Будь моим мужем - Бут Пат (читаем книги .txt) 📗
– А знаешь, – заговорил он наконец каким-то странным голосом, – когда мне было двенадцать лет, отец брал меня с собой в пустыню на целую неделю. Нас увозили туда на машине и высаживали за несколько миль от ближайшего жилья. С собой у нас были только одеяла, фляга воды да нож. Питались мы насекомыми и ящерицами, он учил меня высасывать воду из кактусов и добывать огонь от солнечных лучей, отраженных лезвием ножа. По ночам много рассказывал мне об индейцах и их духах, о богах и о том, что смерть – это нечто совершенно несущественное. Я никогда не думал, что мог бы испытывать большее счастье, чем в те минуты, и что мне суждено еще пережить что-либо более ужасное, чем его смерть. Однако и то и другое все-таки произошло со мной, а его рассуждения о несущественности смерти оказались неверными.
Он слегка пристукнул ногой по ковру. Это неприметное движение на языке жестов Чарльза Форда означало, что его охватывает ужас и даже гнев. Он любил отца, мать, Розу, и вот они умерли. Покинули его, и теперь в нем клокотала ярость, смешанная с отчаянием.
– Но, дружище, нельзя же вот так вечно бродить здесь и чахнуть. Я имею в виду живопись. Ты должен начать все заново. Это излечит тебя. Тебе просто необходимо опять писать – что угодно. Просто наносить краски на холст, и тогда у тебя появятся замыслы.
В словах Гарри слышалась неприкрытая тревога. Он был не просто другом Чарльза. Он был еще и владельцем расположенной на Манхэттене галереи авангардной живописи, картины в которой продавались по эксклюзивным контрактам. Чарльз не относился к числу его наиболее плодовитых художников, не считался он и крупной величиной галереи Уордлоу, однако Гарри был убежден, что у него редкий талант. В последние годы Гарри неоднократно пытался убедить Чарльза больше писать, однако тот работал не столько ради успеха или денег, сколько ради собственного удовольствия. Возможно, он всегда писал картины единственно ради Розы… чтобы доставить ей радость?.. чтобы посостязаться с нею? Ведь после ее смерти он ни разу не взял в руки кисть.
От темы живописи Чарльз попросту отмахнулся.
– Возможно, когда-нибудь настанет время и для этого. Не знаю, мне это и вправду безразлично. И вообще. Что такое краски? Что такое холст? Что такое слова, черт возьми?
– Ну конечно! – Гарри прибегнул к сарказму как к последнему испытанному средству. – И что такое Господь Бог и царствие небесное? И что такое Роза и твои родители, которые сейчас смотрят на тебя сверху и видят совершенно чужого человека, с упоением предающегося лишь одному чувству – жалости к самому себе?
Гарри затаил дыхание. Он увидел, как в глазах Чарльза полыхнуло пламя, словно огненный язычок, вдруг взметнувшийся в погасшем было походном костре. Чарльз повернулся к нему.
– Осторожнее, Гарри, – тихо проговорил он. Это прозвучало как предупреждение, но Гарри не пожалел о сказанном. На протяжении всех рождественских каникул они шаг за шагом подбирались к этой минуте.
Внезапно Чарльз встал. Медленно подошел к картине, закрепленной на мольберте, и стал вглядываться в нее. Гарри знал, что Чарльз сейчас слышит вой койота в сумерках и что голос Розы говорит с ним. Говорит ему то же самое, что только что сказал Гарри. Может быть, ее слова достучатся до его сердца?
Наконец Чарльз отвел взгляд от холста и, обернувшись, посмотрел на друга.
– Прости, Гарри. Ты прав. Мне нужно начать заново, но я не знаю, как это сделать.
Внезапно он весь поник, осознав, насколько это кощунственно – размышлять о том, как жить дальше без Розы. Замены ей быть не может. Она и солнечный свет всегда были неразделимы.
Гарри почувствовал, что момент настал. Он точно знает, что? нужно Чарльзу. Ему нужно вновь научиться любить, найти женщину, обрести жену и семью. Чарльз всегда хотел быть отцом, но Роза не могла иметь детей. Он мечтал о сыне, о том, что научит его выживать в необитаемой пустыне точно так же, как это сделал в свое время его отец, о наследнике, к которому перейдет их старинное поместье и который соединит прошлое и настоящее, перекинув мост в необозримое будущее.
– Чарльз, положись на меня. Первым делом ты должен уехать из этого места, где тебя преследуют воспоминания. Понимаю, это звучит чертовски неприятно, но давай вернемся в Нью-Йорк вместе. Познакомишься с людьми, осмотришься вокруг, походишь по галерее. Позволь мне помочь тебе.
– Ну что тебе сказать на это, Гарри? Ты же знаешь, как много времени мне нужно, чтобы сойтись с человеком. Годы. А терпение я теряю уже через несколько минут, если не секунд. Для меня важно то, о чем человек думает. Прочих же интересует лишь то, что он делает.
– Послушай, Чарльз, я никогда не упоминал об этом, но сейчас, пожалуй, самое время. Знаешь, кто такой Мэтт Хардинг?
– Да, крупный бизнесмен.
– Именно… а еще коллекционер и мой клиент. Дело в том, что он интересуется твоим творчеством. Теми картинами, что стоят у меня в запаснике.
– Да? – удивился Чарльз. – И какими же именно?
– Вообще-то всеми, но главным образом – индейцами. Знаешь, той, на которой изображен индеец в кузове грузовика у подножия горы. С ума по ней сходит.
– Ну и продай ее.
– Тут все не так просто. Он один из тех коллекционеров, которому хочется знать об авторе всю подноготную. Ну, понимаешь – познакомиться с самим художником в неофициальной обстановке, обсудить с ним его взгляды на живопись.
– Гарри, ты знаешь, что я этим не занимаюсь!
– Черт возьми, Чарльз, умерь свои амбиции. Тебе вовсе не нужно быть почтительно-вежливым, можешь просто что-нибудь бурчать ему в ответ. Он наверняка сочтет, что ты великолепен, отвергаешь всяческие компромиссы и вообще не от мира сего. Люди типа Хардинга не желают приобретать что угодно только потому, что это выставлено на продажу. Тебе это известно. Человек он влиятельный, с его мнением считаются. Его коллекция не просто хороша, она превосходна. Возможно, нам удастся продать остальные твои работы вдвое дороже, если сначала что-нибудь купит он.
– Так вот, стало быть, почему ты хочешь, чтобы я поехал туда. Должен буду шаркать ножкой в гостиной Хардинга, словно пай-мальчик. Нет, Гарри, это не по мне. Извини, я понимаю, ты действительно хочешь мне помочь, но…
Гарри Уордлоу стал рассматривать абсолютно белый потолок, чтобы друг не увидел отчаяние в его взгляде. Он сделал все, что мог, но потерпел поражение.
И в тот самый момент, когда Гарри смирился с неудачей, Чарльз неожиданно сдался:
– О'кей, о'кей! Будь по-твоему, только перестань меня пилить.
– Прекрасно! Ты не пожалеешь об этом! – воскликнул Гарри.
– Как ты собирался провести вечер? – спросил Чарльз, словно инстинктивно уходя от неприятной для него темы.
– Никаких планов. В этом-то вся прелесть, когда я у тебя. Почитаю у камина. Потом, наверное, лягу.
– А я, может быть, съезжу в «Гасиенду-Инн». Не хочешь со мной?
– Нет, пожалуй, не поеду. Как там обстоят дела? Я слышал от моих знакомых восторженные отзывы. Когда я хвастаюсь, что знаком с тобой, они говорят, ты никогда там не бываешь.
– Я предпочитаю появляться и исчезать незаметно. Пропущу стаканчик в баре, послушаю разговоры постояльцев, пройдусь по этажам и узнаю гораздо больше, чем во время запланированной проверки, к которой тщательно готовится администрация отеля.
Чарльз вспомнил те времена, когда «Гасиенда-Инн» была ранчо-призраком, покинутым своими обитателями. Оно было построено еще его прабабкой на северной границе земельного владения Фордов, неподалеку от Санта-Фе, но после ее смерти пришло в упадок. Мальчику это место казалось загадочной, таинственной страной: днем там можно было играть и дурачиться, а когда на пустыню опускались сумерки, душа уходила в пятки от гнетущей боязни столкнуться с призраками. Маленький Чарльз обследовал тогда каждый дюйм этих глинобитных развалин. Конечно, не обошлось и без неприятностей. Он и наступал на ржавый гвоздь в разломанном загоне для скота, и застревал в печной трубе, и растягивал лодыжку, упав с прогнившей крыши. Но сейчас ему вспоминалась не боль, а то сладостное ощущение далекой страны беспечного детства, когда чувства выражались незамысловато и просто: то слезами, то вспышками гнева или раскатистым хохотом.
