Рисунки На Крови - Брайт Поппи (прочитать книгу txt) 📗
Похожие на ртуть глаза метнулись вниз, потом губы Тревора шевельнулись. Голос у него был намного глубже, чем ожидал Зах, и очень тихий.
— Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший.
— Ну… — начал Зах и остановился. Тревор склонил голову набок. — Ну, было бы неплохо, если бы ты для начала положил молоток.
Тревор уставился на жуткий инструмент, будто понятия не имел, как он попал ему в руки.
— Извини, — пробормотал он. — Правда, извини, пожалуйста.
Есть! Вошел, и с привилегиями полного пользователя! В голове Заха полагалось бы греметь колоколам и одобрительному свисту. Но он вовсе не чувствовал торжества, какое испытывал обычно, взломав систему. Он вспомнил, что Тревор — больше чем просто система, что он человек, а люди — существа, склонные к насилию, и молоток — еще в пределах досягаемости.
К тому же потрясение на лице Тревора и потеря голоса казались настолько искренними, что Заху и впрямь стало его немного жаль. Он был потрясающе красив, за безумием, светящимся в его глазах, виделся острый ум. Интересно, что толкнуло его к молотку?
— Ты единственный, кто пытался убить меня, а потом принес извинения, — сказал Зах. — Так что, думаю, извинения приняты
Не промелькнуло ли на лице Тревора подобие улыбки? Улыбка исчезла прежде, чем Зах успел ее заметить.
— Сколько еще человек пытались тебя убить?
— Двое.
— Кто они были?
— Мои родители.
Глаза Тревора расширились, стали еще светлее. А потом вдруг заблестели слезами. Пара слезинок скатилась с век, прежде чем он успел остановить их, — огромные, похожие на кристаллы слезы боли
Иногда по чистой случайности ты натыкаешься на пароль — один пароль из миллиона, неугадываемую последовательность кода, иглу в программном стоге сена. Иногда тебе просто везет.
— Я все могу объяснить, — сказал Тревор.
От мысли о том, что он едва не совершил, у Тревора кружилась голова. Дом вращался вокруг него; пол грозил накрениться, разверзнуться у него под ногами.
Он не помнил, о чем думал, когда схватил Заха за запястье. Он не был даже уверен, что вообще думал; разум его был пуст, как комнаты дома, и это пугало его больше, чем все остальное.
— Я все могу объяснить, — сказал он, хотя и сомневался, что и вправду может. И еще более сомневался в том, что Зах захочет это выслушивать.
Но Зах только пожал плечами:
— Конечно, если хочешь об этом поговорить. Со мной ничего не случилось. Так что ничего страшного, забудь.
Тревор глядел на него в упор. Зах явно пытался улыбнуться, но в полумраке лицо его было ужасно бледным. И в глазах было еще слишком много белого. Даже руки у него дрожали. Тревор подумал, какую угрозу Зах сочтет “страшной”.
— Я хочу об этом поговорить, — сказал, он. — Пойдем па улицу.
Они вышли на задний двор и присели под поблескивающей от дождя кроной ивы. Листва была такой густой, что здесь, внизу, было почти сухо, хотя время от времени их обдавало каскадом капель. Тревор был по-прежнему без рубашки, капли дождя усеивали его плечи, сбегали по груди и спине, оставляя в грязи светлые дорожки.
Зах пристально наблюдал за Тревором, ожидая, что тот скажет. На свету Тревор увидел, что глаза у Заха удивительного оттенка зеленого, большие и слегка раскосые. Лицо у него было тонкокостное, с резкими чертами, от буйных всклокоченных волос и круглых очков в черной оправе ложились любопытные тени. Тревор сообразил, кого напоминает ему Зах: его портрет Уолтера Брауна, певца, которого арестовали вместе с Птицей в Джексоне, штат Миссисипи. Певца, лицо которого Тревору пришлось выдумать, поскольку он никогда не видел фотографии. Сходство не было полным, но достаточно сильным, чтобы рядом с Захом ему стало спокойно. Это было лицо, которое он знал, лицо, которое радовало его глаз.
Тревор заговорил. Поначалу слова выходили медленно, но вскоре он уже не мог остановиться. Никогда в жизни он не говорил так много за раз. Он рассказал Заху все: о смертях, о приюте, о снах, о том, что произошло с тех пор, как он вернулся в дом. Он даже рассказал о том, как разбил парнишке голову в душе, хотя и не упомянул, как ему это понравилось.
Он удивился, насколько это хорошо — говорить. С тех пор как он перестал пускать себе кровь ржавой бритвой, он не чувствовал этого желанного чувства освобождения, ощущения, что яд вытекает из его тела.
Непонятно, как и почему его так вскрыли эти два произнесенные Захом слова — “мои родители”. Разумеется, в интернате были другие дети, кому несладко пришлось со своими родителями и которые, вероятно, рассказали бы об этом Тревору, если бы он спросил. Но эти мальчишки не появились в доме его детства как воплощение кого-то, кого он нарисовал. Эти мальчишки не дали ему отпор и не отговорили его от того… чего бы он ни собирался совершить. Он никогда не сжимал тонких запястий этих мальчишек так крепко, чтобы оставить красные отпечатки пальцев на коже.
А если бы такое и случилось, сомнительно, что они остались бы и выслушали почему.
Лицо Тревора пряталось за завесью длинных волос, а голос был таким тихим, что Заху приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова. Тревор то и дело бросал косые взгляды на Заха, словно для того, чтобы определить его реакцию, но ни разу не посмотрел ему прямо в лицо.
Медленно и постепенно разворачивалась безумная история. С ее кровавым прошлым, оставившим свое клеймо на доме еще до рождения Заха. Он, без сомнения, вскоре услышит об этом в городе, с горечью сказал Тревор. Несомненно, по Потерянной Миле уже ходят слухи о том, что последний выживший из семьи убийцы вернулся домой. Он так и сказал “семья убийцы”, как будто знал, как окрестили их местные легенды, выросшие вокруг Мак-Ги за прошедшие годы. Но история самого Тревора становилась все более и более странной, пока из ниоткуда не начали возникать молотки и рисунки не стали претерпевать жуткие мутации между рукой и страницей.
Зах продолжал поощрительно кивать — он был слишком увлечен, чтобы позволить Тревору замолчать. В привычном Французском квартале, в своем уютном уголке киберпространства Зах полагал, что видел самые дикие вещи, может, даже совершил парочку сам. Но он никогда не встречал никого, кто прошел бы через такое, никого, кто перенес бы такую травму и остался подраненным среди живых.
Наконец поток слов иссяк; Тревор умолк, глядя в никуда сквозь блестящие от воды ветви ивы. Сквозь заросли виднелся угол побитого временем фундамента дома, серый, но светлее, чем затянутое тучами небо. Зах смотрел, как одинокая капля дождя пробирается по позвонкам Тревора. Наконец Тревор произнес:
— Не знаю, почему я все это тебе рассказал. Ты, наверное, все еще думаешь, что я сумасшедший.
— Может быть, — отозвался Зах. — Но тебя я в этом не виню.
Очевидно, никто ничего подобного раньше Тревору не говорил. Он даже не знал, как на это среагировать. Выглядел он настороженным, потом удивленным, и наконец осторожно попытался улыбнуться.
