Банкирша - Матвеева Александра (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
А этот малыш был не социальным, а настоящим сиротой. Его мама, едва покинув детский дом, забеременела от известного только ей мужчины и умерла во время родов.
А он выжил. И сейчас стоял, чуть покачиваясь на кривеньких ножках, крепко держась за кроватку крошечными пальчиками.
Мальчик смотрел на входящих в комнату женщин в белых халатах. На бледном худеньком личике синие серьезные глаза занимали ровно половину. Редкие черные волосики топорщились на круглой головке. Застиранная голубая рубашонка была его единственной одежкой.
Все другие дети спали в кроватках. Кроватки стояли в два ряда вдоль стен, оставляя широкий проход.
Мальчик не спал и смотрел на нас. А мы смотрели на него. Заведующая рассказывала мне его историю:
— Его мать тоже была помещена в Дом малютки сразу по рождении. Отец неизвестен, мать — несовершеннолетняя воспитанница интерната. Так что наш Костик — потомственный сирота.
В голосе женщины не было удивления собственным рассказом. Чему здесь удивляться? Государственный ребенок в третьем (а может быть, четвертом?) поколении. Дело житейское.
Я смотрела на крошечного птенца и думала: суждено ли ему прервать цепь сиротства? Или его дети тоже станут сиротами при живых родителях?
Костя тоже смотрел на меня. И глаза у него были такие же, как у его тезки. Вдруг эти глаза стали еще более похожи из-за появившегося в них выражения.
Малыш улыбнулся, показав два довольно длинных нижних зуба, протянул в мою сторону руку и, глядя на меня узнавшими глазами, уверенно выговорил:
— Мама.
Я сидела, вжавшись в спинку сиденья, и тихо плакала. Слезы текли и текли по лицу. Я подбирала их платком. Платок совсем вымок и не собирал влагу с лица, а только размазывал ее.
Юра молчал, а поскольку он молчал всегда, меня это не тяготило. Закончив плакать, я открыла окно и подставила лицо встречному ветру. Закрыла глаза и какое-то время просто сидела. Ни о чем не думала, ничего не хотела.
В свои без малого два года она еще почти не ходила, но была спокойная и улыбчивая. Ее улыбка открывала короткий ряд острых зубов. А на щеках прорезались ямочки. Волосики пахли кипяченым молоком.
На ней было не по размеру большое, застиранное, ситцевое сиротское платье. Она сразу протянула мне руки, и я прижала ее к себе, теплую, легкую.
А старенькая ее бабушка утирала глаза концом головного платка и говорила:
— Ну вот и мамка приехала. Леночка, скажи:
«Мама».
И дочка, перебирая пальчиками мои дешевенькие бусы из искусственного янтаря, пролепетала:
— Мама!
История рождения моей девочки трагична и одновременно банальна.
Двое молодых людей встретились в чужой деревне, в чужом доме, у чужих людей. Их толкнула друг к другу не любовь и даже не влечение — потребность в человеческом тепле, боязнь одиночества.
Сережа был близок с племянницей своей квартирной хозяйки несколько раз, о браке не думал, ничего ей не обещал. Закончив работу, уехал, через некоторое время получил письмо от старой женщины. Девушка не сразу решилась открыть свою беду, что-то делать было поздно. Ляльке суждено было явиться на свет.
Сережа расписался с матерью своего будущего ребенка и стал посылать ей деньги.
Он приехал, когда Лялька родилась, сразу ее полюбил и почти каждую неделю приезжал навещать свою дочку.
Может быть, между молодыми людьми со временем зародилось бы чувство, но когда ребенку исполнилось три месяца, ее мать заболела крупозным воспалением легких и умерла.
Девочку отдали в Дом малютки. Ровно через год Сережина мама поехала навестить внучку и сразу забрала ее оттуда. К этому времени девочка весила десять килограммов, не говорила и не ходила.
Не знаю, что чувствуют женщины, обнимая рожденных ими детей. Я всегда чувствовала страх. Страх за жизнь, здоровье, благополучие маленького, доверчивого человека.
Так Лялька вошла в мою жизнь. Слишком молодая и слишком влюбленная, я не задавалась вопросом, как мог Сережа решать мою судьбу, не спросив меня. Напротив, его поступок казался мне свидетельством веры в меня. Я гордилась этой верой и была готова оправдать ее.
Поглощенные друг другом и своими переживаниями, мы с Сережей не подумали, что будет дальше.
Проведя месяц, отпуска в родной Сережиной деревне, где для всех я была наконец-то приехавшей легкомысленной Лялькиной матерью, мы вернулись домой. Здесь нас ждало первое испытание. Славик, сурово насупив брови, неприязненно смотрел на ребенка.
Со временем он убедился, что я счастлива, но так никогда и не простил Сережу и не принял его дочь. Мой брат молчал, а дочка сторонилась своего хмурого дяди.
С Танькой же проблем не возникло. Она досиживала последние декретные месяцы, оформляла Пашку в ясли и во всем помогала нам. Пока я бегала, оформляя документы на удочерение, добиваясь места в яслях и ставя дочку на учет в детской поликлинике (на это ушла чертова уйма времени). Танька сидела в няньках с племянницей и легко управлялась с двумя погодками.
Это она на вопросы бабок во дворе: «Чьяй-то у вас девочка такая?» — дерзко вскидывала голову с высоко взбитыми черными кудрями:
— Наша. Ленкина дочь!
По нашему поселку поползли слухи, но со временем, не имея подпитки, они утихли. Милка, работавшая секретарем у начальника районного отделения милиции, помогла быстро и предельно секретно выправить чистые метрики, и зажили мы с Лялькой тихо и счастливо.
Сережа оказался не семейным человеком. Большую часть времени он проводил в экспедициях, а дома, несмотря на всю любовь к нам, томился и рвался на простор.
Первый звоночек прозвучал примерно лет через десять. Однажды Лялька спросила:
— Мам, что значит «привенчанный»?
Лялька была великой мастерицей задавать самые удивительные вопросы, я же взяла за правило на все отвечать.
— Раньше, если ребенок рождался до брака, родители при венчании ставили его рядом, и он считался законным. Обе дочери Петра Первого были привенчаны. А где ты слышала это слово?
Я спросила просто так, но ответ лишил меня покоя на долгое время.
— Мы с девчонками после школы пошли к гастроному за мороженым, и там какая-то бабушка показала на нас другой и сказала: «Вишь, девочка-то привенчанная». Только не знаю про кого. Нас много было.
Прошло еще три года, и Лялька, прямо с порога. спросила, глядя на нас с Сережей:
— Правда, что папа мне не родной?
А потом, после разговора с Сережей, она пробежала мимо меня с залитым слезами лицом, слепо ударилась о дверь и выбежала из квартиры.
Я помню ее потерянное, помертвевшее лицо, помню, как раскачивалась дверь, как я бежала за ней, потом ехала на электричке, сидела на крылечке, моля Бога оставить мне дочку.
Она вышла из дома и упала мне на руки, и долгие годы мы не говорили ни о чем и были близки, как только могут быть близки мать и дочь.
А потом, в пылу ссоры, не помня себя. Лялька выкрикнула:
— Если бы ты была мне родной матерью…
И осеклась, испугавшись…
Наша машина уже давно ехала по Москве.
Я достала косметичку и привела в порядок лицо.
Мне казалось, я ни о чем таком не думаю, просто перед внутренним взором стояли синие глаза в щеточках черных ресниц. Серьезные и доверчивые. Чьи? Костины? Но какого Кости? И сладкий лепет: «Мама».
Случилось так, что Лялька осталась моим единственным ребенком.
Сережа не хотел других детей. Может, боялся, что буду меньше любить Ляльку. Он очень тщательно предохранялся, но, когда Ляльке было пять лет, я все-таки забеременела.
Мы с дочкой были счастливы. Ждали. Иногда мечтали о девочке, иногда о мальчике. Придумывали имена.
