Признайся (ЛП) - Гувер Колин (книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Колин Гувер

Признайся

Пролог

Оберн

Я вхожу в двери больницы, осознавая, что это будет в последний раз.

В лифте я нажимаю кнопку с цифрой три и наблюдаю, как она светится.

В последний раз.

На третьем этаже двери открываются на третьем этаже, и я вижу дежурную медсестру, жалостливо улыбающуюся мне.

В последний раз.

Я прохожу мимо кладовки, мимо комнаты, обустроенной под часовню и комнаты отдыха для персонала.

В последний раз.

Продолжаю свой путь по коридору, смотрю вперед, не глядя по сторонам, собираюсь духом и негромко стучу в дверь, ожидая услышать приглашение Адама.

В последний раз.

- Войдите, - его голос все еще полон надежды, не знаю, как у него это получается.

Он в постели, лежит на спине. Увидев меня, он улыбается, пытаясь меня подбодрить, и поднимает одеяло, приглашая присоединиться к нему. Поручни уже опущены, поэтому я укладываюсь рядом с ним, обхватываю его грудь рукой и переплетаю вместе наши ноги.

В поисках тепла, я прячу лицо в его шею, но не могу найти.

Он холодный сегодня.

Он ворочается, пока мы не принимаем наше обычное положение: его левая рука подо мной, а правая поверх меня, он притягивает меня к себе. Ему требуется чуть больше времени, чтобы улечься, чем это обычно бывает, и я замечаю, как учащается его дыхание с каждым, даже незначительным, движением.

Я стараюсь не замечать всего этого, но это сложно. Я узнаю его повышенную слабость, его бледную кожу, слабый голос.

Каждый день, во время отведенного мне времени, я смотрю, как он все дальше ускользает от меня, и я ничего не могу с этим поделать. Никто не может, остается только лишь наблюдать, как все проходит.

Мы знали в течение шести месяцев, что это может закончиться таким образом. Конечно, мы все молились о чуде, но оказалось, это не то чудо, которое может случиться в реальной жизни.

Мои глаза закрываются, когда холодные губы Адама касаются моего лба. Я обещала себе, что не буду плакать. Я знаю, что многое невозможно, но я могу, по крайней мере, сделать все от меня зависящее, чтобы предотвратить слезы.

- Мне так грустно, - шепчет он.

Эти слова сильно отличаются от его обычного положительного настроя, но меня это утешает. Конечно, я не хочу, чтобы он грустил, но мне нужна его грусть со мной прямо сейчас.

- Мне тоже.

В течение последних нескольких недель наши встречи были полны смеха и разговоров, без принуждения. Я не хочу, чтобы это мое посещение отличалось от предыдущих, но знание, что это наш последний раз, делает невозможным найти причину для смеха. Или тему для разговора. Я просто хочу плакать вместе с ним и кричать о том, как все это несправедливо по отношению к нам, но это омрачит воспоминания.

Когда врачи в Портленде сказали, что они больше ничем не смогут помочь ему, его родители решили перевести его в больницу в Далласе. Не потому, что они надеялись на чудо, а потому что вся их семья живет в Техасе, и они решили, что будет лучше, если он будет рядом с братом и всеми, кто его любит. Адам переехал в Портленд с родителями всего за два месяца до того, как мы начали встречаться год назад.

Адам согласился вернуться в Техас при условии, что мне тоже позволят приехать. Это была целая битва, пока, наконец, родители с обеих сторон не дали свое согласие. Хотя Адам утверждал, что он - единственный среди нас, кто умирает, и именно ему позволено диктовать с кем он будет и как произойдет то, чему придет время.

Прошло пять недель с тех пор, как я приехала в Даллас, и мы оба исчерпали сочувствие со стороны наших родителей. Мне сказали, что я должна немедленно вернуться в Портленд, или родителям будут предъявлены обвинения за мои прогулы. Если бы не это, его родители, возможно, позволили бы мне остаться, но последнее, что моим родителям нужно прямо сейчас - правовые споры.

Мой рейс сегодня, и у нас не осталось никаких идей, как убедить их позволить мне остаться здесь еще. Я не говорила Адаму, и не буду, но вчера вечером после нескольких таких просьб, его мать, Лидия, наконец-то высказала свое истинное мнение по этому поводу.

- Тебе пятнадцать, Оберн. Ты думаешь, что твои чувства к нему настоящие, но ты забудешь его через месяц. А мы, те, кто любит его с самого его рождения, будем вынуждены мучиться от потери до самой смерти. Мы - те люди, с которыми он должен быть сейчас.

Это странное ощущение, когда понимаешь, что в пятнадцать лет пережил самые суровые слова из всех, которые ты когда-нибудь услышишь. Я даже не знала, что ответить ей.

Как пятнадцатилетняя девочка может защитить свою любовь, если остальные эту любовь высмеивают? Невозможно защитить себя от неопытности и возраста.

Вдруг, они правы? Вдруг, мы не знаем, что за любовь испытывают взрослые люди, но уверены, что чувствуем именно ее?

И сейчас это чувство разрывает душу.

- Сколько времени до твоего рейса? - спрашивает Адам, медленно и нежно рисуя пальцами круги вниз по моей руке.

В последний раз.

- Через два часа. Твоя мать и Трей внизу, ждут меня. Она говорит, что мы должны уехать через десять минут, чтобы успеть на самолет.

- Десять минут, - повторяет он тихо. - Этого не достаточно, чтобы поделиться с тобой всей мудростью, которую я постиг, лежа на смертном одре. Мне понадобится, по крайней мере, пятнадцать. Может, двадцать.

Я смеюсь, и это, вероятно, самый жалкий, грустный смех, из всех, который когда-либо вырывался из моего рта. Мы оба слышим в нем отчаяние, и он сжимает меня крепче, но ненамного. У него очень мало сил, даже по сравнению со вчерашним днем.

Его рука успокаивающе гладит мою голову, и он прижимает губы к моим волосам.

- Я хочу поблагодарить тебя, Оберн, - говорит он тихо. - За многое. Но прежде всего, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты такая же обозленная, как я.

Я снова смеюсь. У него всегда найдется шутка, даже когда он знает, что она может быть последней.

- Ты должен быть более конкретным, Адам, потому что прямо сейчас я бешусь от чертовски многого.

Он ослабляет свои объятия и прилагает огромное усилие, перекатившись ко мне так, чтобы мы оказались лицом друг к другу. Кто-то может сказать, что у него карие глаза, но это не так. Они одновременно и зеленые, и коричневые, цвета соприкасаются, но никогда не смешиваются, представляя собой самую ясную и четко очерченную пару глаз, которые когда-либо смотрели в мою сторону. Глаза, которые когда-то были его яркой частью, теперь побеждены несвоевременной судьбой, медленно вытягивающей цвет прямо из него.

- Я имею в виду, что мы оба злимся на смерть, поэтому стали такими жадными ублюдками. И то, что родители не захотели нас понять, полагаю, тоже сыграло не последнюю роль. Ибо не позволили мне побыть с тобой. Это единственное, в чем я нуждаюсь.

Он прав. Я определенно злюсь и на родителей, и на смерть. Но в течение нескольких дней мы так часто это обсуждали, что знаем: мы проиграли, а они победили. Сейчас, я просто хочу сосредоточиться на нем, насладиться каждой последней секундой его близости, пока у меня есть возможность.

- Ты сказал, есть много вещей, за которые хочешь меня поблагодарить. Какая следующая?

Он улыбается и трогает рукой мое лицо. Его большой палец гладит мои губы, и кажется, будто мое сердце бросается к нему в отчаянной попытке остаться здесь, пока моя пустая оболочка вынуждена лететь обратно в Портленд.

- Я хочу поблагодарить тебя за разрешение быть твоим первым, - шепчет он. - И что ты стала таковой для меня.

Его улыбка быстро превращает его из шестнадцатилетнего мальчика на смертном одре в красивого, чувствительного, полного жизни подростка, вспоминающего свой первый секс.

То, как мгновенно он изменился, его слова, вызвали у меня смущенную улыбку на лице. Я тоже вспомнила ту ночь.

Это было прежде, чем мы узнали, что он возвращается в Техас. Мы знали, что скорее всего так и случится, но все еще пытались справиться с этим.