не смотрятся в молодости, зато с возрастом, вложив в свою наружность душу и средства, становятся почти красотками. Парадокс – мучимой депрессией, ей было на себя и на женственность свою наплевать. Однако вся ее жизнь состояла из скрупулезного ухода за собой – следующие друг за другом процедуры, спортзалы, солярии, курсы массажа, маникюрши и косметички создавали иллюзию, что ее существование имеет смысл, что ей есть ради чего проснуться.
А ведь когда-то она была экономистом, лекции в университете читала…
С гордо поднятым подбородком, словно королевскую корону, Ольга Константиновна несла свою социальную роль – вдова. Ее молодость, возможное счастье, сон без таблеток и легкомысленность остались в смутных девяностых, распростертым на окровавленном асфальте телом ее супруга. Тогда это случалось на каждом шагу. Об этом убийстве не писали газеты. Все Ольге сочувствовали, но никто особо не удивлялся. Непонятно, что ли, – сам виноват, увлекся кровавой дележкой, посмел возбудить в себе аппетит не по рангу… Это случилось так давно… Она и запаха его уже не помнит, не помнит вкуса его кожи, вибрации его голоса – почти ничего. Как можно оплакивать того, кого не помнишь, кто чужим взглядом смотрит с фотографии на письменном столе?
Она и не оплакивала давно, разлюбила, забыла, стерла, собрала его вещи в три больших тюка и отослала родственникам в Харьков. Но все равно в тот день, когда ей позвонил следователь, когда она обо всем узнала, что-то изменилось в ней на физиологическом уровне. Как будто бы муж был жизненно важным органом, который неожиданно ампутировали, – пусть фантомные боли прошли, но все равно жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.
А ведь тринадцать лет прошло.
Ольга Константиновна получила в наследство готовый бизнес с грамотным и – почти нонсенс! – честным управляющим и могла не думать о хлебе насущном. Денег было столько, что она не представляла, на что еще их можно потратить. Ее повседневность была постоянной погоней за удовольствиями – безо всякого морального удовлетворения.
После мужа у нее были мужчины. Два затяжных романа, несколько случайных связей. Ничего особенного. В какой-то момент Ольга Константиновна с ужасом поняла, что ей, красивой и еще совсем молодой женщине, не нужен секс. Вообще. Что-то изменилось в ней, что-то перещелкнуло. И сначала она запаниковала, бросилась к лучшим врачам, а потом подумала – а надо ли? Так даже проще. В Москве к сексу обычно прилагается либо патологический кобелизм партнера, либо неуловимое утреннее разочарование, либо надежды, которые все равно в итоге рухнут, как карточный домик, либо вообще хронический хламидиоз.
Не хочется секса – и не нужно. Одной проблемой меньше.
У нее была взрослая дочь – Оксана. Трудный возраст, семнадцать лет. Они жили вместе – в состоянии вечной холодной войны. Ольга понимала, что строить мосты поздно. Когда мужа расстреляли, она отослала Ксюшку в Эдинбург, в элитный приют. Они не виделись почти два года. Сейчас Ольга понимает, что поступила безрассудно, но тогда ей казалось, что это единственный правильный вариант. Зачем малышке видеть, как ее мать засыпает в обнимку с фотографией покойного, а утром снимок приходится выбрасывать, потому что он размок от слез? Зачем видеть вереницу сочувственных лиц, именитых психиатров с их дежурными репликами, что жизнь, мол, только начинается? Зачем видеть, как она, Ольга, словно зараженный космическим вирусом киногерой, медленно превращается в другого, чужого человека?
Может быть, если бы Оксанка тогда осталась, все было бы по-другому. Ольга бы выплеснула на дочь невостребованную нежность, заботу, любовь… Она ведь так и не почувствовала себя полноценной матерью. Ксюшка была случайным ребенком, Ольга, в то время вертихвостка чуть за двадцать, считала себя слишком молодой для материнства, а супруг ей во всем потакал. Она решилась на аборт, но врач сказал, что могут быть последствия, у Ольги отрицательный резус…
Так и повелось. После Эдинбурга был Лондон, потом Париж, потом Москва и круглосуточная няня, потом школа-пятидневка, потом… Потом в один прекрасный день до Ольги дошло, что они с дочерью – чужие люди и изменить ничего невозможно.
Иногда странное чувство накрывало Ольгу Константиновну соленой волной. Нарастающее беспокойство и желание сбежать – все равно куда, лишь бы двигаться вперед, видеть за окном рейсового автобуса, пригородной электрички или поезда дальнего следования пробегающие трусцой поля и овраги. В психиатрии это называется манией бродяжничества.
Причем «гламурные» путешествия с пятью звездами роскошных отелей, золотыми пляжами и пахнущим йодом ветром, экзотическими фруктами и приценивающимися взглядами пляжных мачо не приносили ей желанного облегчения. Нет, ее исцеляющее бегство должно было начинаться где-нибудь на Казанском вокзале, где она, торопясь, покупала билет на первое попавшееся направление. Она никогда не рассказывала об этом своему психоаналитику. Там, в электричке, закинув на багажную полку потрепанную спортивную сумку, прислонившись лбом к пыльному прохладному стеклу, она чувствовала себя свободной и даже почти счастливой.
