Сыщица начала века - Арсеньева Елена (книга бесплатный формат .txt) 📗
Впрочем, если это ее и охладило, то лишь на мгновение.
– Гошенька, как же я обрадовалась, когда ты позвонил и сказал, что приедешь! – страстно выдохнула она, выхватывая папиросу из его рта и прикладываясь к ней, словно какой-нибудь Чингачгук – к трубке мира, взятой, условно говоря, у Монтигомо (ох, не сильна я в сведениях насчет североамериканских аборигенов!), и держа ее теперь на отлете, чтобы не мешала лобызаться.
Папироса уже не мешала, зато порыв Евлалии остановил сам Смольников. Отодвинул от себя страстную хозяйку на расстояние вытянутой руки и сказал:
– Pardon, дорогая. Мы не одни.
Хозяйка оглянулась – и, такое впечатление, только теперь заметила меня. А впрочем, что ж тут удивительного? Доселе все ее внимание было совершенно поглощено «Гошенькой».
Гошенька! Фу, какая пошлость!
– Ах, кто это? – воскликнула Евлалия с театрализованным ужасом, и я вспомнила, что она в прошлом актриса. Субретка, называл ее амплуа Смольников. Однако сие ее восклицание достойно трагической героини! – Кто вы, милочка? Наниматься пришли? Но я ведь послала в агентство госпожи Ольховской отказ!
Я стою и знай хлопаю глазами. Понимаю, что по роли мне следует обидеться, однако реплика Марковой настолько глупа и нарочита, что ничего, кроме смеха, не может вызвать.
– Угомонись, божественная Евлалия, – усмехается Смольников. – Извини, я не успел предупредить тебя, что буду не один, пришлось прервать разговор. – Ах вот кому он звонил, значит, с моего телефона! – Позволь представить. Елизавета Васильевна Ковалева, моя невеста.
– Что?!
С хриплым страдальческим воплем Евлалия отшатнулась, прижимая одну руку к груди, а другой шаря по воздуху, словно ища опору. Я невольно подалась вперед, чтобы оказать ей помощь, а Смольников выхватил из ее дрожащих пальцев свою папироску и сунул в рот, с видимым удовольствием затянувшись.
В этот миг рука Евлалии нашарила-таки опору, и по случайности ею оказалась та самая птичья клетка, из которой раздавалось кряхтенье. Пальцы вцепились в платок и конвульсивно сжались, сдернув его.
Обитателем клетки оказался огромный белый попугай какаду, который немедленно вытаращил блестящие, словно бусинки, глаза и завопил:
– Я безумен только в норд-норд-вест!
– Угомонись, старина Гамлет, – ласково сказал Смольников. – Погода нынче теплая, ветер ласковый – никакого норда, один сплошной зюйд. Ты как поживаешь, а?
– Что ему Гекуба, что он Гекубе? – хрипло вопросил Гамлет, и я смекнула, что передо мной настоящий театральный попугай, который изъясняется только репликами из пьес. Отсюда и имя. И тотчас, словно желая подтвердить мою догадку, Гамлет прокаркал: – Ее любил я. Сорок тысяч братьев…
– Все это в прошлом, уверяю тебя, – перебил его Смольников и, с сардоническим смешком выхватив из руки Евлалии платок, вновь набросил его на клетку. Оттуда раздалось недовольное кудахтанье, словно Гамлет моментально перевоплотился в курицу.
– Дорогая, будь осторожна с этой птичкой, – с усмешкой обернулся ко мне Смольников. – Имей в виду, этот актеришка вовсе не так безобиден, как кажется. Реплики из «Гамлета» – это не более чем увертюра к демонстрации его многочисленных талантов. Как ты думаешь, почему Ляля при гостях накрывает его платком? Да потому, что он ни с того ни с сего может начать страшно сквернословить! Даже босякам из ночлежек на Рождественке есть чему у него поучиться. Уж не знаю, кто его обучил такому виртуозному владению словом. Надеюсь, что не нежнейшая Ляля. И еще – имей в виду, что при нем надо быть осторожным в словах, даже когда он накрыт платком. У Гамлета острый слух и феноменальная память. Не побоюсь соврать, по-моему, он помнит все, что когда-либо было при нем сказано, в течение многих лет. Причем память его носит, как выражаются специалисты, ассоциативный характер. Какое-то неожиданное слово вдруг, словно ключ, откроет некую дверцу, и из Гамлета посыплются обрывки реплик, фраз и фразочек, любовных признаний, которые когда-либо выслушивала его хозяйка, ее перебранок с прислугой, сплетен, пьяных откровенностей…
– Откровенность за откровенность, дорогая! – раздался из клетки Гамлета голос Евлалии Марковой. – Ты мне расскажешь, каков он в постели…
– Молчи, дурак! Шею сверну! – взвизгнула Евлалия, сильно встряхивая клетку.
Гамлет хрюкнул, как если бы он был не попугаем, а поросенком, и мгновенно заткнулся, словно под покровом платка чья-то незримая рука и впрямь свернула ему шею.
Смольников от души расхохотался. Я же совершенно не знала, как себя вести, что говорить. Больше всего на свете мне хотелось захохотать, подобно моему «напарнику», но я не была уверена, что сие уместно.
– Значит, это твоя невеста? – севшим голосом переспросила хозяйка, прижимая руку к голове, будто там никак не могла уместиться мысль о коварстве ее бывшего любовника. – И зачем ты привел ко мне, блуднице вавилонской, сию белую голубицу?!
В голосе ее зазвучало рыдание, и я невольно тоже прижала руку – правда, не ко лбу, а ко рту. Чтобы не прыснуть. Сама не знаю, почему эта особа в сеточках и цепочках внушала мне такой смех!
– Угомонись, Ляля, – с усталой гримасой попросил Смольников. – Ты мне потом все скажешь, что на сей счет думаешь. Я просто хотел показать Лизоньке, какие потрясающие женщины делали мне честь своим вниманием. Пусть оценит, как ей повезло, какой бриллиант ей достался!
– А, так ее зовут Лизаве-ета! – протянула хозяйка дома, глядя на меня с особенным выражением. – Ну что ж, будем знакомы. Меня, как вы, должно быть, наслышаны, зовут Евлалия. Но для близких людей я сегодня – Лалла!
Так вот что должны обозначать переливчатые платки и цепочки! Евлалия пыталась изобразить индийскую принцессу Лаллу Рук из романтической поэмы Томаса Мура! Сия поэма нынче отчего-то сделалась чрезвычайно модной, на всяком журфиксе или литературном вечере ее непременно норовят декламировать или ставят по ней живые картины. Правда, на мой взгляд, Евлалия Маркова в своем наряде больше напоминала одалиску из какого-то опереточного гарема, но, с другой стороны, много ли я знаю одалисок или индийских принцесс, чтобы судить наверняка?
– А вас, Лизавета, – говорит она, не дав мне слова молвить, – а вас я буду называть… нет, не Лиза, это очень скучно и обыкновенно, а… например, Бетси! Что? Разве вы не знаете, что у англичан это уменьшительное имя от Элизабет. Итак, решено, на сегодня вы – Бетси.
И выжидательно таращится на меня своими темными, блестящими глазами, напоминающими птичьи.
– Добрый вечер, дорогая Лалла, – произнесла я со всем возможным добродушием. – Очень рада познакомиться с вами. Я высоко ценю то расположение, кое вы некогда оказывали моему жениху. Надеюсь, мы с вами подружимся и вы мне кое-что расскажете о его самых тайных пристрастиях. Что же касается имени, то можете звать меня как вам заблагорассудится. Бетси так Бетси! В «Анне Карениной» есть княгиня Бетси Тверская, помните?
Лалла растерянно моргнула.
А вот так не хочешь ли? Или вы с вашим Гошенькой думаете, что меня можно взять голыми руками? Ишь, с каким любопытством он наблюдает за нашей пикировкой! Небось вообразил, что две дамы вот-вот вцепятся друг дружке в волосы из-за его прекрасных черных глаз!
Лалла явно недовольна моей невозмутимостью, но делать нечего: не может же она затеять вульгарную ссору и поставить себя в неловкое положение перед Гошенькой (или Жоржем, это уж кому как нравится).
– Ну что ж, – говорит она с очевидным принуждением. – Коли так, прошу в комнаты. Гостей у меня нынче немного: по твоей просьбе, Гоша, я пригласила соседа, вернее, жильца. Тем паче он был так любезен, что одолжил мне нынче кухарку. Она исполняет роль горничной взамен моей захворавший Машки. А то прямо караул, хоть в агентство Ольховской посылай! А оттуда пришлют какую-то неумеху да еще сдерут за услугу больше, чем за сам наем.
Лалла оттарабанила все это, вцепившись в мой локоть и заглядывая в лицо, – видимо, вдохновленная тем живейшим вниманием, с каким я ее слушала.
