Разбитое сердце июля - Арсеньева Елена (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Из дневника убийцы
«Страшная вещь – одиночество человека, который знал, что такое полное счастье вдвоем. Не помогает ничто: ни мои возвышенные размышления о науке, ни планы черной мести. Причем я прекрасно понимаю, что подобного утраченному мне никогда не найти. Я и не ищу эквивалента! Мне нужно всего лишь утешение. Нет – утишение. Утишение тем волнениям, которые терзают не столь душу мою, сколько плоть.
Я никому не могу признаться в этом, я стыжусь. Я даже себя стыжусь. Что делать, если инстинкт смерти не хочет сменить инстинкта жизни? Ну что делать?! Вся мировая литература, как говорят, вышла из полового инстинкта. Голод и пол – вот ось, на которой вращается мир. Я не голодаю. Но моя любовь умерла. Что мне делать? Как жить дальше? Где искать утоления моей неутолимой жажды?
…Давным-давно жил такой поэт во Франции – Абеляр. Он творил только до тридцати восьми лет. Поток его поэтического вдохновения иссяк в 1117 году, когда на одной из пустынных площадей Парижа ночью его оскопили враги. Больше, до самой своей смерти в 1142 году, он не подарил миру ни одной стихотворной строчки, только сочинения по богословию.
Связь творчества с полом установлена и наукой. Мечников прямо указал на предстательную железу у мужчины, как на этакий подземный родник, куда уходят корни всех высоких иллюзий, одухотворяющих мысль. Предстательную железу стимулируют семенные железы. Любое современное исследование подтверждает это. В них, маленьких и тесноватых, заложена, как в ящике Пандоры, вся история человеческого гения. И когда мы говорим, например, что художник исписался или годы утомили его перо, – это значит только, что предстательная железа или семенники подошли к старческому истощению.
То же можно сказать и о женском теле, женских органах, о женском желании.
Я не творческий человек. Я не пишу картин, музыки, стихов. Я просто нахожусь в заключении в клетке, имя которой – мои желания.
Да, органы дряхлеют, но желание неутомимо. И не вдвойне ли трагично положение отнюдь не старого, а вполне молодого существа, которое не имеет возможности эти желания утолить? Нерасторжимые путы налагает на меня верность умершему!
Или я все же могу сорвать эти путы? Что, если средством для утоления моей жажды станет… моя месть за него?»
Алена не без усилий втащила чемодан на довольно высокое крыльцо коттеджа и потянула на себя дверь. Потом толкнула ее. Как то, так и другое действие успеха не принесли. Дверь оказалась закрыта. Тогда Алена достала из кармана бриджей выданный ей в администрации брелок с двумя ключами. Брелок был симпатичный – плоский, деревянный, с затейливо выжженными буквой Л и цифрой 2. Буква, как пояснил Алене любезный Колобок Юматов, означала люкс (суперлюкс, стоивший шесть тысяч в сутки, обозначался буквами С-Л), ну а цифра 2 – то, что номер у госпожи Ярушкиной второй. А был бы, надо полагать, первый, кабы не задержался в нем какой-то начальник расхищения природных народных богатств…
«Да ладно, хватит заводить себя попусту», – одернула себя Алена и вставила в скважину ключ. Повернула его туда-сюда – бесполезно. Дверь не шелохнулась. Может быть, кто-то снова что-то напутал? Ей дали не тот ключ, и стоит вернуться в административный корпус, попросить помощи. Но опять тащиться с цивилизованным чемоданом по нецивилизованным дорожкам совершенно не хотелось. Алена вынула ключ и принялась рассматривать.
Всего на брелке висело два ключа: плоский и длинный, о котором было ясно сказано, что он от двери в сам коттедж, и узкий, толстый, бороздчатый – от двери самого номера. Скважина по всем признакам соответствовала первому, плоскому ключу, поэтому Алена вставила его снова и принялась вертеть направо-налево, все больше злясь: дверь не открывалась.
Хм, а ведь ключ свободно входил в скважину, без помех поворачивался в ней, издавая при этом характерное щелканье… Все это означало, что замок работает, ключ к нему вполне подходит, ну а если дверь все же не открывается, то по одной лишь причине: она закрыта изнутри на защелку-предохранитель. Видимо, сосед Алены прилег отдохнуть перед обедом, запершись, чтобы его не беспокоили, да и заснул.
Придется его разбудить. Не спи, не спи, начальник, не предавайся сну…
С некоторым злорадством Алена принялась стучать – сначала тихо, потом погромче. Безуспешно. Тогда она приложила ухо к двери и несколько мгновений напряженно вслушивалась в тишину, которую очень вдруг хотелось назвать гробовой. Не получив от сего занятия никакой пользы, Алена спустилась с крыльца и обошла коттедж, а поскольку она не знала, которые из шести окон принадлежат номеру второму, которые – первому, а которые – кухне-столовой (судя по рекламному проспекту, в люкс-коттедже имелось и такое помещение, оснащенное по последнему слову кухонной техники, – на тот случай, если вдруг постояльцы пожелают питаться самостоятельно или принимать гостей), то останавливалась под каждым окошком, приподнималась на цыпочки (окна были расположены довольно высоко, Колобок Юматов, к примеру, ни за что не достал бы!), деликатно постукивала согнутым пальцем в стекло и ожидала, не высунется ли заспанная физиономия с сакраментальным вопросом: «Чего надо?»
Ничего она так и не дождалась. Никто не высунулся. Вообще никакого движения не наблюдалось за окнами, которые изнутри все были одинаково завешены плотными кремовыми шторами.
Крепко же спит Аленин сосед! Надо надеяться, не мертвым сном? Тьфу, тьфу, конечно, постучим по деревянной стенке коттеджа, но вдруг и в самом деле все постояльцы этого милого домика обречены преждевременно расставаться с жизнью, словно персонажи романов Анны Радклиф и ее многочисленных эпигонов? Тогда Алене стоит сразу поворачивать назад и либо соглашаться на соседку-бухгалтершу, либо отбывать, потому что никаких триллеров она, во-первых, терпеть не может, ни литературных, ни кинематографических, ни житейских, а во-вторых, вовсе не намерена расставаться с жизнью. Не то чтобы Алена так уж дорожила своим довольно-таки унылым (особенно с некоторых, и понятно с каких, пор) существованием. Но она не считала, что срок ее жизни уже истек, тем паче что симпатичный хиромант, который зарабатывал свой нелегкий эзотерический хлеб напротив Госбанка на Большой Покровке, предсказал ей жить до восьмидесяти пяти лет. К тому же наша героиня терпеть не могла неисполненных обязательств и неотданных долгов. Между тем долг перед издательством «Глобус» висел над ней, подобно общеизвестному мечу некоего Дамокла, которого бывший муж Михаил Ярушкин упорно называл почему-то Мандоклом. Такое уж у него, у бывшего мужа, было чувство юмора…
Алена вернулась к крыльцу, поднялась на него и с ненавистью уставилась на дверь, в замочной скважине которой все еще торчал ключ.
Надо заметить, что персонажи романов нашей писательницы так и норовили вляпаться в какую-нибудь криминальную историю и частенько появлялись на месте только что совершенного убийства. Однако сама Алена Дмитриева вовсе не жаждала первой обнаружить труп очередного постояльца пансионата «Юбилейный». Пару раз в своей жизни она испытала подобное, с позволения сказать, удовольствие и не склонна была его переоценивать. А потому Алена все же решила возвратиться в администрацию. Пусть сами вскрывают коттедж и сами делают новые неприятные открытия. Понятно, что, если зловещие подозрения подтвердятся, Алену в этот люкс уже и калачом не заманишь. Придется, увы, все же следовать в родные пенаты, где… где в каждой пылинке, в каждом отзвуке, в каждой тени, в каждом промельке в зеркалах… известно кто.
Алена досадливо мотнула головой, яростно выдернула ключ из замка и даже пошатнулась от изумления. Потому что в эту самую минуту дверь распахнулась.
– О Господи! – воскликнула Алена, хватаясь за сердце. – Как же вы меня напугали!
– О Господи! – воскликнула, хватаясь за сердце, высокая женщина, стоявшая на пороге с ведром в руках. – Как же вы меня напугали! Вы кто такая?
