Горькая сладость - Спенсер Лавирль (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗
— Что?
— Это. — Эрик раскатал компьютерную распечатку и передал бумаги Нейлу.
— Объясните мне, за какие врачебные услуги пришел этот счет.
Нейл очень внимательно и обстоятельно начал читать документ сверху вниз. Дочитав до половины, он взглянул на Эрика, и, ничего не сказав, продолжил чтение дальше, закончив читать, Нейл сложил листки в папку в том порядке, в котором они должны лежать, и поглядел в лицо Эрику.
— Вы знаете, кому выписан этот счет?
— Моей жене.
— Понимаю.
— И это из какой-то Богом проклятой больницы в Миннеаполисе!
— Понимаю.
Мужчины стояли и молча смотрели друг на друга в упор.
— Вы догадываетесь, что я хочу узнать, Нейл, и нечего на меня так смотреть. Что означает «РиВ»?
— Это означает «расширение и выскабливание».
— Значит — аборт, так?
Ланг помедлил, но ответил:
— Похоже на то.
Эрик отступил на шаг и чуть не рухнул на стол Ланга. Он оперся двумя руками на столешницу и низко опустил голову. Ланг расправил складку счета ногтем большого пальца и спросил уже более мягким голосом:
— Ты впервые узнал об этом?
Эрик утвердительно кивнул коричневому узору на густом берберском половом коврике.
— Извини меня, Эрик. — Ланг обнял его за плечо.
— Можно по-другому объяснить появление счета у Нэнси?
—Боюсь, что нет. Лабораторный анализ сыворотки диагностирует беременность и хирургическую ткань второго рода, что всегда означает аборт. К тому же анализ сделан в муниципальной больнице — обычное место, где делают аборты, а не в частной клинике или в госпитале с церковной опекой.
Эрику потребовалось несколько минут, прежде чем он смог справиться с приступом душевной боли, наконец, он вздохнул и поднялся на ноги.
— Теперь я знаю правду. — И он устало потянулся за счетом. — Спасибо, Нейл.
— Если в следующий раз захочешь поговорить со мной, зарегистрируйся у Пэт, а не вваливайся, как сегодня.
Выпятив вперед подбородок, Эрик махнул рукой.
— Постой, Эрик, — продолжил Ланг, — мы живем в маленьком городке. Ходят всякие разговорчики, и, на мой взгляд, тебе стоит как-то упорядочить свою жизнь. Мне бы хотелось поговорить с тобой об этом, но не на работе, а там, где нас не смогли бы прервать. Если хочешь, забудь про Пэт и звони прямо мне. Просто позвони, договорились?
Эрик поднял голову, посмотрел на него в растерянности отчаяния и вышел из регистратуры. Проходя мимо окошка Пэт, он притормозил.
— Послушай, Пэт, извини меня за... — Он взмахнул свернутыми в трубочку бумагами в сторону окна. — Иногда я веду себя как настоящий сукин сын.
— Да что ты, все в порядке.
— Нет, совсем не все. Ты любишь лосося? Копченого? Жареного?
— Конечно люблю.
— Какого?
— Эрик, ты не должен...
— Какого?
— Хорошо, жареного.
— Ты его получишь, я занесу завтра. В качестве извинения.
Домой он ехал очень медленно и был угрюм, как ноябрьский день. За ним собиралась пробка, поскольку на узких поворотах объехать его было невозможно, но Эрик этого не замечал. Завершение. Как печальны всякие завершения. Особенно конец восемнадцати лет супружеской жизни, да еще таким ударом. Его ребенок... о, Боже! Она выбросила его, как одно из своих вышедших из моды платьев.
Он смотрел на дорогу впереди себя и гадал, был ребенок мальчиком или девочкой, белокурым или брюнетом, похож ли немного на мать или же весь в отца. Черт, сейчас он уже ездил бы на трехколесном велосипеде, начал читать сказки, катался бы на шее отца и умел разбираться в чайках.
Белая разделительная полоса расплылась под навернувшимися на глаза слезами. Его ребенок, ее ребенок! Он мог бы стать рыбаком, президентом, отцом или матерью... Да, Нэнси была женой, но она плевала на его взгляды на совместную жизнь, относилась к ним как к досадной помехе, которую не следует держать в голове. Восемнадцать лет он надеялся на создание нормальной семьи. Больше половины этого времени он умолял ее завести ребенка. А когда это наконец произошло, Нэнси убила его.
К его приезду Нэнси еще не вернулась домой, он смог спокойно прибрать в кабинете, и его подавленное состояние постепенно переросло в озлобленность. Он собрал ее чемоданы, распаковал их и собрал свои вещи (он не собирался предоставлять ей ни малейшей возможности прицепиться к нему по мелочам), загрузил чемоданы в пикап и сел за кухонный стол ждать жену.
В начале второго она объявилась. Обвешанная пакетами с покупками, Нэнси боком вошла в комнату. Свежевыкрашенные волосы чернели, как вороново крыло.
— Посмотри, что я купила! — воскликнула она, шурша пакетами, которые потащила к себе в кабинет. — Я нашла маленький магазинчик рядом с...
— Закрой дверь, — приказал Эрик ледяным тоном.
Медленно обернувшись, Нэнси посмотрела на него и спросила:
— В чем дело?
— Закрой дверь и сядь.
Нэнси не спеша прикрыла дверь и так же неспешно подошла к столу, стягивая перчатки.
— Ого-го, ты и в самом деле взъелся на что-то. Не принести ли тебе хлыст для порки? — поддразнила она его.
— Я кое-что обнаружил сегодня. — И, холодно глядя на нее, он швырнул ей больничный счет.
— Что скажешь на это?
Она взглянула на бумаги, и ее руки застыли, так и не закончив стягивать перчатки. На ее лице удивление отразилось лишь в чуть заметной нахмуренности лба, и это выражение тотчас же сменилось надменностью.
— Ты обшарил мой стол? — оскорбленно спросила Нэнси.
— Да, я обшарил твой стол! — повторил он, повышая голос и оскалясь, как пес, на последнем слове.
— Как ты смеешь! — Нэнси швырнула перчатки на стол. — Это моя личная папка, и, когда я ухожу из дома, я считаю, что никто...
— Не строй из себя праведницу, лживая сука, — Эрик вскочил на ноги,— когда перед твоим носом лежат доказательства твоего преступления.
Эрик ткнул пальцем в счет.
— Преступление? — Она прижала руку к груди и приняла вид оскорбленной невинности. — Я ухожу в парикмахерскую уложить волосы, а ты копаешься в моих личных бумагах — и я же еще и преступник! — Она придвинула свой вздернутый носик к его лицу. — Пожалуй, оскорбленной должна быть я, а не ты, дорогой муженек!
— Ты убийца моего ребенка, дорогая женушка, и мне ровным счетом наплевать, что говорится по этому поводу в уголовном кодексе, в моем кодексе — это убийство!
— Убила твоего ребенка! Не валяй дурака!
— В 1986 году. Так на счете.
— Эрик, у тебя мания на младенцев. Ты параноик!
— И как же ты объяснишь счет?
— У меня нарушились менструальные циклы, и я проделала обычную в таких случаях операцию, — объяснила Нэнси безразличным тоном.
— При этом тайно, в одной из больниц Миннеаполиса?
— Мне не хотелось беспокоить тебя, вот и все. Это заняло всего один день.
— Хватит врать, Нэнси. От этого ты становишься только отвратительнее.
— Я не вру!
— Я показал счет доктору Лангу. Он говорит, что это счет за аборт.
Она вытянула шею, как гусак, и разве что не шипела.
— Как ты могла?
— Я не хочу говорить с тобой и выслушивать твои обвинения, — сказала Нэнси и отвернулась.
Дернув ее за руку, он развернул жену лицом к себе.
— Нет, ты так просто не уйдешь! — закричал Эрик. — Ты забеременела и не сочла нужным сообщить мне об этом. Ты решилась прикончить жизнь нашего ребенка в зародыше, ребенка, о котором я просил тебя многие годы! И что — пф! — Он оголил руку и протянул к ней: — Выскреби ее, как ты выскребла из себя... какую-то помойку! Убила, наплевав на мои чувства — а теперь не желаешь слушать об этом? — Он схватил ее за лацканы кофточки и приподнял так, что ей пришлось стать на цыпочки. — И что же ты за баба после этого!
— Отпусти меня!
Он приподнял ее еще выше.
— Можешь себе представить, что я передумал, найдя этот счет? Что я чувствовал? Тебя хоть когда-нибудь интересовало, что я думаю, чувствую или хочу?
— Ты, ты! — закричала Нэнси, отталкивая его от себя и, спотыкаясь, отступила назад. — Всегда только ты! Ты делаешь только то, что хочешь, — и тогда, когда мы решаем, где будем жить, в каком доме, что делать, когда забираемся в постель на ночь! А что я хочу — наплевать!
