Ложные надежды (СИ) - "Нельма" (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Моё тело само ищет спасение, цепляется за последний шанс выжить. Руки обхватывают её талию, стискивают крепко и плотно прижимают ближе ко мне, и надетые на ней вещи из-за этого задираются и позволяют мне одним лишь мизинцем коснуться голой кожи на животе — тёплой, горячей, кипящей, своим жаром прижигающей края той раны, что так мучает меня.
Она безвольно повисает в моих руках, как тряпичная кукла складывается пополам, и мне приходится перехватить её за плечи и прижать обратно к себе, к своей груди, как можно ближе, плотнее. Чтобы ей удалось исцелить меня от этой боли, вытащить обратно с того света.
Или жить с тобой, или сдохнуть без тебя, Маша. Другого мне не дано.
Кого-то из нас трясёт, и мои пальцы сдавливают её ещё сильнее, чтобы ненароком не выпустить в то мгновение, когда она резко, сильно вздрагивает всем телом. А губы панически мечутся по затылку, прижимаются к шелковистым волосам: не целуют даже, просто в исступлении пытаются сделать хоть что-то, чтобы её успокоить.
— Тише, тише, — шепчу ей нежно, услышав тихое, жалобное поскуливание, а наружу из самых глубин души уже рвутся все слова, что топил в себе десяток лет цинизмом, злостью, спесью.
Тише, Ма-шень-ка, я с тобой. Я всегда буду рядом, любимая моя, и спасу тебя от чего угодно. Но не от тебя самой. И не от себя.
Она не замирает. По-настоящему цепенеет, громко втягивает в себя воздух, словно пытается справиться с резкой и острой болью, как я сам парой минут раньше. И взбрыкивает, грубо отталкивает от себя мои руки, безжалостно царапает ладони ногтями, вырывается от меня разъярённой дикой кошкой.
— Не смей меня трогать. Не смей! — шипит на меня, выкручивается, стряхивает со своих запястий мои пальцы, и во взгляде её горит такая лютая ненависть, что я поддаюсь, отступаю на шаг назад и еле заставляю себя разжать руки, давая ей свободу. Только мнимую, потому что снова отпускать её от себя я больше не намерен. — Доверять тебе?! Серьёзно, тебе, Кирилл? Вчера мы уже ходили на могилу к той, кто тебе доверился.
— Да как же ты заебала меня со своей сестрой, — в отличие от неё, у меня не выходит управлять своим голосом и он разносится эхом по всему подъезду, отдаётся дребезжанием в хилых оконных стёклах. Ладони с глухим хлопком ударяются в стену по сторонам от её головы, и Маша вскидывает на меня взгляд, но молчит. Я ведь играю по правилам: не прикасаюсь к ней, хоть и не даю уйти. — Я говорю с тобой, Маша. О тебе.
— А у меня ещё меньше причин доверять тебе, чем было у неё, — мои пальцы скребут по шероховатой стене, медленно съезжают вниз, срывая только успевшую образоваться поверх порезов тонкую кровяную корочку. Я смотрю на следы собственной крови, чтобы больше не смотреть на неё, и позволяю каждому следующему срывающемуся с её губ слову стремительно утягивать меня в ад.
Для меня все девять кругов — лишь одно воспоминание десятилетней давности. Одна ночь. Одна ошибка.
Проклятие не сказанных слов, не вовремя совершённых поступков, не проявленной решительности.
Я так стремился доказать ей, что изменился. Стал тем, кем она бы тоже могла гордиться. Провёл колоссальную работу над собой и взял под контроль своих внутренних демонов. Сделал всё, что было в моих силах, чтобы помочь ей пробиться в Москве и постепенно двигаться к заслуженному успеху.
Не учёл лишь одного: что она не захочет меня прощать. И, возможно, будет в этом полностью права.
— Вот и говори за себя. Фантазии твоей ебанутой сестры меня не интересуют, — наверное, так тяжело держать беспристрастное выражение лица мне было только в первую встречу с отцом после того, как он фактически отправил меня на смерть вместо себя. И сейчас приходится силком отлеплять себя от стены, отходить подальше от неё и не смотреть.
Главное — ни в коем случае не смотреть в её глаза. Потому что я не знаю, что именно смогу увидеть в них, но точно знаю, что увидит она.
У тебя получилось, Маша. Ты меня уничтожила.
— Она была в тебя влюблена, — догоняет меня посреди лестницы и заставляет снова остановиться. Маша до сих пор прижимается к стене на том самом пролёте, где я нагнал её, растерянная и почему-то испуганная, один в один та девочка, что первые несколько месяцев жалась к двери своей комнаты, стоило ей завидеть меня в коридоре.
И я смеюсь, хотя мне совсем не смешно. Тру пальцами переносицу, который раз забывая о том, что из порезов понемногу сочится кровь, успевшая перепачкать ржавыми мазками все мои вещи. Всё ещё не решаюсь встретиться с ней взглядом, потому что меня разрывает от ярости и отчаяния, от ненависти и сожаления, от похоти и грусти. И даже испытывая перед ней чувство вины, своей силой размазывающее меня по земле как ничтожного червяка, я всё равно хочу собственной кровью вывести у неё на лбу «моя».
— Ты знала её даже хуже, чем она тебя, — от малейшего упоминания о Ксюше Соколовой у меня непроизвольно сжимаются кулаки. Вот кого я бы предпочёл вычеркнуть из своей памяти навсегда. Ксюша, действительно, была особенной: не представляю, кто ещё так легко и непринуждённо, играючи, мимолётно мог сломать чужие жизни и пойти дальше, не оглядываясь. — Я специально не спрашиваю, что она наговорила тебе. Просто включи уже мозги и сама сделай выводы, было ли там хоть слово правды.
Таксист что-то недовольно бурчит про долгое ожидание, толком не глянув на меня, и к лучшему: я помню этого мужчину, жившего в доме напротив и несколько раз помогавшего нам, когда матери становилось плохо на улице. И меньше всего мне сейчас хочется обсуждать с кем-то былые времена, воспринимающиеся мной как кошмарный сон, или рассказывать о себе, несмотря на то, что есть о чём рассказать.
Она появляется из подъезда через пару минут и быстро юркает на переднее сидение, прямо и односложно отвечает что-то таксисту, обрывая его настрой найти себе собеседников на ближайшие двадцать минут поездки. А потом аккуратно, почти незаметно поправляет бинт на своём запястье, надёжно спрятанный под рукавом толстовки и сбитый моими же грубыми, жёсткими попытками удержать её.
Я причиняю ей боль. Постоянно. Тем сильнее, чем меньше этого хочу.
Мне кажется, что от повисшего между нами напряжения вот-вот начнут мигать тусклые лампочки старого вагона поезда. А в тот момент, когда я разворачиваюсь захлопнуть за нами дверь купе и случайно вскользь задеваю рукой её бедро, им следовало бы взорваться к чёртовой матери, как взрывается который раз за последние пару дней моё терпение.
— Я всё помню: смотреть, но не трогать, — ухмыляюсь нагло, а сам пользуюсь тем, что поезд сильно покачивается, набирая скорость, и прислоняюсь к ней ближе. Моя мечта в этот момент — чтобы кто-нибудь сорвал стоп-кран, потому что мой собственный уже не работает. — Многие с этого и начинают.
Звук пощёчины оглушает меня на пару секунд, а рука по инерции дёргается вверх, чтобы пальцами прикоснуться к коже и проверить, действительно ли она настолько горячая, как это ощущается после её удара. И я готов подставить вторую щёку, но вовсе не в знак смирения, а с полным осознанием того, что всё это заслужил.
Её ненависть, презрение, отвращение.
Я упиваюсь ими. Жадно втягиваю в себя, глотаю и чувствую, как они расходятся по телу едкой щёлочью, заполоняют изнутри и выжирают, выжигают, вычищают меня дочиста. Любая проявляемая ей эмоция по отношению ко мне — бесценный подарок, стимул двигаться дальше, смысл жизни.
Маша даже не пытается как-то прокомментировать всё случившееся, просто с выражением брезгливости на своём миловидном лице отодвигается подальше от меня и садится на своё место, скидывает обувь и залезает на сидение прямо с ногами. И когда её взгляд прочно приклеивается к мелькающему за окном пейзажу, как и в прошлую нашу поездку, я с сожалением понимаю, что впереди снова двенадцать часов гнетущей тишины.
Ладонью всё же провожу по пылающей щеке и ухмыляюсь криво, находя эти ощущения неожиданно приятными. Это слишком волнительно: испытать что-то впервые именно с ней. Как в прошлом, о котором мы, не сговариваясь, молчим.
