Барышня Эльза - Шницлер Артур (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Вот я пришла, да, я стою перед отелем… Ужас, что нужно войти туда, увидеть всех этих людей — господина фон Дорсдая, тетю, Цисси. Как было мне раньше хорошо на скамье, у опушки леса, когда я была мертва. Матадор… если бы мне только вспомнить… были гонки, да, и я следила за ними из окна. Но кто был матадор?..
Если бы я только не была так утомлена, так страшно утомлена. А надо быть на ногах до полуночи, чтобы потом прокрасться в комнату господина фон Дорсдая. Может быть, я встречу Цисси в коридоре. Есть ли на ней что-нибудь под пеньюаром, когда она идет к нему? Трудно приходится, когда нет опыта в таких вещах. Не спросить ли мне у нее совета, у Цисси? Разумеется, я бы не сказала, что речь идет о Дорсдае, я бы представила дело так, будто у меня назначено ночью свидание с одним из красивых молодых людей здесь, в отеле. Например, с высоким блондином, у которого светятся глаза.
Но его ведь больше нет. Он внезапно исчез. Я ведь о нем и не вспоминала совсем до этого мгновения. Увы, это не высокий блондин со светящимися глазами, это и не Поль, а господин фон Дорсдай. Так как же я это сделаю? Что я скажу ему? Просто — да? Не могу же я пойти в номер к господину Дорсдаю? Наверное, у него целый ряд элегантных флаконов на умывальнике и в комнате запах французских духов.
Нет, к нему — ни за что в мире! Лучше под открытым небом. Там мне совсем нет до него дела. Небо так высоко, а поляна так широка. Мне совсем не нужно думать о господине Дорсдае. Не нужно даже смотреть на него. А если бы он посмел прикоснуться ко мне, я дала бы ему пинка босой своей ногою.
Ах, если бы это был другой, кто-нибудь другой. Все, все мог бы он получить от меня сегодня ночью, всякий, только не Дорсдай. И как раз он! Как раз он. Как будут меня колоть, сверлить его глаза. С моноклем будет он стоять передо мною и ухмыляться. Но нет, он не будет ухмыляться. Он скроит аристократическую гримасу. Элегантную. Он ведь к таким вещам привык. Скольких он уже видел так? Сотню или тысячу? Но среди них была ли уже одна такая, как я? Нет, конечно, не было такой. Я скажу ему, что он первый видит меня так. Я скажу ему, что у меня есть любовник. Но не раньше, чем будут отосланы тридцать тысяч Фиале. Тогда я скажу ему, что он был дураком, что за эти деньги он также мог бы меня иметь… Что у меня уже перебывало десять любовников, двадцать, сто… Но ведь он этому всему не поверит… А если даже поверит, что мне пользы в том?..
Хоть бы я могла ему как-нибудь испортить удовольствие! Если бы при этом присутствовал еще кто-нибудь? А почему бы не так? Не говорил же он, что должен быть со мною наедине. Господин фон Дорсдай, я вас так боюсь. Не позволите ли вы мне привести с собою хорошего знакомого? О, это нисколько не противоречит сделке, господин фон Дорсдай. Захоти я только, я могла бы привести на представление весь отель, и вы все же были бы обязаны отослать эти тридцать тысяч гульденов. Но я удовольствуюсь тем, что приведу моего кузена Поля. Может быть, вы предпочитаете кого-нибудь другого? К сожалению, высокого блондина больше тут нет, и авантюриста с головою римлянина — тоже. Но я уж разыщу кого-нибудь. Вы опасаетесь огласки? Да ведь это не важно. Я этому не придаю значения. Кто зашел так далеко, как я, тому море по колено. Сегодня ведь это только начало. Не думаете же вы, что я после этого похождения опять отправлюсь домой, как приличная барышня из хорошей семьи. Нет, больше нет ни приличной барышни, ни хорошей семьи. На этом я ставлю крест. Становлюсь теперь на собственные ноги. У меня красивые ноги, господин фон Дорсдай, как в этом сейчас представится возможность убедиться вам и остальным участникам торжества. Итак, все в порядке, господин фон Дорсдай. В десять часов, когда все еще будут сидеть в общей зале, мы в лунном свете отправляемся по поляне, через лес к вашей знаменитой, лично вами открытой прогалине. Телеграмму на адрес банка вы на всякий случай захватите с собою. Ибо могу же я потребовать гарантии от такого мошенника, как вы. А в полночь можете убираться домой, я же останусь со своим кузеном или с кем-нибудь другим на поляне, в лунном свете. Вы ведь ничего против этого не имеете, господин фон Дорсдай? Вы совсем не вправе против этого возражать. И если бы я завтра утром была случайно найдена мертвой, то пусть это вас уже не удивляет. В этом случае телеграмму отправит Поль. На этот счет можете не беспокоиться. Но тогда, Бога ради, не воображайте себе, что вы, жалкий подлец, вогнали меня в смерть. Я ведь знаю уже давно, что мне предстоит такой конец. Спросите-ка моего друга Фреда, как часто я это уже говорила ему. Фред — это, видите ли, господин Фридрих Венкхайм, единственный, кстати сказать, приличный человек из всех, кого я видела в жизни. Единственный, кого бы я любила, не будь он таким приличным человеком. Да, вот я какое распутное создание. Не создана я для семейной жизни, а талантов у меня тоже нет никаких. Нашему семейству и без того лучше всего вымереть. С Руди еще тоже произойдет какая-нибудь беда. Увязнет в долгах из-за какой-нибудь голландской кафе-шантанной певички и растратит деньги Вандергульста. Так уж это водится в нашей семье. Младший брат моего отца застрелился в возрасте пятнадцати лет. Никто не знает почему. Я его не знала. Попросите показать вам его фотографию, господин фон Дорсдай. Она у нас есть в альбоме. Говорят, я похожа на него. Никто не знает, отчего он покончил с собою. И обо мне никто этого не будет знать, господин фон Дорсдай. Такой чести я вам не окажу. В девятнадцать ли лет или в двадцать один год, — это ведь все равно. Не стать же мне, чего доброго, бонною, или телефонисткою, или женою господина Виломицера, или вашей содержанкой? Все одинаково мерзко, и вообще я с вами совсем не пойду на поляну. Нет, все это слишком мучительно, и глупо, и гнусно. Когда я буду мертва, вы уж не откажите в доброте послать папе эти несколько тысяч гульденов, потому что, право же, было бы слишком грустно, если бы он был арестован как раз в тот день, когда мой труп доставлен будет в Вену. Я же оставлю письмо с предсмертным распоряжением: господин фон Дорсдай вправе видеть мой труп. Мой прекрасный, нагой, девичий труп. Тогда вы не сможете жаловаться, господин фон Дорсдай, что я вас оставила в дураках. Все же вам кое-что достанется за ваши деньги. Что я должна быть живою, этого нет в нашем договоре. О нет. Это нигде не написано.
Итак, созерцание моего трупа я завещаю антиквару Дорсдаю, а господину Фреду Венкхайму завещаю дневник, что вела в шестнадцать лет — потом я бросила писать, — а гувернантке Цисси завещаю пять двадцатифранковых монет, которые много лет тому назад привезла из Швейцарии. Они лежат в письменном столе среди писем. Берте я завещаю черное вечернее платье. Агате — мои книги. А моему кузену Полю… ему я завещаю поцеловать меня в бледные губы. А Цисси я завещаю свою ракетку, оттого что я благородна. И пусть меня похоронят немедленно, тут же, в Сан-Мартино ди Кастроцца, на живописном маленьком кладбище. Я больше не хочу домой. Даже после смерти не хочу. И пусть мама и папа не горюют, им хуже, чем мне. И я им прощаю. Меня не надо жалеть…
Ха-ха, какое смешное завещание. Я, право, растрогана. Подумать только, что завтра в это время, когда остальные будут сидеть за обедом, я уже буду мертва… Тетя Эмма, разумеется, не выйдет к обеду, и Поль тоже. Они велят подать в номер обед. Любопытно мне, как будет вести себя Цисси. Но только я этого не буду, к сожалению, знать. Ничего больше не буду я знать. А может быть, мертвый знает все, пока он не погребен? И, может быть, это только мнимая смерть? И когда господин фон Дорсдай подойдет к моему трупу, я проснусь и открою глаза, тогда он со страха выронит монокль из глаза.
Но ведь это, к несчастью, все неправда. Я не буду мнимо умершей, и мертвой тоже не буду. Я вообще не покончу с собою, я слишком труслива. Если я даже смело бегаю по горам, все-таки я трусиха. И может быть, у меня даже не хватит веронала. Сколько нужно для этого порошков? Кажется, шесть. Но десять — вернее. Кажется, десять еще есть. Да, этого будет достаточно.
