Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис" (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
Машина замедляет ход, когда на горизонте вырисовывается водоём и многочисленные гаражи, поржавевшие от времени. Юнги видит, что они давно заброшены и наполовину затоплены, а сверху прикрыты пышными кронами деревьев. Это даже красиво в какой-то степени: здесь нет никого, да и вряд ли когда-то бывает; вокруг ни домов, ни машин, ни единой души, даже птиц не видно. Не иначе, как рай для интроверта – читай как: любимое место Чонгука. Тот тормозит практически у обрыва, в полуметре от максимально отдалённого от дороги гаража, крыша которого вровень с землёй, и просто выходит из машины, направляясь к заднему сиденью, где долго что-то ищет, не прося у Юнги помощи. На улице очень темно, пространство вокруг освещает лишь свет от фар и полная луна, выглянувшая из-за разбежавшихся туч, но Юнги всё равно очень хочется оказаться снаружи, вдохнуть влажный воздух, а лучше перепрыгнуть обрыв и очутиться на крыше, под ветками с шуршащими листьями. Здесь спокойно и удивительно тихо, слышно только движения Чонгука, резко ставшего каким-то активным. Скорее всего, он замёрз, ведь отдал свою ветровку и остался в одной футболке, но Юнги не хочет думать об этом и настаивать на том, чтобы тот её забрал. Он знает, что Чонгук не возьмёт. Тот всегда безвозмездно отдаёт последнее: сигареты, ватные диски, хлоргексидин. Эта ветровка тоже вряд ли является исключением. И в ней так же тепло, как в той толстовке, которой Чонгук пожертвовал в самый холодный день из всех, которые Юнги помнил, а запах его духов вновь странным образом залечивает убитую к чертям нервную систему.
Сон накатывает стремительно, разум пустеет с той же скоростью. Юнги хочет оповестить об этом Чонгука, но того, как оказывается, уже нет за спиной, на заднем сиденье. Так ничего и не сказав, Чонгук обходит машину, бросает что-то на капот и возвращается к Юнги, открывая ему дверцу и протягивая обе руки. В его взгляде снова то ли искреннее «Доверься мне», то ли вообще ничего совершенно, его руки всё такие же сильные, крепкие, а действия аккуратные. Помогая Юнги подняться на ноги, Чонгук придерживает его за талию, как нечто поистине хрупкое, ломкое, и, буквально протащив его на себе, приподнимает, усаживая на капот рядом с аптечкой.
Юнги больно, очень больно от каждого вдоха, движения. У него, по ощущениям, ничего не сломано, но трещины и сильные ушибы имеются, очевидно, в неадекватном количестве. У него снова лопнула кожа на губе и скуле, у него рассечена бровь, которая только недавно затянулась и чуть-чуть поджила. Его организм не успевает себя зашивать и залечивать. Сколько бы он ни старался, что бы ни делал, а всё без толку: Намджун и его свита не дают времени на передышку. Им слишком нравится бить по одним и тем же местам и любоваться отчаянием, появляющимся из раза в раз на лице Юнги. На это вряд ли можно как-то повлиять.
— Чонгук, — Юнги нравится повторять его имя. — Я…
— Помолчи.
В чонгуковой аптечке нет ничего, кроме бинтов, марлевых салфеток, лейкопластырей и всё того же хлоргексидина в количестве четырёх бутыльков, и действия его отточены годами и практикой: он знает, где надорвать упаковку, чтобы быстрее извлечь содержимое, сколько нужно пластырей приготовить и сколько потребуется обеззараживающей жидкости на все раны. Его избивали с такой же частотой, что и Юнги, и он давно научился обрабатывать ссадины самостоятельно, но, по всей видимости, никогда не делал это кому-то другому, а посему сильно медлит, упираясь животом в колени Юнги, и ведёт себя крайне неуверенно. Наверное, ему сейчас очень боязно, а ещё давит на мозг ситуация, в которую он умудрился угодить, но по нему этого не скажешь – он всегда профессионально умел притворяться перед Юнги. Да и сейчас продолжает, осторожно дотрагиваясь до него. Чонгук хмурится, беря его ладонь в свою и замечая, что костяшки не тронуты, и Юнги уже готовится объяснять, почему не давал сдачи Намджуну, как Чонгук вдруг отпускает его запястье и переводит взгляд на губы. Чонгуково дыхание до странного тихое, размеренное, он явно не чувствует неудобство или неловкость, и это, по-хорошему, должно бы успокаивать, но сердце Юнги начинает бешено колотиться, когда Чонгук берёт его лицо в свои руки и медленно приподнимает, фиксируя шею в удобном положении. Это невозможно описать и говорить о таком стыдно, но Юнги забывает на какое-то время, что ему адски больно, и старается не дышать, потому что Чонгук не отпускает его, продолжая держать одной рукой, а вторую, с намоченной стерильной салфеткой в пальцах, держит около губы, потому что не может приложить – знает, что стоит коснуться и сразу защиплет.
— Как же ты меня бесишь… — выдыхает Юнги, прикрывая глаза, и накрывает своей ладонью чонгукову, которая всё так же находится на его горящей щеке.
Это чистая правда, Юнги ничего не выдумывает. И не ждёт, что Чонгук ответит ему сию секунду или начнёт контактировать с ним. Но чужая ладонь начинает двигаться, и Юнги чувствует, как спустя пару мгновений тот проводит большим пальцем по его ресницам, призывая открыть глаза и взглянуть на него, но у Юнги не выходит набраться на это смелости. Он ощущает Чонгука физически, как собственную боль, – всем телом, каждой клеткой, даже нервными окончаниями. Но от этого, видит Бог, с каждой секундой становится лишь хуже. Невозможно вообще собраться ни с силами, ни с мыслями, невозможно перестать думать о заботе, которой внезапно оказывается слишком много. Однако Чонгук продолжает гладить его по векам и ждать, когда он осмелится, и совсем не торопит, как мог бы, – это тоже неслабо подкупает. И Юнги сдаётся: распахивает ресницы, устремляет взгляд прямо в его глаза и давит из себя еле заметную улыбку, приподнимая уголки губ. Чонгуковой настойчивости вообще нереально сопротивляться.
— Взаимно, — хрипит Чонгук, подбираясь ещё ближе.
Из-за влажной салфетки, которую он прикладывает к губе, ранку начинает жечь неимоверно; Юнги тихо шипит, сморщив лоб и опустив взгляд на дорогу, но свою ладонь с чонгуковой не убирает. Кажется, только касание их пальцев по-настоящему заставляет его отвлечься и только оно обезболивает. Особенно сейчас, когда Чонгук реагирует на его учащённое дыхание молниеносно и, приблизившись совсем вплотную, принимается дуть на раздражённую кожу. Юнги смотрит на его губы из-под опущенных ресниц и борется с накатившим желанием двинуться вперёд и прикоснуться к ним своими. Поцелуй – лучший способ сделать Чонгуку так же больно, как он сейчас делает, и единственный, чтобы вразумить, наконец, и развеять его мысли о том, что они друг другу что-то должны. Чонгук не обязан быть с ним, не обязан позволять подбираться к себе, не обязан даже делать все эти мелочи, от которых становится легче – водить пальцем по щеке, дышать в губы, смотреть в глаза. Юнги привык думать о других, ему родители железно втемяшили в голову, что эгоизм – это плохо. Чонгук же рос на абсолютно других исповедях. «Борись только за себя». «Никому не доверяй». «Не привязывайся». И он нарушил их все за один короткий вечер. Послал к чёрту смысл своего существования и изменил собственным убеждениям, которых твёрдо придерживался. Юнги очень хочет, чтобы Чонгук никогда не исчезал из его жизни, но он не может не задумываться над тем, чего же хочет сам Чонгук. Нужны ли ему такие слабости и зависимости, как эта. Нужны ли ему сильные связи вроде дружеской. И нужен ли ему Мин, ходячая катастрофа, Юнги.
— Зачем ты это сделал? — шепчет Юнги, сплетая их пальцы и опуская обе руки вниз – не может больше терпеть его нежные прикосновения к своему лицу. — Зачем спас меня?
— У меня был выбор? — Чонгук лениво моргает, отодвигаясь в сторону, но руку из хватки не вырывает, только смотрит на неё, обхваченную пальцами Юнги, внимательно.
— То, что ты натворил, приравнивается к самоубийству.
— Да, — Чонгук поднимает на него взгляд и долго смотрит. — К моему.
Юнги слышит подтекст, но не может понять, серьёзен ли Чонгук в своих словах. Действительно ли он ставит его жизнь выше своей или же вновь притворяется. Чонгук никогда не высказывал мысль, что Юнги что-то значит для него, напротив, он показывал только то, что ему до одного места, что с ним будет. А сейчас он стоит, сжимая руку Юнги сильнее, чем Юнги его, вглядывается в глаза, и интонация его строга, как никогда прежде. Как вообще понимать всё это?
