Полуночный Дождь (ЛП) - Вудрафф Джетти (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
— Зачем? Тебе ведь все равно.
— Не все равно. Я хочу знать. Давай. Расскажи мне, — умолял я.
— Он был ужасным человеком, постоянно враждующим со своей семьей и коллегами. Ты знал об этом?
— Нет.
— Ты знал, что он болел? У него были различные болезни и недуги.
— Правда?
— Да, думаю, это помогло ему.
— Что ты имеешь в виду?
— Это отражает его борьбу, за которой последовал триумф. Это так печально и эмоционально.
— Разве твоя мама еще не приехала, чтобы забрать тебя?
— Нет. Мой отец поговорил с твоим отцом. Он сказал, что не против, если я останусь и позанимаюсь еще час. Тебе бы стоило сделать тоже самое. У меня есть всего лишь месяц, чтобы привести тебя в форму.
— Ты ведь понимаешь, что мой отец не выгонит тебя из-за меня?
— Да, я знаю, но все же предпочитаю сдержать свое обещание.
После того дня я узнал все, что можно было узнать о Бетховене, и Дженни была права. Это повлияло на мою игру. Я не мог дождаться занятий в среду, чтобы рассказать ей о том, что я узнал. Жизнь Бетховена была, как говорится, не сахар. У него была тяжелая жизнь, и к двадцати восьми годам он полностью потерял слух. Хотя это его не остановило, он превозмог свой недуг и продолжил сочинять некоторые из самых потрясающих композиций в истории. Даже мой отец высказался по поводу моих непрошеных занятий. Я делал это не для него; я занимался ради нее, ради Дженни.
Мы с Дженни быстро подружились, постоянно общались по телефону или зависали друг у друга в гостях. Чтобы заниматься, конечно. Я действительно научился больше любить фортепиано, и я действительно стал так называемым музыкантом, но кое-что другое привлекло мое внимание, что-то, с чем я никогда не сталкивался. Дженни происходила из богатой семьи, и Барри Холден стал моим примером. Я хотел стать таким, как он. Я хотел владеть пентхаусом на вершине мира, загородным домом на Стейтен Айленд, роскошными автомобилями и ездить отдыхать. И все это я хотел с Дженни Линн Холден.
Мы с Дженни выступили на весеннем концерте в том году, но из-за него у нас была куча неприятностей. Она всегда втягивала меня в неприятности, заставляя меня делать то, чего я не хотел делать. Мы репетировали в течение десяти месяцев подряд, и мой отец был очень счастлив, когда услышал произведение, которое мы хотели сыграть дуэтом. Однажды вечером, после ужина в Нью-йоркском Стейк-хаусе в паре кварталов от школы, наши родители заняли места в первом ряду. Это был наш единственный шанс убедить моего отца позволить нам выступить с нашей собственной композицией.
Разумеется, я чувствовал это. Эмоциональное напряжение, заполнившее концертный зал, ощущалось физически. Мы с Дженни сидели лицом друг к другу и выложились до конца. В некоторых местах она закрывала глаза, но я не отрывал от нее взгляда.
Между нами было какое-то нереальное космическое единство, когда Дженни и я играли. Это было великолепно. Гениально.
Когда мы оба сделали порхающий мизинчик, она на ноте си, я на ноте фа, она улыбнулась мне. Это была не просто улыбка. Это было что-то, что объединило нас. Красивые звуки, вылетавшие из-под ее пальцев, танцующие в акустике зала — это было что-то космическое. Дженни встала первой с той же улыбкой до ушей и протянула мне руку; я встал и присоединился к ней в центре сцены. Она взяла мою руку, и мы оба поклонились зрителям, которые бурно рукоплескали нам, стоя. Мой отец хлопал громче, чем я когда-либо слышал раньше, а обе наши матери смахивали слезы. За всю свою жизнь я не чувствовал ничего подобного. Я понял. Стоя прямо там, выступая перед нашими родителями, я осознал. Я понял, почему Дженни так сильно этого хотела.
— Да, Да! Вы двое участвуете в концерте. Если вы сможете исполнить эту пьесу именно так, вы можете выступать на весеннем концерте, — воскликнул мой отец, сияя от гордости. Все эти годы он пытался заставить меня подготовиться к выступлению на весеннем концерте, и все, что потребовалось, это девочка. Не просто какая-то девочка. Дженни Линн Холден.
— Это было мое самое первое выступление, — сказала Дженни, сжимая мою руку. У меня это выступление тоже было первым, и я хотел это повторить — с ней.
В следующий понедельник, после занятий, я понял, сколько проблем могла доставить эта девочка. Как только учеников отпустили, и мой отец ушел в свой кабинет, она отловила меня.
— Знаешь, кто такой Милий Балакирев? — спросила Дженни, сев рядом со мной на скамейку. Здорово. Опять учить.
— Это вопрос с подвохом?
— Нет, он был русским композитором.
— О, я знаю этого. Это — не говори мне. Я знаю, — я вспоминал о том занятии, когда мой отец рассказывал о русском композиторе. Это вертелось у меня на языке, что-то про фантазию.
— Фантазия…
— Близко, Восточная фантазия «Исламей». Давай сыграем ее на весеннем концерте.
— Ты с ума сошла. Если я правильно помню, эта композиция одна из пяти самых сложных для исполнения.
— Но мы можем выучить ее.
— Тебе повезло, что мой отец позволил нам играть «К Элизе», — заверил я ее. Это было одно из самых легких, но все же красивых произведений Бетховена. Это было безопасно. Мы не могли облажаться.
— Мы ему не скажем.
— Что ты имеешь в виду?
— У нас есть месяц. Если мы будем тренироваться каждый день, мы справимся.
К тому времени я смотрел на Дженни Линн так, будто у нее на щеке был не один прыщик, а целых пятьдесят. Не то, чтобы это что-то значило. Я уверен, будь у нее волосатая родинка между глаз, я бы все равно считал ее красивой. Единственной косметикой, покрывавшей ее молодую кожу, был тональный крем, которым она воспользовалась, чтобы попытаться скрыть крошечный прыщик. Тональный крем привлекал больше внимания к нему, чем сам признак полового созревания.
— Мы не будем играть Восточную фантазию. Мой отец выйдет из себя.
— Хорошо, давай просто сыграем песенку для малышей.
— Это не песенка для малышей. Ты видела реакцию наших родителей. Они расчувствовались до слез, — напомнил я ей.
— Я сказала, хорошо. Я тебя не держу. Можешь уходить.
— Разве мы не будем заниматься?
— Я буду. Ты свободен. Мне не нужно репетировать это произведение. Я играла его с семи лет. Единственная причина, по которой мои родители так эмоционально отреагировали, заключалась в атмосфере. Они никогда не видели меня на сцене, они никогда не слышали, как звучит фортепиано в помещении с такими размерами, и они никогда не испытывали тех эмоций, которые поразили их из-за этого. Любой родитель испытывал бы такое, даже твои, а твой отец Конли Коуст.
Я был уверен, что должен был бы обидеться на это замечание, но я был в замешательстве.
— Что это должно значить?
— Что я говорила; для меня это значит больше, чем для тебя. Ты можешь идти. Продолжай заниматься, встретимся во время концерта.
— Ты всегда так делаешь?
— Что?
— Делаешь по-своему? Ты — большой ребенок. Что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я сделал? Я даже не знаю с чего начать.
— Ладно, садись. Мы сделаем это. — И вот так просто Дженни усилила хватку на моей шее. Восточная фантазия? Милий Балакирев? Серьезно? Дженни Линн Холден была сумасшедшей.
Следующие тридцать дней были адом. Я не виделся со своими друзьями, я завалил тест по математике, потому что был слишком занят разучиванием композиции, которую нереально выучить. Дженни была счастлива, что меня наказали на неделю; больше времени для занятий. Мне приходилось заниматься на своем синтезаторе с выключенным звуком, чтобы отец не услышал. Каждый из нас записал свою игру на аудиокассету, чтобы мы могли играть дуэтом дома. Каждую субботу и воскресенье мы проводили в театре. Первые две недели я был уверен, что мы умрем. Нам ни за что не провернуть это. Гордость и радость моего отца обернутся катастрофой. Наши имена попадут на первые полосы за то, что мы испортили весенний концерт Конли. Меня посадят на домашний арест до восемнадцати лет.
