Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
Волновался он за другое. Борьба с непослушными собаками заняла немало времени, торги и сборы — тоже, а потому к месту встречи с Коннором пришлось мчаться не разбирая дороги. В прямом смысле: ночь была темная, безлунная, Шэй не видел, куда ступает, и только особое зрение помогло добраться до места, не повалявшись в овраге или в луже.
Мистер Кормак не знал, сколько времени. Чтобы посмотреть на часы, нужно было зажечь огонь, а делать это он закономерно опасался. И никогда бы в жизни не нашел этот маяк, если бы не обострившееся чутье. И — немного — одинокий огонек дозорного в лагере.
Коннор первым тихо свистнул, обнаруживая себя, и Шэй остановился. Гонка подошла к концу, можно было расслабиться… на пару минут, потому что сын сразу начал торопливым шепотом докладывать обстановку. До начала штурма оставалось четырнадцать минут, отряд некоего Генри Ли уже собрался в кромешной темноте и был готов к наступлению.
Операцию провернули в два счета. Коннор больше ругался, когда объяснял рекогносцировку, но так Шэй понимал даже лучше, а потому взялись вдвоем и дружно. Дозорных «сняли» издалека, тут очень помогла усыпляющая граната. Отряд майора Ли ворвался в редут, и развернулось одно из самых запомнившихся Шэю в жизни сражений.
В темноте метались десятки солдат, кто-то с кем-то дрался, кто-то пытался бежать, кто-то вылезал из палаток, очумело пытаясь понять, что происходит. Если где-то вспыхивал свет, то он только слепил и быстро гас. Сначала Шэй был вынужден пользоваться особым зрением, позже глаза привыкли, и он наловчился определять британцев и без орлиного зрения — по форме, по треуголкам и по выкрикам. Зато можно было не сомневаться — никому из отряда майора Ли и в голову не могло прийти, что за них, в темноте и неразберихе, бьются двое — ассасин и тамплиер.
В четвертом часу начало светать, и битва, вопреки здравому смыслу, пошла на убыль. Молодой Генри Ли прекрасно понимал, что как только в Нью-Йорке станет известно о нападении — пиши пропало, а потому притязания на Паулус-Хук пришлось свернуть.
В сереющем туманном мареве майор Ли приказал уводить пленных и уносить все, что можно унести — и отряд отступил. Раненых увозили в телегах, не слишком с ними церемонясь. Убитых, как успел оценить Шэй, было несколько десятков, и среди них почти не попадалось разномастной колонистской формы. Шэй задумчиво обыскал одного из погибших британцев — сразу видно, по форме, непростой был человек — и присвистнул, призывая Коннора. И тот пришел — перемазанный кровью, но чертовски довольный.
— Спасибо, — выдохнул Коннор тогда. — Ну и ночка.
— Надо валить отсюда, — поддержал его Шэй. — А то сюда сейчас с другого берега понабьются.
И когда разоренный лагерь уже остался позади, Шэй видел, что на Гудзоне полным-полно канонерок. Да, это была маленькая, но победа.
Потом еще была долгая дорога в предрассветном тумане, а когда туман начал рассеиваться — ночевка в чьем-то сарае для сена. Шэй к тому моменту уже настолько вымотался, что сразу плюхнулся в кучу сена, а сил хватило только на то, чтобы зарыться поглубже. Коннор выразил надежду, что хозяину сарая не придет в голову поворошить сено вилами, и упал где-то рядом. Шэй провалился в сон почти сразу под шуршание сена и сопение Коннора.
Коннор проснулся первым — ближе к полудню. И поделился с приемным отцом сухим пайком и водой из кожаного бурдюка.
Домой Шэй вернулся только через несколько дней, когда от Коннора условленным образом прилетела весть о том, что «круги на воде» поутихли, и приехать в Нью-Йорк можно без опасений. Дома Хэйтем первым делом сообщил, что получил письмо от мистера Ли и что британская армия приостановила свое продвижение. И даже сдержанно похвалил за мастерски выполненную миссию. Так что отдыхом Шэй наслаждался абсолютно заслуженно.
Мистер Кенуэй широким росчерком подписал письмо, сложил, подержал брусок сургуча под свечой и запечатал послание перстнем. Долго разглядывал сложенную бумагу, словно сомневался, отправлять или нет, но все-таки поднялся, подошел к двери и, призвав кого-то из охраны, наказал:
— Баркли-стрит, мистеру Тёрнеру.
Ответа Шэй не слышал — он уже предвкушал уютный вечер, а потому почти не обратил на это внимания. Хэйтем вернулся и достал второй бокал — для себя.
Еще на столе были яблоки, Энни не соврала, их в этом году было множество, но Шэю было лень тянуться, а потому мистер Кенуэй впихнул ему в руки и яблоко. Шэй откусил, прожевал и спросил:
— Ну что?
Хэйтем вздохнул:
— Ты так изумительно формулируешь вопросы, что я теряюсь с ответом. Армия Вашингтона оставила лагерь на Мидлбрук и ушла к Вест-Поинту. И это тот редкий случай, когда колонисты именно «ушли», а не «отступили». Уже немало.
— Это ведь выше под Гудзону? — на всякий случай уточнил Шэй.
— Да, — Хэйтем прищурился, как будто что-то представлял, и добавил. — И это решение я считаю очень удачным. Поставки идут с северо-востока, а это значит, что британцы не могут перекрыть снабжение. По крайней мере, пока, у них на это просто не хватит сил.
— Стало быть, сейчас британцы будут абсолютно зря охранять Верпланк-Поинт? — улыбнулся Шэй.
Однако Хэйтем отрицательно покачал головой:
— Вряд ли. Передвижение армии скрыть затруднительно, а еще мне кажется…
Но что ему кажется, мистер Кенуэй договорить не успел. Оконная рама приоткрытого окна грохнула, раздался шум. Шэй даже не дернулся — знал, кто приходит в их дом таким образом. Разве что слегка удивился — обычно Коннор либо предупреждал о визитах, либо хотя бы вел себя приличнее. Смутное сожаление о тихом уютном вечере уступило место тревоге.
Мистер Кенуэй повернулся и отрывисто произнес:
— Окно за собой закрыть. Что случилось?
— Отец! — Коннор грохнул рамой еще раз, только теперь изнутри, и, рванувшись вперед, замер посреди кабинета. — Отец, я…
Шэй выпрямился, сел устойчивее и решительно отложил яблоко. Что-то случилось. И, кажется, страшное. Коннор не был ранен, не был перепачкан чужой кровью и даже ни в чем не обвинял, но его было лицо бледно, а глаза широко распахнуты.
— Отец, — повторил он и замолчал.
Хэйтем поднялся и вытащил из бюро уже не легкое шабли и не тонкий бокал, а что-то крепкое и низкий стакан. Налил примерно на треть и протянул сыну:
— Выпей. И расскажи.
Коннор залпом отхлебнул что-то ало-золотистое, поперхнулся, сам себя стукнул в грудь и выдавил:
— Вашингтон…
— Убит? — попытался угадать Хэйтем.
— Если бы! — Коннор замотал головой.
— А ну-ка, сядь, — Хэйтем подтолкнул его к стулу «для посетителей». — Мы не сможем помочь, если не будем знать, что произошло.
— Тут уже никто не поможет, — горько бросил Коннор, но послушно уселся.
Шэй видел, как сын оперся локтем о стол, обхватил голову и уткнулся невидящим взглядом в блестящую поверхность столешницы. Что, черт возьми, вообще могло довести его до такого состояния?
— Еще весной, — угрюмо проговорил Коннор, не поднимая головы, — мистер Вашингтон возмутился действиями «монстра Бранта» в Коблскилле, Вайоминге и Черри-Вэлли. Он осудил его только на словах, и все уже думали, что больше за этим ничего не последует. Но два дня назад… экспедиция генерала Салливана…
Шэй нахмурился. Имя генерала Салливана было ему знакомо, но он не мог припомнить, где его слышал, поскольку за последнее время этого имени среди командующих военными частями колонистов не попадалось.
— Того самого Салливана, которого генерал Хоу отпустил из плена с предложением мирных переговоров? — уточнил Хэйтем.
— Да, его, — Коннор кивнул и встряхнулся. — В общем, Вашингтон отправил Салливана на север.
— Мистер Салливан с вверенной ему армией выступил тридцать первого мая, — продемонстрировал осведомленность мистер Кенуэй. — Насколько мне известно, с целью урегулировать отношения с враждебными индейскими племенами.
— Урегулировать? — Коннор яростно вскинулся. — Это называется урегулировать?! Армия Салливана отлично подготовилась. Они сожгли больше сорока деревень! Убивали детей, женщин и стариков! Сожгли землю и запасы зерна, убили скот и уничтожили дома! И при этом не разбирались, кто там на стороне лоялистов, а кто — за колонистов. Сенека, каюга, онодага, ганьягэха… И даже онейда и тускарора. Те, кто выжили, остались посреди выжженной земли без всего. Многие из них доживут до весны?!
