Грязный секрет (ЛП) - Харт Эмма (книги бесплатно .txt) 📗

— Вы, парни, были так близки, так близки к разрыву, и ты бы сделал это. Ты бы бросил группу, а я не могла рассказать тебе, — я обхватываю себя за талию, когда меня окатывает тошнота, — я не могла подтолкнуть тебя к этому, Кон. Это то, чего ты всегда хотел.

— Но ты не думаешь, что дочь я хотел бы больше? — кричит он. — Ты не думаешь, что она значила бы больше, чем группа?

— Вот поэтому я и не сказала! Я знала, что ты сдашься! Знала, что ты бросишь всё, о чём мечтал, а я не хотела, чтобы ты так поступал. Я не могла заставить тебя сделать это.

Он встречается со мной взглядом, в котором плещется такая напряжённость, что я делаю шаг назад.

— А что, если ты была моей мечтой, Соф? Что, если я был готов сделать всё, о чём ты попросишь?

— Но ты не должен! Ты бы бросил всё ради неё.

— Я сделал бы всё, о чём бы ты ни попросила, даже если бы это означало проводить время вдали от тебя и Милы. Я бы сделал всё, чтобы обеспечить вам с ней лучшую жизнь.

Я качаю головой.

— Ты не веришь мне? Ты не думаешь, что я был так чертовски сильно влюблён в тебя, что ты могла бы с лёгкостью обвести меня вокруг своего маленького пальчика?

Был.

Был.

Был…

— Это не важно! — я взмахиваю руками, сопротивляясь подступившим к уголкам глаз слезам. — Я приняла решение, думая, что оно было лучшим на тот момент. Стало ли оно ошибкой? Да, чёрт возьми, да, стало. Я должна была рассказать тебе. Ты заслуживал знать о ней с самого начала.

— Чертовски верно, я должен был знать! — он отступает от меня, сжимая кулаки. — Она и моя дочь. Я должен был присутствовать на её днях рождения, в самый первый и каждый последующий проклятый день.

— Ты был! — кричу я, позволяя слезам упасть. Они стекают по щекам, обжигая кожу и затуманивая взор, пока голубая рубашка и коричневые волосы не становятся одним размытым пятном. — Я не рассказывала тебе о ней, но никогда не скрывала тебя от неё. Она всегда знала о тебе. Всегда, Кон!

— Что? — его голос надламывается.

— Каждый концерт, который ты отыграл, — все девяносто шесть — она видела. Я находила записи и показывала ей. Она знает каждую твою песню. Она не засыпает, пока я не включу ей нашу песню: ту, которую ты написал и записал для меня. Это её колыбельная. Каждый раз, когда на телевидении показывают твой клип, она танцует с самой широкой улыбкой на лице, — я тыкаю в него пальцем, — твоя фотография стоит перед её кроватью! Ты первое и последнее, что видит Мила каждый проклятый день! Я убедилась в этом. Я убедилась, чтобы она всегда знала, кто её папочка. Всегда.

Я провожу пальцем под глазами и моргаю, проясняя зрение. Он выглядит ошеломлённым — полностью ошеломлённым.

— Почему? Почему ты рассказала ей обо мне, когда отказывалась рассказать мне?

— Потому что я никогда не планировала скрывать её от тебя вечно. Я всегда собиралась рассказать тебе о ней, когда наступит правильное время. Но проблема в том, что оно никак не наступало. Не было подходящего момента, чтобы что-то рассказать тебе, потому что, возможно, это не волновало тебя.

Он смотрит на небо. Отдалённый звук волн, разбивающихся о песок, заполняет тишину между нами.

Коннер медленно опускает глаза вниз и встречает мой пристальный взгляд. Его влажные глаза сияют от непролитых слёз, и это причиняет мне боль. Как нож в спину или удар в живот, это выворачивает, разрывая меня на кусочки. Это проклятая близость убивает меня.

— Она часть тебя. Часть меня. Как я мог не волноваться?

У меня подкашиваются ноги, и я опускаюсь на песок. Прижав колени к груди, роняю на них голову. Я эгоистична, невероятно эгоистична, но не могу больше смотреть на него. Не могу смотреть ему в глаза и видеть всё, что мне так ненавистно, не важно, насколько я это заслуживаю.

Хоть я и сказала, что хочу, это не так.

Я не хочу смотреть, как он ненавидит меня.

— Ты ушла, Соф, — говорит он, тяжело сглотнув, — ты просто исчезла. Я сходил с ума, гадая, где ты. Я искал тебя месяцами.

Я встаю также быстро, как и села, и направляюсь прочь от него. Моё сердце бьётся в груди, угрожая вырваться на свободу. Я хватаю свои босоножки и поворачиваюсь к нему лицом, резко проводя пальцами по волосам.

— Дело не в нас, а в Миле, — хрипло шепчу я, услышав звук открывающейся задней двери. — В том, чтобы убедиться, что у неё есть всё необходимое. В том, что вы двое наконец-то узнаете друг друга, убедитесь, что у вас есть связь. Я запуталась, Кон. Да, я запуталась уже давно, но я была молода и напугана, и очень глупа. Но это не значит, что я всё сделала неправильно. Наши с тобой чувства не важны. Важна наша дочь. Только она.

Тяжело говорить такое, потому что мы важны. Просто не в такой степени, как она, и если жить с разбитым сердцем значит, что она будет счастлива, я буду с удовольствием жить с этой болью.

— Для меня она на первом месте, всегда, — шепчу я, когда он останавливается передо мной, — а за ней идут все остальные.

Я задыхаюсь от слёз, и Коннер приближается ко мне. Покачав головой, я делаю шаг назад.

— Нет. Я хочу, чтобы ты оставил меня, потому что мне надо почувствовать эту боль.

— Заткнись, — он быстро хватает меня и крепко сжимает мои плечи. — Ты, может, и хочешь чувствовать эту боль, но я точно на это не подпишусь.

Он кладёт подбородок мне на макушку, и я вздрагиваю на выдохе, опуская руки по бокам, ощущая, как прикосновение его пальцев обжигает кожу моих рук.

Я не хочу обнимать его, потому что этот момент противоречит всему, что я сказала.

Я не хочу обнимать его, потому что мне будет трудно отпустить.

Я не хочу обнимать его, потому что здесь не за что держаться.

— Соф, — говорит он, — могу я встретиться с ней?

Глава 6

Коннер

Софи глубоко вдыхает и кивает напротив моей груди.

— Да, — шепчет она, — я не собираюсь больше отказывать вам в этом.

— Мы не закончили, — бормочу я ей в волосы, сопротивляясь желанию повернуть голову и поцеловать её в висок. Дерьмо, это неправильно.

Я очень сильно ненавижу её. Ненавижу, но меня переполняет желание держать её до тех пор, пока она не перестанет плакать, потому что она облегчает мою боль. Она её причина, но она же и лекарство, даже если не обнимает меня в ответ, даже если холодна в моих руках.

— Давай поговорим, когда успокоимся и сможем сделать нечто большее, чем плакать и кричать друг на друга, — я громко выдыхаю.

Она снова качает головой, и я отпускаю её.

Озноб проходится по моим обнажённым рукам, когда она отходит, и я смотрю на неё. Слёзы текут по её щекам, глаза и губы опухли.

Её губы опухли из-за меня. Из-за моих губ, борющихся с её в момент безумия. Потому что мне нужно было почувствовать её снова, я должен был попробовать её, чтобы увидеть, осталась ли Софи тем же человеком, потому что чувствовалась она, как незнакомка.

Мне нужно было хотя бы на минуту почувствовать, что она всё ещё моя Софи.

Провожу рукой по лицу. Я должен прекратить думать об этом дерьме — она всё правильно сказала. Дело не в нас, не сейчас. Дело в нашей дочери, нашей крошке.

— Я отвезу тебя домой, — говорю, подталкивая её к грузовику. Она плетётся к нему, сгорбив плечи и обнимая себя.

Мне больно видеть, что ей так больно. Это разрывает меня на части. Но она должна чувствовать это, должна чувствовать боль, которую испытывал я.

Я всё ещё не могу поверить в то, что она скрывала от меня дочь. Но я не купился на её причины — не совсем. Она рассказала мне далеко не всё.

Сажусь в грузовик следом за ней и отъезжаю от своего дома. Мне наплевать, что мои братья наблюдали за нами с крыльца и слышали мои слова о том, что я до сих пор её люблю.

Они знали, что я любил её, когда ей было семь, и она прыгала с обрыва в море. Они знали, что я любил её, когда ей было тринадцать, и она часами качалась на шине в нашем дворе. И они знали, что я любил её, когда наконец-то отрастил яйца и поцеловал на выпускном перед всем проклятым городом.