Мода на умных жен - Арсеньева Елена (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Но, знать, на то была не судьба.
Москва, 1880 год,
из частной переписки В.М. Васнецова
«Григорий, брат и друг, хочу излить тебе душу. Помнишь, я писал тебе об Антоне-Антонине? О том, что меня беспокоят ее знакомства? Сегодня я понял окончательно, что беспокоился не зря. Один из моих учеников, Вистоплясов, человек талантливый, но без царя в голове, свел ее со своим приятелем. Тот, конечно, субъект незаурядный. Ему едва двадцать семь лет. Он родился в семье священника где-то в Малороссии. Недоучившийся семинарист, окончил гимназию с золотой медалью. Недоучившийся инженер путей сообщения, блестяще сдал экзамены в Медико-хирургической академии. Здесь его арестовали за хранение нелегальной литературы. Приговорили к одному месяцу лишения свободы. Но, дожидаясь приговора, Кибальчич просидел в тюрьмах Киева и Петербурга два года и восемь месяцев. Там-то он и встретился с мерзейшими людьми нашего времени – социалистами. Семена их учения попали на благодатную почву – Кибальчич был ожесточен несправедливым заключением. Вернуться в Медико-хирургическую академию он не смог – двум его прошениям было отказано. А два года назад в Петербурге было совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева. После этого из Петербурга выслали всех лиц, которые когда-либо привлекались в качестве обвиняемых по политическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы. Я не буду говорить о несправедливости меры, полагая, что она уже осуждена. Несправедливость толкнула Кибальчича на путь нелегального положения. А отсюда всего один шаг до всяких крайних теорий, даже до террора. И этим человеком сейчас очень увлечена Антонина, наш Антон. Она клянется и божится, что отношения у них «научного свойства» и все посвящены улучшению замысла моей картины. Отчего-то мне плохо верится. Конечно, некоторые доводы меня впечатляют. Особенно что касается положения моего ковра в пространстве. Я готов поверить, что загнутые его углы в реальности мешали бы ему двигаться. Но тут одна закавыка – тогда придется изображать сплошь изнаночную его сторону. Мне же хочется изобразить это красивейшее изделие сил волшебных так, как следует. И мне наплевать, что г-н Кибальчич будет считать мое произведение пряничным лубком!
Скажу правду: помнишь, как восхищался я умом Антона, ее предложениями относительно рунических узоров? Сейчас моего восхищения поубавилось. Мне чудится, что меня вовлекают в некую дьяволобесную игру, что так называемые славянские руны – точно такая же ересь, как ненавидимые мною каббалистические знаки. Я жалею, что сжег прежние эскизы. Восстановить ту прихотливую игру воображения будет трудно. И мне жалко, очень жалко Антона. С ее самолюбием узнать, что после того, как я расхвалил ее во всеуслышание, я отвергну ее эскизы…
Это будет жестоко. Не уверен, что окажусь способен на такую жестокость. На самом деле ее замысел прекрасен. Но я должен поставить ей ультиматум.
Она должна выбрать – искусство или этот человек, который кажется мне отвратительным».
Нижний Новгород, наши дни
Инна перезвонила очень быстро – Алена едва успела дойти до музея.
– Бергер тебя ждет через час в областном суде, – сказала бесценная подруга. – У него там встреча с каким-то судьей, потом – с тобой. Он будет в канцелярии по уголовным процессам, у Клары Федоровны. Ты ее, кажется, знаешь?
Клару Федоровну, заведующую канцелярией, Алена знала отлично, не раз под ее присмотром изучала интересные дела, многие из которых ей потом очень пригождались то для одного романа, то для другого. Давно не видались с Кларочкой, надо будет прихватить для нее коробку конфет…
Ну а пока наша писательница вошла в музей, сдала плащ в гардероб, купила билет в кассе и окинула быстрым взглядом вахтершу, сидевшую рядом с милиционером. Интересно, с ней Алена недавно говорила по телефону о злосчастном Севе Лысаковском? Похоже, да: по виду бывшая училка, но в глазах ни следа профессиональной мизантропии, а имеет место быть некая печальная просветленность. Ну да, одна из тех, кто решил провести жизнь рядом со святынями искусства… Дай Бог каждому!
Алена проскользнула мимо как можно скорей, словно вахтерша могла ее узнать. Было отчего-то жутко стыдно того разговора о Севе. Строго говоря, ею владело не более чем праздное любопытство… Или нет? Или все же не столь уж праздное?
Ладно, жизнь покажет.
На сей раз она начала свою экскурсию с третьего этажа, с залов западноевропейской живописи. Однако лишь скользила взглядом по картинам, даже по знаменитой «Лукреции»: Алена совершенно целенаправленно искала других сов или другой самолет. Так сказать, для чистоты эксперимента. Что характерно, не находила до тех пор, пока не вошла в знакомый зальчик. Вот безжалостно обиженный Беннингом Дмитрий-самозванец, вот чудный шишкинский пейзаж, а вот и…
А вот и Майя, которая стоит у подоконника, в точности как стояла вчера, сунув руки в карманы черного жакета и зябко подняв плечи, – и смотрит на «Ковер-самолет» с тем же странным выражением в глазах…
И не видит больше ничего и никого вокруг, даже приближающейся к ней Алены. Сейчас как вздрогнет от неожиданности…
– Майя, добрый день.
Странно, не вздрогнула – посмотрела на Алену совершенно спокойно:
– Вы? Здравствуйте. Я знала, что вы еще придете.
– Почему?
Майя пожала плечами:
– Не могу объяснить. Знала.
«Ну а я знала, что снова застану тебя здесь», – чуть не брякнула Алена. Однако ума хватило удержаться. И она с ощутимым усилием перевела разговор:
– Странно, второй раз вижу вас около этой картины, и вы опять смотрите на нее так, как будто хотите насквозь просмотреть. А что, может быть, там что-то совсем другое сначала было нарисовано? Знаете, я недавно где-то читала, будто какой-то итальянский исследователь творчества Леонардо да Винчи, кажется, Маурицио Серачини…
– Маурицио Серачини? – переспросила Майя. – Да, я слышала о нем, две-три его искусствоведческие книги на русский переведены, ими Лариса Стахеева невероятно увлекалась… Извините, я вас перебила.
– Значит, Маурицио Серачини с помощью рентгеноскопии и фотографирования инфракрасными лучами установил, что под слоями краски на полотне «Поклонение волхвов» находится вообще другая картина, другая композиция, другой замысел, и, очень может быть, только он и принадлежит Леонардо, а то, что на поверхности, написано гораздо позднее кем-то другим и по-другому, замысел художника совершенно искажен. Причем на той, первой, картине изображены какие-то знаки ордена тамплиеров, строящийся храм как символ возрождения ордена и даже слон!
– А слон что символизирует? – с любопытством спросила Майя.
– Да ничего, скорее всего, – пожала плечами Алена. – Ну, просто слон, такое экзотическое животное…
– Нет, здесь слона нет. – Майя указала на «Ковер-самолет». – Вполне довольно экзотической жар-птицы. И никакого второго дна, уверяю вас! Сразу ясно, что глубоких слоев краски под поверхностным, видимым, слоем нет. Кстати… Вот у нас есть такая картина Федотова «Отдых рыбака». На ней художник сначала нарисовал ногу рыбака, а потом захотел исправить ее положение. Но даже краску не стал счищать – просто взял и зарисовал ее. Прошло сто с лишним лет – и прежний рисунок вдруг начал проступать… Представляете, сидит рыбак с тремя ногами! Ужас, да?
– Ужас, – хохоча, согласилась Алена. – И что вы теперь будете делать с этим мутантом?!
– Не знаю, не решили еще. Ну так вот, я вам совершенно точно могу сказать, что под основным рисунком Васнецова нет ничего закрашенного. Ну, может быть подмалевок, графический набросок – только на таком уровне. Но это нормально и почти на всех картинах присутствует. Как черновик для писателя. – Алена понимающе кивнула. – Только с помощью рентгенографии можно увидеть, как менялся замысел художника во время работы. И все-таки, – Майя взглянула на Алену с извиняющейся улыбкой, – и все-таки вы правы: картина меня зачаровывает, я сама ловлю себя на том, что пытаюсь увидеть в ней что-то… может быть, то, чего в ней нет и никогда не было.
