Тайна пропавших картин (СИ) - Солнцева Ольга М. (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Пока планы на будущее оставались туманными, я отдыхала. Каждый день ходила к морю, чаще всего с нашим Ветерком – неизвестной породы псом, грозным с чужими, но безмерно ласковым с нами. Мой брат Никитка, который был младше меня на пять лет, тоже никогда не отказывался прогуляться. Но иногда у него появлялись свои мальчишечьи дела. В таком случае, мы бродили с Ветерком по берегу вдвоем. Собака была хорошим слушателем, и я разговаривала с ней, как с человеком, делясь своими девичьими мыслями.
Лето было жарким, солнечным. Только мы вступали на песчаный берег, я тут же разувалась и, весело размахивая босоножками, с наслаждением зарывала ступни в прогретый солнцем песок. Со мной всегда была книга. Усевшись на затененный кустарниками пятачок, покрытый травой, я то рассеянно читала, то наблюдала за Ветерком, носившимся беспрерывно по пляжу, то смотрела вокруг и наслаждалась шумом волн, криками чаек, еще какими-то звуками и видами, о которых сейчас вспоминаю как о чем-то далеком, безмерно счастливом, но ставшим прошлым.
Да, то прекрасное время моей наивной юности было подпорчено одним событием – войной. Разговоры о ней не умолкали где бы ты не был. Шла ли я на литературные встречи или сидела за вечерним чаем с семьей и с нашими гостями, беседы о военных событиях вытесняли все другие диалоги.
Мой отец был убежден, что война не должна стать затяжной. Одним из его аргументов выдвигался факт, что Николай Второй и Вильгельм Второй все-таки были двоюродными братьями. Как можно воевать родственникам? Нет, такое – невозможно. Так рассуждал он.
Время шло. Разговоры продолжались. А война, которая не могла быть затяжной, все не прекращалась.
К тому же, она постепенно меняла нашу жизнь. И мою – тоже. Никуда меня родители не захотели отпускать. Ни в Москву, ни в Петроград, ни даже к тете.
Папа стал ощущать влияние войны и в банке, где он работал. Я слышала, как он возмущался той политике, которую вел Государственный банк Российской Империи.
– Ты представляешь, Леночка, – говорил отец маме, – они повышают налоги, хотя народ уже итак истощен этой войной. Куда смотрит царь? В стране – бардак. В Петрограде – бесконечные выступления рабочих. Вся интеллигенция смакует тему предстоящей революции. Но, по моему мнению, это лихо лучше бы спало. Проснется – поймут, что ничего путного из этого не выйдет, да поздно будет.
– Андрей, но ведь царь сейчас больше думает о войне. Заниматься другими делами ему просто некогда.
– У него есть море помощников, – отвечал отец. И продолжал: – А что делается с ценами? Лучшие клиенты забирают деньги из нашего банка, некоторые меняют их на золото или драгоценные камни. Рублю перестали верить!
Эти разговоры тянулись часами. Я невольно прислушивалась к ним, переживала, как тяжело на фронте, цифры о погибших приводили меня в ужас. К тому же, иногда горе оказывалось совсем рядом: у молочницы погиб муж, а садовник, ушедший на фронт, пропал без вести…
Впервые мы вдруг начали считать деньги. Хотя папа дневал и ночевал в банке, но это не сказалось на улучшении нашего финансового состояния. А мама даже взялась за частные уроки музыки.
Я тоже стала подумывать о том, чтобы пойти на службу.
Папа вдруг нашел мне место стенографистки в жандармерии через своего одноклассника из детства Георгия Ксенофонтовича Кончаловского. Я к тому времени уже прошла краткосрочные курсы по стенографии и теперь могла работать. Это было совсем нетрудно: два раза в неделю, по вторникам и средам, по пять часов в день. Папа говорил, что эта работа рассчитана для жандарма, но сейчас мужчин не хватает – забирают на фронт, и вместо них на такие работы вынуждены брать женщин.
На своей службе я впервые узнала о преступном мире не из книг Конан Дойла. Правда, мне доставалось слушать все больше дела о кражах. Я подозревала, что здесь постарался Георгий Ксенофонтович, пожалев мои девичьи чувства. Этот секрет действительно открылся позднее, когда однажды мне довелось услышать, что дела об убийствах рассматриваются в другие дни недели.
Редко, но мне, однако, доставалось стенографировать допросы и с революционерами. Возможно, если бы они продвигали свои идеи без убийств и краж, я бы им сочувствовала. Но, работая в жандармерии, я такого наслушалась, что понять их не могла. Они готовили покушения, вершили расправы над отцами семейств (пусть даже их врагов), подкупали суд и совершали вооруженные налеты на банки. А так как город у нас был маленьким, пару раз мне пришлось услышать фамилии их жертв. Одним из них был папа девочки из нашей гимназии, убитый по дороге домой. Он был судьей, отказавшимся от предложенных революционерами денег: те хотели руками судьи отменить приговор об убийстве, которое совершил их товарищ.
В общем, время было тревожное, непонятное и не такое, которое бы мне хотелось.
Один Никитка у нас отдыхал: у него все еще продолжались летние каникулы. Но папа обмолвился как-то, что еще неизвестно, начнутся ли уроки в гимназии осенью. Уж очень неспокойно было в стране.
И все-таки ожидание мной чего-то особенного, оправдалось: я встретила свою первую любовь. Ко мне пришло не мимолетное увлечение, а настоящее взрослое чувство. Оно было не только безмерно сильным, оно изменило мою жизнь.
Я помню тот день очень хорошо. До мельчайших подробностей. Как будто это было вчера.
Стоял теплый сентябрь, примерно его середина. Уже не жаркое солнце все еще старательно трудилось, обогревая землю и морскую воду. У него это получалось неплохо. Только по утрам и вечерам я накидывала шерстяную кофточку. В течение же дня в этом нужды не было.
В тот день я сидела в саду, в гамаке, и читала книжку, когда со школы вернулся Никита. Несмотря на папины мрачные предсказания, занятия у брата в гимназии начались вовремя. Но сегодня он вернулся домой раньше обычного: кто-то из учителей заболел, и их класс отпустили. Мальчик примчался домой сияющий, румяный, громогласный.
Почти сразу за ним пришел папа. Это было странно, потому что отец редко возвращался домой днем. По его хмурому, посеревшему лицу легко было догадаться: что-то случилось. Он, кивнув нам, быстро исчез в своем кабинете. Мама, тревожно посмотрев ему вслед, постояла в задумчивости, потом пошла следом. Остановилась на полпути, обернулась к нам.
– Сашенька, – обратилась она ко мне. – Пообедайте на кухне и потом идите с Никиткой на прогулку.
Я сразу поняла, почему она об этом попросила: не хочет, чтобы мы слышали их с папой разговор. Он редко бывает таким. Значит, действительно случилось что-то серьезное. Тревога за папу передалась и мне.
Мы с братом, быстро пообедав, взяли Ветерка с собой и направились к морю…
…Собака носилась вдоль берега, Никита бегал за ней и смеялся. А я все думала, что же такое могло произойти у папы.
На берегу, кроме нас, никого не было. Курортники уже уехали обратно, в свои холодные далекие города. А местные жители, как правило, – не частые гости к морю.
Нет, оказалось, мы были не одни. На приличном расстоянии от нас, около берега, я увидела мужчину. Последний отдыхающий?
Никита умчался вперед и вскоре был уже рядом с тем человеком. Когда я приблизилась, увидела, что он – художник. Мужчина сидел у мольберта и рисовал море. Я подошла ближе и поздоровалась. Он обернулся. Наши взгляды встретились, и мое сердце вдруг учащенно забилось. Какая-такая сила была в его глазах? Почему же иначе после этой встречи я потеряла покой? Разве может кто-то ответить на эти вопросы, если даже я не знаю, почему.
– Здравствуйте, – приветливо произнес мужчина и улыбнулся.
Ему, наверно, было лет тридцать пять. Может, больше. Может, меньше. Лицо чисто выбрито, но с усами. Волосы темные, прямые. Глаза… Глаза, я уже говорила, такие особенные!.. Но цвет я с первого раза не поняла. Даже как-то и не думала об этом.
