Рисунки На Крови - Брайт Поппи (прочитать книгу txt) 📗
Она думала: быть может, последняя ночь вместе… но знала, каково это будет. Они просидят до рассвета за вином, травой и разговорами, может, пожарят поп корн с кайенским перцем, посмотрят пару дурацких фильмов. На том все и кончится. Зах был не против, когда она прислонялась к его плечу, не против случайного прикосновения к руке или взъерошивания его непокорных волос. Но что-либо более очевидное с ее стороны — как та пара раз, когда она наклонялась и целовала его в губы, — натыкалось на “Я не могу, Эд. Просто не могу”. А если она спрашивала почему, то получала доводящий ее до белого каления ответ: “Потому что ты мне нравишься”.
Дело не в том, что Зах был монахом или чисто голубым. У нее на глазах он клеил десятки людей в клубах и барах, куда они оба часто захаживали, и чаша весов лишь слегка кренилась в сторону симпатичных юношей. Он, похоже, всегда западал на красивых и пустоголовых, предпочтительно пьяных, в идеале с отсутствующим другом или подругой — кто бы взял потом на себя утренний шок. У него было только одно нерушимое правило: у них должно быть место, где трахаться. Он ни за что не приводил их в свою квартиру-убежище, отказывался делить свое гнездо с любовниками на одну ночь. Может, он стеснялся, что компьютер их увидит.
На следующий день (или вечер) он отмахивался от них — без жестокости; но так, что не оставлял сомнений, что они не более чем случайный каприз. Секс для Заха, думала Эдди, был чем-то вроде физиологической потребности на уровне посещения туалета: не испытываешь же ты каких-либо чувств к каждому унитазу, в который мочишься, а закончив, спускаешь воду и уходишь — чувствуя себя лучше, это точно, но не задумываясь о том, что только что сделал.
Эдди от этого на стенку лезла. Любой друг или потенциальный любовник за такое отношение давно бы получил хорошую трепку. Но Зах был слишком милым, слишком умным и в остальном просто слишком клевым, и это казалось каким-то отклонением от нормы, умопомрачением или увечьем, за которое его нельзя винить, вроде красного родимого пятна или отсутствия пальца. Она полагала, что отчасти дело в том, что он видел, в какой ад превратили свою жизнь его родители, и помнил, через какой ад ему пришлось пройти от их рук. К тому же она надеялась, что отчасти дело в возрасте: практически любой недостаток простителен в девятнадцать лет. (Эдди было двадцать два, и она чувствовала себя гораздо более умудренной.)
— А твою машину они не узнают? — спросила она.
— Я уже поменял номера.
Эдди поглядела на задний бампер “мустанга”. Номер РЕТ-213 казался ужасно знакомым.
— А разве это не тот, какой у тебя всегда был?
— Я не на машине номера поменял, — терпеливо объяснил он. — Я поменял их в компьютере УДТа. Мои номерные знаки стерты начисто, а я себе подарил номера от какого-то форда 1965 года из Хаумы.
— А.
Они неловко стояли в сгущающихся сумерках.
— У тебя уже есть свой ключ, — сказал Зах. — Хочешь запасной?
— Нет. Он тебе понадобится, если вернешься, а меня не будет дома.
— Я не вернусь, Эдди, — мягко сказал он. — Во всяком случае, очень долго не вернусь. Я скорее покончу с собой, чем сяду.
— Я знаю.
Она отказывалась терять самообладание, отказывалась голосить и распускать нюни, отказывалась умолять его взять ее с собой. Если бы он хотел взять ее с собой, он бы так и сказал.
— Тогда… ну… сюда я позвонить не смогу, но я попытаюсь как-нибудь проявиться.
— Только попробуй этого не сделать.
Сложив руки на груди и стряхнув несколько упавших на глаза тоненьких косичек, Эдди пригвоздила его стальным взглядом.
— Эдди…
— Никаких “Эдди”, черт тебя побери! Ты мог бы быть поосторожнее! Ты мог бы не выпендриваться и не рисковать, как последний дурак, — тебе же не нужны деньги. Ты мог бы… остаться!
Вот теперь она плакала. Она оскалилась на него, сощурила глаза почти до щелочек, чтобы спрятать слезы.
— Знаю, — отозвался он. — Знаю.
Сделав два шага вперед, он снова заключил ее в объятия. Эдди прижалась мокрой щекой к мягкой хлопковой футболке, вдохнула его дымный прокуренный, слегка сладковатый мальчишечий запах. Крепко прижала к себе худое тело. Вот так оно и должно было быть все это время.
Жаль, что он не согласился.
— Будь осторожен, — сказала она наконец.
— Буду.
— Куда ты направишься? Он пожал плечами.
— На север.
Они вновь уставились друг на друга — не зная, что сказать, и все еще не готовые сказать “прощай”. Потом Зах наклонился и — так осторожно, будто соединял два провода под напряжением, — коснулся губами рта Эдди. Она ощутила электрический заряд контакта, когда самый кончик его языка коснулся ее губ и из самого центра ее матки вырвалась волна восхитительного тепла. На мгновение ей показалось, что ее внутренности сейчас просто расплавятся и стекут по ногам, таким жарким был этот прилив. Но Зах, отстранившись, сделал шаг назад.
— Пора ехать.
Эдди кивнула, не доверяя собственному голосу. Она глядела, как он обходит спереди машину, садится на водительское сиденье, поворачивает ключ в замке зажигания. Ожил мощный мотор, готовый унести Захарию Босха далеко-далеко от Нового Орлеана, далеко-далеко от Эдди Сунг. Дважды бипнул гудок — и вот Зах уже отъезжает от обочины, красные огни задних фар останавливаются на углу, а потом вливаются в ночное движение на улице Декатур.
Уехал.
Еще несколько минут Эдди стояла в колышущихся тенях, отбрасываемых чугунными балконами над головой. Она поглядела на дверь, ведущую в квартиру Заха, коснулась ключа в кармане и покачала головой. Квартира на Мэдисон была намного лучше, чем ее тараканий шкаф, и оплачена до конца года. Зах терпеть не мог думать о таких низменных делах, как квартплата, так что платил за год вперед, возобновляя договор на аренду в начале года. Завтра она начнет перетаскивать вещи. Но сейчас она просто не могла подняться туда: его присутствие там еще мучительно явно, будто голос за пределами слышимости, будто тончайшая перепонка между реальностью и воспоминанием.
Повернувшись, она пошла вверх по Мэдисон и, свернув налево на Шартрез, направилась к Джексон-сквер. Впереди, будто костлявые пальцы, упершиеся в пурпурные ночные небеса, маячили шпили собора Святого Людовика. Между площадью и собором лежала кирпичная паперть, где уже собиралась малышня в черном с распродаж и в разрисованной коже, куря сигареты и передавая бутылки дешевого вина.
Эдди остановилась у банкомата на углу Шартрез и Святой Анны. В. кармане у нее еще лежал дневной заработок, толстая пачка, которая терлась о ногу и заставляла нервничать. Она сдаст деньги, оставив себе тридцать долларов — достаточно на нормальную еду и выпивку. Потом она, может, пойдет пить с ребятами на площади или подыщет маленький темный бар, чтобы в одиночестве утопить свои печали.
