Кольцо богини - Борисова Виктория Александровна (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
За окнами горел ало-багряно-оранжевый закат. Сирень буйно цвела в палисаднике, и запах доходил через приотворенное окно. Папенька сел у стола, долго перебирал какие-то бумаги, словно собирался с мыслями.
— Ну что ж, сын… — начал он наконец.
Саша сразу насторожился — если отец к нему так обращается, разговор предстоит действительно важный и непростой.
— В следующем месяце ты заканчиваешь гимназию. Успехи твои изрядны, и весьма. Похвально, похвально… Пора подумать… — он сделал неопределенный жест в воздухе, словно разгоняя клубы несуществующего дыма, — подумать о выборе жизненного пути!
Он помолчал недолго, барабаня длинными чуткими пальцами по краю стола, потом продолжал:
— Училище правоведения — вполне достойное заведение для юноши. И жизненное поприще открывается широкое. Придется, конечно, взносить плату, да и житье в Петербурге недешево, но как-нибудь справимся. Девочки подрастают, платья, театры, то, се… — он сокрушенно покачал головой, — не успеешь оглянуться — приданое понадобится! Зато, по крайности, Дивеево наше теперь свободно от долгов. И в этом — твоя заслуга.
Саша сидел в глубоком, покойном кресле, обитом темно-зеленым плюшем, и думал о том, что вот сейчас, в кабинете с выцветшими шпалерами на стенах, перед рядами книг с тиснеными золотом корешками в застекленном шкапу, решается его судьба. Для отца все просто — Училище правоведения, потом — служба… И так — до самой почтенной старости, убеленной сединами.
Но его-то самого такая перспектива вовсе не радует! Отказаться от Золотого города навеки, стать присяжным поверенным или хоть, как папенька, товарищем прокурора? Десять, двадцать, тридцать лет потом ходить в суд, писать бумаги, выслушивать показания, обвинять или защищать? Да ни за что!
Папенька откинулся на спинку стула, закурил свою любимую гаванскую сигару и бодро закончил:
— Значит, решено! Сразу после выпускных экзаменов поедешь подавать прошение о зачислении.
Саша собрался с духом и тихо, но твердо ответил:
— Нет.
Папенька удивленно поднял бровь. Видно, такого он не ожидал.
Не желаешь? Это почему же?
В голосе его зазвучали опасные нотки — совсем как в суде, когда задавал он особо каверзный вопрос или произносил обвинительную речь. Вроде бы голос папенька не повышал никогда и слова произносил простые, самые обычные, но почему-то действовали они на всех не хуже архангельской трубы. Был даже случай, когда подозреваемый в убийстве прямо в зале заседаний вдруг пал на колени и признался…
Да уж, суров был папенька! Среди коллег слыл он человеком строгим и неподкупным, не поддающимся на уловки самых красноречивых адвокатов, умеющих выжимать слезу из присяжных. А уж когда один из них (кажется, на процессе о казнокрадстве) явился на квартиру «частным порядком» и попробовал намекнуть, что человеку со столь высоким положением хорошо бы иметь дом получше и собственный выезд… Страшно вспомнить, что началось! Папенька кричал так, что даже кухарка Матрена прибежала с кухни — думала, пожар или грабят. Незадачливый адвокат пересчитал носом все ступеньки и потом долго разыскивал в сугробе свою шапку.
«Пусть обрушатся небеса, но правосудие торжествует!» Эту фразу папенька любил повторять и, кажется, сделал своим жизненным кредо. Для убийц и вовсе требовал бессрочной каторги и долго ворчал, если присяжные находили какие-нибудь смягчающие обстоятельства.
И в то же время — не спал ночами, дотошно вчитывался в каждую строчку любого документа, писал «наставления для присяжных заседателей», единогласно признанные лучшими… Были в его практике и вовсе невероятные случаи — нечасто, но были! — когда сам отказывался от обвинения и брал под защиту подсудимого.
А сейчас брови сдвинуты, глаза смотрят сердито, и Саша чувствует себя виноватым, словно маленький мальчик, проливший чернила на паркет.
— Каждый человек обязан трудиться, добывая себе пропитание и принося пользу обществу…
Папенька, кажется, вошел во вкус. Он ходил взад-вперед по комнате и говорил, говорил… Все это было совершенно правильно — и, по правде сказать, ужасно скучно.
— Так неужели ты желаешь стать еще одним праздным прожигателем жизни, паразитом на теле общества? Изволь, но учти — в таком случае я не смогу более считать тебя своим сыном!
— Нет. Я хочу поступить в университет.
— Ах, в университет! — Папенька произнес это слово с долей сарказма, но, кажется, успокоился немного. — И какой же факультет ты избрал? Медицинский? Филологический? Философский, наконец?
Саша украдкой посмотрел в окно, заметил, что закат уже почти догорел, оставив только узкую алую полоску на горизонте, и подумал про себя: «А ведь уже вечер! Может быть, сегодня снова увижу Золотой город…» Он помолчал, словно собираясь с духом, и наконец сказал тихо, но твердо:
— Я хочу стать археологом.
— Археологом? — Отец удивленно поднял брови. — Вот уж никогда бы не подумал! Почему же именно эта область так привлекает тебя? Объясни, я хочу понять!
— Хорошо… Я постараюсь.
В горле как будто комок застрял, и во рту пересохло. Голос звучал робко и неуверенно, как у школьника, вызванного к директору.
— Дело в том, что история есть у каждого народа, но далеко не всегда она известна…
Он начал говорить медленно, осторожно подбирая слова, но постепенно вошел во вкус. Речь его лилась легко и свободно, слова уверенно и ловко лепились друг к другу:
— Есть история античности — Рим, Греция… они исчезли, сошли в небытие, но им наследовала вся европейская цивилизация! Теперь считается почему-то, что наши предки прозябали в дикости и невежестве, пока не узрели свет западной культуры. А ведь и в те времена здесь жили люди и создавали свой собственный, совершенно самобытный мир… Только мы о них ничего не знаем!
Кажется, впервые в жизни он говорил с отцом вот так — как равный с равным. Папенька слушал его внимательно, не перебивая. Даже сигару свою позабыл, и столбик серого пепла вот-вот осыплется прямо на ковер.
— Я понимаю, что честный труд есть обязанность каждого порядочного человека, но разве вернуть великое прошлое своего народа, вытащить его из небытия, восстановить и оставить для потомков — это не достойное дело? У англичан есть предания о короле Артуре, у германцев — песнь о Нибелунгах, и они гордятся ими по праву! А у нас? История государства Российского известна начиная с Киевской Руси, а раньше — просто белое пятно! Между тем скифы — отдаленные наши предки — называли себя древнейшим народом в мире, и античные историки разделяли это мнение…
Саша говорил еще долго, ссылаясь на Страбона, Геродота и Валерия Флакка. Когда, наконец, он остановился, чтобы немного перевести дух, папенька смотрел на него, как будто не узнавая. На лице его было написано искреннее восхищение и умиленно, растепленно глядели глаза… Саша был немало удивлен, увидев на лице папеньки столь несвойственное ему выражение. Произошла и вовсе неслыханная вещь — в глазах его блеснули слезы!
Он встал, подошел к Саше и положил ему руку на плечо.
— Не скрою, сын, сегодня ты меня немало удивил. Что ж, если твое намерение твердо — поступай как знаешь. И… дай тебе бог!
Он неловко обнял его и вышел.
«Так я впервые принял сознательное и обдуманное решение, определившее мою дальнейшую судьбу. Отцу я до сих пор благодарен. Только его понимание и поддержка дали мне возможность учиться, не отвлекаясь на мелочные заботы о хлебе насущном. Многим моим товарищам приходилось зарабатывать репетиторством или перепиской, я же был полностью поглощен научными занятиями.
Годы учения в университете я вспоминаю с радостью. Каждый день, просыпаясь по утрам, я чувствовал себя счастливым, как в детстве в день именин или перед Рождеством. Ощущение это вернее всего было бы назвать предвкушением нового — ведь столько предстояло узнать! Путь от Пречистенки до Моховой я, кажется, и сейчас мог бы отыскать с закрытыми глазами…
Более всего, конечно, меня интересовала история скифского царства. Древнюю историю на нашем курсе читал профессор Шмелев, и я до сих пор испытываю чувство искренней и глубокой признательности к этому удивительному человеку.
И неверное, не я один. На лекциях профессора Шмелева набивалось столько желающих, что даже в проходах стояли. Он поднимался на кафедру — сутулый, седоволосый, в потертом люстриновом пиджаке, вечно обсыпанном табачным пеплом, — начинал говорить глухо, неразборчиво, как будто нехотя.
И все мы, собравшиеся в аудитории, уже не замечали ничего вокруг. Мы следили за невнятным бормотанием профессора, завороженные чудом человеческой мысли. Шмелев раскрывал ее перед нами торопливо, почти сердясь. Нас не оставляло ощущение, что непрерывный поток бытия, которое было до нас и еще будет когда-нибудь, невозможно разъять на части. И народ, кочевавший в далекие времена по обширным просторам Евразийской степи, не мог исчезнуть бесследно!
Именно из его лекций я узнал о курганах, раскопанных по приказу генерала Мельгунова еще в середине восемнадцатого века, об экспедициях Кларка, Палласа и Дюбуа де Монперё, о находках Радлова в Сибири… Рассматривая в музеях немногие сохранившиеся предметы, я радостно узнавал их, а лица воинов, изображенных на сосуде из Кульоба, хранящемся в Эрмитаже (специально ездил, чтобы посмотреть!), казались мне такими знакомыми, словно я уже встречал их там, на улицах, вымощенных розоватым камнем во время странных своих ночных путешествий…
И Золотой город как будто становился ближе ко мне с каждым днем».