Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

А Машка вернулась в пять. Тихо, не проронив ни единого звука, зашла в землянку, кинула на лежанку вещи и так же молча вышла. Нашла её Таня потом метрах в двухстах сидящей на земле и неотрывно смотрящей вдаль. Молчащей, что для Машки уже было необычным. Таня тихо присела рядом и только тогда заметила тёмно-бардовое пятно крови в районе Машиных рёбер. Ткань её кителя была криво порвана, под ней алел бинт.

Несколько минут обе молчали. Маша упрямо кусала губы, а потом вдруг вскочила, покачнувшись, зашагала туда-обратно и запела отчаянно громко:

Колокольчики мои,

Цветики степные!

Что глядите на меня,

Тёмно-голубые?

И о чём звените вы

В день весёлый мая,

Средь некошеной... травы…

Машин голос дрогнул, прервался, и она заплакала навзрыд.

— Мы двоих, двоих убили! Одного — она… И глазом не моргнула, просто выстрелила — и всё, а другого — я… У меня зубы так стучали, Таня, я слышала, как они стучат... И как кости стучат, понимаешь? Кости… Я говорю себе, за Ваньку, они же Ваньку нашего убили, говорю — и не могу!.. А это, — она показала на кровь, — это я уж на обратном пути напоролась на сук какой-то, когда ползла… Как я его убила, не знаю…

Таня гладила её по голове, несчастную, убитую, и тихо плакала сама.

На передовую шли вечером того же дня, тихим, безветренным, спокойным. Шли втроём: Таня, Надя и Настя. Машу отправили в санчасть под Алин присмотр — спать и приходить в себя.

— Наступление, говорят, вот-вот будет, — мрачно проговорила Бондарчук. — Артиллеристы говорили, а они ведь всегда всё первые узнают.

— Значит, будем обороняться, — пожала плечами Надя.

— И всё-таки страшновато, — Таня зябко повела плечами, потом чуть улыбнулась, пояснила: — Непривычно, девочки, без песен идти. Я же с Машей в паре снайперской, а она вечно пела мне.

— Ну, так давайте споём, Машку поддержим!

Таня с Надей затянули Машину любимую «По Дону гуляет». К моменту, когда кони спотыкаются и невеста падает в реку, в полёте, видимо, крича слова прощания жениху, запела даже Настя. С песнями до переднего края и дошли.

Посмотришь на него издали и подумаешь: совсем пусто, нет никого. А подберёшься ближе — и сразу безлюдные траншеи и окопы становятся гудящими муравейниками. Туда-сюда сновали люди, тянулись телефонные провода, укреплялись перекрытые щели: ведь именно в них и будет спасаться личный состав во время артобстрела перед атакой. А она, судя по всему, не за горами.

У передних окопов они разделились. Настя с Надей пошли западнее. Таня осторожно поползла к своим приготовленным заранее позициям — доделывать и укреплять.

Доползла, отложила винтовку, достала лопатку, начала копать осторожно, не высовывая наверх головы. Знала: вражеские снайперы тоже сложа руки не сидят. Окопы были низкими — стоит только встать в полный рост, запросто можешь получить пулю в лоб.

— Лиса? Привет. Тебя, говорят, поздравить можно? — к ней откуда-то справа подполз Монах. Улыбнулся своей детской, открытой, стеснительной улыбкой.

— Вроде того, — кивнула она. Звали Монаха на самом деле Андреем, а позывной этот придумал ему Колдун, потому что Монах, стоило появиться на горизонте какой-либо девушке, будь то медсестра из санбата или радистка, сразу же густо краснел и замолкал.

— Атака будет, говорят. Да я же не просто так, вот, смотри, что принёс, — он осторожно сел, пригнул голову и начал рыться в карманах.

В это время приползла Настя Бондарчук, попросила лопатку: у неё черенок сломался. Уползла. Несколько минут Монах, забыв обо всём, восхищённо смотрел ей вслед.

Таня улыбнулась: насколько же он был не похож на тех, с кем привыкла крутить романы Настя! Тоненький, низкий, щуплый, нежным лицом чем-то напоминающий девушку.

— Красивая… — прошептал он, не отводя от траншеи, в которой исчезла Бондарчук, завороженного взгляда.

— Красивая, — кивнула Таня.

— Есть у неё кто-нибудь? — тихо спросил Монах.

— Вроде бы… Ну… — начала Таня, пытаясь подобрать слова так, чтобы не обидеть Монаха. Вот скажет, что нет — и подаст ему надежду. А о какой же надежде тут речь?

— Кажется, да. Есть. Дома вроде бы.

Монах улыбнулся тихой, спокойной улыбкой, светло посмотрел на Таню.

— Я же знаю, что мне ничего не светит. Просто спросил. Красивая она. И добрая, кажется. Да? Ты ведь давно её знаешь?

— Ну… да. Добрая, — Таня вздохнула.

— Да я ведь принёс письма, вот, — он спохватился, снова начал шарить по карманам, в итоге достал несколько смятых конвертов. — Ты Левкович не знаешь? Нет? Ладно, а Шульгину? Она, наверное, в санбате… Вот, Сомовой письмо. Отдашь ей?

Он вручил Тане голубоватый конверт и, попрощавшись, пополз дальше. Таня машинально спрятала письмо во внутренний карман кителя, снова начала копать, решив отдать конвертик Наде чуть позже, когда соберутся обратно. Всё равно кроме мамы и брата никто ей не пишет.

Нет, что-то всё-таки беспокоило Таню: она быстро достала конверт и ахнула. В поле «отправитель» значился Сомов Виктор Николаевич.

Муж.

Девять месяцев — ни строчки!

Девять месяцев думали — мёртвый!

Таня быстро рванулась с места, забыв и лопатку, и плащ-палатку. Не помня себя, на четвереньках пробиралась по окопам, с трудом расходясь со встречными. Здоровалась наспех, улыбалась тоже наспех, но как улыбалась! Она чувствовала внутри огромное-огромное счастье и такое же огромное облегчение, будто это не Надин, а её, Танин, муж объявился!

Надю Таня увидела ещё издали. Она сосредоточенно копала, выравнивала землю, примеряла к получавшейся позиции винтовку.

Таня остановилась. Села, чтобы чуть отдышаться и сдержать улыбку, преждевременно не выдать Наде радость.

Надя была удивительной — и как редко они замечали это! Как редко понимали, что им везёт! Рассудительная, уверенно-спокойная, она всегда появлялась там, где нужна была больше всего. Заболеет кто-то, получит двойку, да хоть с мамой поругается — и Надя сразу здесь со своей осторожной, ненавязчивой заботой, и одно её присутствие успокаивает. Стоило только сказать ей: «Сомова, помоги, вот хоть убей, ничего не понимаю» — и Надя сразу приходила с карандашом и листочком в руке, садилась и терпеливо объясняла до тех пор, пока проблема не решалась. Она несла на плечах не только груз своей нелёгкой жизни, но ещё и груз жизней подчинённых со всеми их заботами и проблемами. И никогда не падала.

— Надя, — негромко позвала Таня.

Надя обернулась к ней, приветливо улыбнулась. Поправила упавшую на лоб прядь коротких каштановых волос. Кажется, такая спокойная, умиротворённая — а глаза по-прежнему хранят невысказанную тоску по мужу, невыплаканные слёзы по нём.

Но сейчас Таня готова была и сама плакать при мысли об этом, сейчас эти тяжёлые морщинки уйдут с её лба.

— Ты чего? Тоже лопатку сломала? Держи мою.

— Нет, тебе письмо.

— Письмо? От мамы? — Надя чуть оживилась. — Ну, ты прямо провидица. Говорила мне вчера, а я, признаться, не поверила. Давай сюда, — она улыбнулась и вытерла испачканные землёй руки о китель.

— Не от мамы, — тихо сказала Таня, вынимая письмо, жгущее ладонь, из кармана.

— От Кольки? Хорошо, а то я за него беспокоиться начала, их ведь тоже сюда, к Владивостоку, стягивают. Опасно всё же.

Таня протянула конверт.

Надя тихо вскрикнула, прижала ладонь ко рту. Таня рассмеялась — ну, просто не могла сдержать счастливого смеха! Думала, если не рассмеётся, то точно заплачет.

— Что у вас тут такое? — подползла Настя. Взглянула на Надю, и вдруг лицо её осветилось непривычно доброй, бесхитростной улыбкой.

— От мужа, что ли? — тихо спросила она. Таня кивнула, не в силах оторвать взгляда от плачущей Нади.

А она плакала. Крупные слёзы закапали на ещё нераскрытое письмо. Надя впервые за два года, что Таня была с ней знакома, плакала. Сотрясалась всем телом, прижимала ладонь ко рту и к глазам. Ничего лучше этих слёз Таня в жизни не видела.

— Да как же так, девочки?.. Так разве бывает? — спросила она, всхлипывая и переводя на них счастливый взгляд.