Ранчо «Неизвестность» (ЛП) - Каллинан Хайди (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
- Иногда любить трудно, - раздраженно возразил пастор Тим, красный как рак. - Бог негодовал, когда его люди отворачивались от истины. Как и он, мы…
- Тимми, это в Ветхом Завете Бог капризный и обидчивый. Если Вы сейчас начнете мне тут заливать, что нельзя делить Библию на части, то я хочу знать, какого черта вы делаете с теми немногими заповедями, что сформулировал Иисус, первая из которых: «Возлюби ближнего своего»! - Хейли тоже раскраснелась. - И я хочу знать, сколько бекона вы забрасываете в свою утробу. Вы - лицемер!
- В Третьей книге Моисеевой сказано…
- Не ерничайте! - Она угрожающе нависла над пастором и уже буквально зажала его в угол. - Вы не имеете права сжигать ведьм, устраивать гонения на гомосексуалистов и одновременно жрать свинину и обряжаться в какие угодно тряпки, вместо власяницы! Не можете решать за Ро, кого любить, а кого нет, и указывать ему, что он должен стыдиться своей любви! Не имеете никакого права утверждать, что «любить» - означает так обоснованно настроить против человека семью, чтобы отрезать все пути к возвращению домой и примирению с отцом! Даже не вздумайте мне сейчас заикнуться, что это сам Господь вдохновил вас на такое видение Библии, что он глаголет вашими устами и это дает вам право вливать в сердца людей яд и внушать им ненависть к Ро!
- Отойди от него! – взвизгнула Кайла, кидаясь к Хейли.
Тут я очнулся.
С той самой секунды, когда Хейли начала свою речь, я впал в своего рода прострацию. Все это напоминало сон, я был уверен, что сейчас проснусь и снова окажусь на похоронах, но на сей раз уже без поддержки беременной Чудо-Женщины. Пока она орала на пастора Тима, а тот брызгал слюной, я просто стоял как пришибленный, не соображая, что делать.
Но я слышал. Слышал, как она меня защищала. Даже не веря в реальность, я слышал. Слышал все ее слова о Тиме, о Боге и о любви. Я не был уверен, что это абсолютно верная трактовка, считая, что в Хейли просто взыграло возмущение, и она стремилась напасть первой, не давая им никакого шанса. Но тогда, - думал я, - разве они сами не действуют также? Если им верить, раз гей – значит, плохой, и плевать, какой человек есть на самом деле. Я для них дьявол по определению, как она сказала. Однако Хейли тоже не совсем права. Конечно, хорошо, когда кто-то встает на твою защиту. Но не таким путем. Ответной ненавистью и криками не поможешь. Должен существовать какой-то другой способ.
Я не только слушал, но и смотрел. Наблюдая за Тимом, за Хейли и за Кайлой, я все подмечал. Заметил, как опасно вспыхнули ее глаза. Заметил, с каким выражением она буравила ими Хейли. И довольно странно при этом глядела на пастора Тима: словно та посягнула на ее собственность. «Ого», - поразился я.
А затем увидел, как сжимаются ее кулаки, тело напрягается… я предугадал ее намерение и опередил.
Быстро встал между ней и Хейли. Поднял руку и принял удар, который предназначался моей подруге. Он пришелся мне на левое плечо и частично на шею — достигни тот своей цели, Хейли бы вылетела в коридор прямиком к лестнице. Когда до меня дошло, чем это могло закончиться для нее и ребенка, я пришел в ярость:
- Убирайся. - Лицо Кайлы перекосилось от гнева, и она отступила назад. Я повторил. Громче: - Убирайся из моей комнаты. Пошла вон из моего дома. И не смей больше никогда поднимать руку на мою подругу.
На плечо опустилась тяжелая ладонь. Пальцы знакомо впились в ключицу, и я догадался, кому она принадлежит. Трэвис. Я немного расслабился.
Пастор Тим взял Кайлу за руку и принялся увещевать:
- Нам пора. У нас еще будет время. В другой раз.
- Нет, не будет, - выплюнула Хейли, все еще кипя негодованием, но Трэвис тихо прервал их решительным «хватит», и Кайла с Тимом покинули комнату, без дальнейших инцидентов направившись вниз по лестнице. Едва только хлопнула парадная дверь, мы с Трэвисом тоже спустились.
На нижней площадке стояла мама.
Провожая, она нам ничего не сказала, но когда я быстро и неловко обнял ее, то увидел, что мама опять смотрит на Хейли широко раскрытыми глазами — и знаете, по-прежнему голодными. Моя невестка тоже наблюдала за Хейли, но как-то светло, что ли - я даже удивился. Сара широко улыбнулась, поцеловала меня в щеку и с сердечной искренностью попросила не пропадать.
Руку брата я пожал, стараясь избегать прямого взгляда. По пути в отель мы молчали. В основном. Наконец Трэвис нарушил тишину:
- Это, было довольно глупо, Хейли.
- Мне все равно, - отозвалась та, глядя в окно. - Они заслужили и большего.
- Да, - сказал он, - Ведь если бы не Ро, то ты вполне могла пострадать. Вы оба: и ты, и ребенок
Пожав плечами, она откинулась назад и положила голову на мою руку, протянутую над сиденьем. Я поцеловал ее в макушку и закрыл глаза, вдохнув запах ее волос.
* * *
В отеле Хейли сразу удалилась в свою комнату, чтобы принять ванну. А Трэвис, едва войдя в номер, достал бутылку виски. Плеснул в два гостиничных пластиковых стакана по щедрой порции и передал один мне со словами:
- Когда умирает отец, требуется выпить.
- Это такое правило? – спросил я.
- Это то, что сделал я. – И он опрокинул свой стакан.
Я тоже. Следом – еще три, а потом сказал:
- Я забыл, что твой отец тоже умер. Наверное, мы слишком мало говорим о твоей семье. Жаль. - Я потерся ногой о его ногу.
Он вытянулся и погладил мое бедро, затем вылил в меня еще виски.
Уговорив полбутылки, мы забрались в постель. Я пьяно признался ему, что люблю. Он пососал мое ухо и сказал, что любит меня больше. Мы целовались еще некоторое время, потом опять приложились к бутылке, а потом он сделал мне минет. После мы снова выпили.
Когда в бутылке осталась лишь четверть, я вдруг расплакался.
Слезы появились откуда ни возьмись и, если честно, напугали меня самого. Я совал большой палец ноги Трэвису в подмышку, нечленораздельно бормоча и хихикая, потому что пытался рассказать ему о том, как в детстве упал с велосипеда и так сильно поранил ногу, что кожа ошметками висела. Но я не мог думать ни о чем другом, кроме того, как рассердится папа из-за погнутой рамы. Я как раз перешел к тому, как всю дорогу до гаража у меня ручьем текла кровь и я до потери сознания корячился, выправляя эту проклятую раму клещами — и тут меня начали душить рыдания.
Я заплакал. Я никогда в жизни еще так не плакал с тех самых пор. Однажды в средней школе мы читали историю о причитающей женщине, учитель объяснил нам, что люди причитают, когда у них ужасное горе, такое сильное, что душа готова разорваться. Я всегда думал об этом, когда я вспоминал, как мама плакала о том, что у нее больше не будет детей. Там, в «Супер 8», налакавшись дешевого виски, провонявший сексом, спрятавшись в объятиях возлюбленного, я тоже причитал.
Причитал по моему отцу. По всему тому, кем он был, и по тому, кем он уже никогда не станет. Я сожалел, что так и не приехал домой и даже не попытался объяснить ему все сам. Что он заболел слишком рано и болезнь настолько вывела его из равновесия, что он рискнул своей жизнью и, возможно, жизнями тех, кого встретил на дороге.
Я оплакивал все упущенные годы. Свою несостоявшуюся помощь на ферме - я ведь никогда не навещал родителей. Свою неспособность рассказать папе об успехах на ранчо. Он так и не узнал, каким хорошим человеком я в конце концов стал.
Но больше всего я оплакивал себя самого. Потому что столько лет таился и молчал, потому что слишком долго не понимал того, что Хейли увидела с первого взгляда: я никогда не был дьяволом, и ненависть не имеет ничего общего с любовью, чем бы ее не оправдывали. Я оплакивал часть своей жизни, которая промелькнула в одиночестве, без друзей, потому что я не считал себя достойным чьей-то дружбы. Я так боялся любви, что, едва почувствовав нечто похожее на нее, тут же бросался наутек.
Я оплакивал все это, рыдал, пока не захлебнулся слезами, а затем неизбежно затих.
И когда слезы иссякли и Трэвис держал меня за волосы над унитазом, а я не мог исторгнуть из себя ничего, кроме сухих спазмов, когда он заключил меня в темноте в свои объятия, все стихло, и он начал покрывать мой висок нежными поцелуями, я снова заплакал. Не так горько, как до этого - просто спокойными слезами, благодаря бога за милосердие, за то, что он послал мне такого заботливого человека, несмотря на все мои усилия и усилия моей семьи.
