Дикие - Конран Ширли (книги .TXT) 📗
Прием, посвященный помолвке, состоялся на закате залитого солнцем сентябрьского дня во внутреннем дворике палаццо Кариотто, причем освещение было устроено таким образом, что следы обветшалости дворянского гнезда были практически незаметны постороннему глазу. Белые атласные ленты свешивались с гладких стволов темно-зеленых тисовых деревьев, мраморные статуи были увешаны гирляндами из белых цветов, слуги были одеты в ливреи с жилетками в темно-зеленую и желтую полосы — фамильные цвета Кариотто. Все изысканное угощение: форель, огромные куски ветчины, окорока, прочие дымящиеся деликатесы, фрукты и вино, поступило из поместья Кариотто в Тоскане. И хотя все деловые начинания графа неизменно заканчивались неудачей, а люди, которым он верил, всегда почему-то надували или просто подводили его, его фермы традиционно процветали и приносили доход. Хозяйство Кариотто вел умелый управляющий, унаследовавший эту. должность от своего отца, а тот в свою очередь от своего отца.
Свадьба последовала за помолвкой настолько быстро, насколько позволяли элементарные приличия. Графине пришлось объяснять своим подругам, что у жениха-де какие-то не терпящие отлагательства деловые обязательства и ему необходимо поскорее покончить со всеми формальностями, относительно своего брака. Подруги понимающе кивали. Едва отгремела пышная — в традициях Рима — свадебная церемония, как Сильвана и Артур улетели в Индию, где договорились провести медовый месяц. Через полчаса после остановки в Карачи у Сильваны случился выкидыш. Первый из многих, которые ее еще ожидали. Это происшествие весьма огорчило весь персонал первого класса, начиная с официантов и заканчивая санитарной службой. Быстренько включили громкую музыку, чтобы заглушить крики боли роженицы, а в делийском аэропорту уже суетились врачи «скорой помощи», ожидая прилета самолета с больной. В индийской столице Сильвану определили в госпиталь короля Георга, где она провела три утомительные недели, после чего была со всеми предосторожностями отправлена в Питтсбург.
Сильвана убедилась в том, что Артур настоящий муж, во время ее болезни он был на высоте, и еще больше влюбилась в него. «Артур говорит…», «Артур считает…», «Артур хочет, чтобы я…», «Артур настаивает на том, чтобы я…». На ее мать сыпался целый град подобных реплик, когда она слушала голос дочери, с помехами доносившийся до нее почти с другого конца света. Сильвана звонила домой сначала регулярно, потом систематически, потом часто и наконец стала звонить очень часто. Ее мать вскоре сумела поставить верный диагноз этому явлению и отправила Неллу в Америку, чтобы та помогла Сильване подавить в себе ностальгию и свыкнуться с обстановкой фамильного дома Артура в Сьюикли. Но это служанке почти не удалось. Сильвана так и не смогла почувствовать себя полностью счастливой без веселой суеты Рима, без безмятежности тосканских окрестностей, где она выросла. Дочь стала часто прилетать навестить своих родителей. Дважды в год она отмечала, что ее мать и отец все больше седеют, становятся все меньше ростом и тщедушней. Поначалу она на минуту боялась отойти от своего Артура, всегда ощущала потребность в поддержке и безопасности, которые она получала в объятиях его рук. Но потом она решила, что эти сильные и мускулистые, покрытые мягкими белыми волосками руки могут не только обнимать, но и сдавливать, ограничивая свободу. Вскоре она поняла, что может делать все, что ей заблагорассудится… если только это не идет вразрез с желаниями супруга.
Мать Артура переехала из своего помещичьего дома в Англии в Сьюикли еще до возвращения молодоженов из Индии. К счастью, она не поселилась вместе с ними, а заказала Филиппу Джонсону построить ей высоко в горах длинный и низкий дом из стекла, она всю жизнь мечтала о таком жилище. Она говорила, что не может дышать полной грудью в «этом мрачном тридцатикомнатном муравейнике» с узкими, будто грани алмазов, окнами, которые никогда не дают достаточно света, и тяжелой резной мебелью. Предполагалось, что обстановка в фамильном доме была антикварная и в основном относилась к шестнадцатому веку, со своими выцветшими гобеленами, парчовой драпировкой, которая создавала угрюмые тени в помещениях, и, наконец, с этими тяжелыми и темными бархатными шторами.
Оправляясь после своего первого выкидыша и лежа в своей огромной, с четырьмя шишечками, супружеской постели, Сильвана целыми днями расписывала на бумаге свои планы переделки мрачного жилища. Но когда однажды она случайно проговорилась мужу о своих занятиях, он перестал одеваться, ненадетый галстук застыл у него в приподнятых руках, сурово взглянул на нее и сказал:
— Этот дом один из лучших во всей Пенсильвании. Я вырос здесь и не хочу, чтобы производились какие-либо переделки. Ты можешь, конечно, переставить что-то из мебели, если появится такая необходимость, но перестановка мебели не означает переделки всего дома.
Сильвана попыталась возражать, даже, забывшись на минуту, позволила себе заявить, что вся эта роскошная мебель всего лишь искусная подделка или, по крайней мере, сильно «подремонтирована». Артур выслушал жену с ледяным спокойствием, не перебивая, потом, не поворачивая головы, взглянул на нее своими голубыми холодными глазами и заметил:
— Если она и была подремонтирована, как ты выражаешься, то уж во всяком случае не на чужие деньги.
Это был намек на большую часть приданого Сильваны, которое было «одолжено» на ремонт палаццо Кариотто. Целую неделю после этого Артур не разговаривал с женой. В постели он вел себя с ней так, как будто они не были даже знакомы. Они, конечно, помирились, но жизнь пошла уже не такая, как до этого.
В романтической фантастике, которую Сильвана очень любила, герой навечно одержим своей героиней, в то время как в жизни страсть постепенно блекнет и проходит, а. жена занимает в жизни мужа второе место по важности после его карьеры. Сильвана не могла смириться с тем, что ее романтические мечты несбыточны. Мало-помалу, незаметно для себя, она стала все глубже и глубже погружаться в депрессию — странное состояние духа, которое само по себе спровоцировало вскоре смертельную скуку и усталость от жизни.
Нормальная беременность у Сильваны наступила лишь после четырех лет замужества, причем она практически все это время была в положении, переживала выкидыши и тяжело оправлялась от них. Артур давно уже не восторгался ее розовым и влажным лоном, и его интерес к ней как к женщине рассосался очень быстро. Совсем как тот утренний туман, который каждое утро поднимался над рекой, протекавшей под окнами их спальни. Первые двенадцать ночей после рождения их дочери Сильвана вынуждена была проводить в одиночестве. («Тебе надо отдохнуть после всего», — говаривал Артур.) На тринадцатую ночь Сильване пришло в голову, что Артур, возможно, дарит предназначенные ей восхитительные ласки другой женщине. Она попыталась было заговорить с ним на эту тему, но вместо этого ее ждало открытие: когда Артур не имел желания разговаривать о чем-либо, разговора не получалось. Его работа в «Нэксус Майнинг Интернешнл» (компания была основана его прадедом) была оправданием для всех отлучек из дома. Если Сильвана решалась позвонить в его офис в «Нэксус Тауэр», ей всегда отвечали, что ее муж находится либо в пути с завода, либо в пути на завод. Если Артур отправлялся в командировки в представительства «Нэксуса» в Нью-Йорке или в Торонто, его невозможно было поймать целыми днями, а по возвращении вечером с работы в отель он отдавал распоряжение, чтобы его не беспокоили звонками.
И хотя Артур не утруждался уже скрывать потерю своего интереса к жене перед ней самой, он тщательно скрывал это перед Питтсбургом. Никто и никогда не видел его с другой женщиной, он часто появлялся с Сильваной в обществе (настаивая при этом на том, чтобы жена соответствующе наряжалась). Однако от любопытных глаз не могло скрыться то обстоятельство, что супруги Грэхемы что-то уж очень редко переговаривались между собой, сидя в своей малинового цвета ложе в Хейнц-Холле в ожидании Питтсбургского симфонического оркестра или Питтсбургской Балетной труппы.
