Мышьяк за ваше здоровье - Арсеньева Елена (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Может быть, может быть… Как бы то ни было, теперь он утратил свой дар, иначе разве поел бы той рыбы? Тогда, читая старую книгу, он обратил внимание на комментарий к договору Святослава, где говорилось, что под загадочной клятвой, «да будем золоты яко золото», возможно, имелась в виду болезнь желтеница – или желтея, одна из сестер лихорадок. Предки наши считали болезни живыми существами и даже нарекали их именами: Глухея, Бледнея, Желтея и прочее. Возможно, и впрямь имелась в виду болезнь, которую теперь называют желтухой. Но отчего-то к Манихину накрепко привязалось еще и окончание этой фразы: «…и своим оружием иссечены будем». Смысл этих слов, очевидно, таков: то, что мы считали своей силой, обернется нашей слабостью. И при этом будем золоты яко золото. Не желты! А золоты!
Блеск бронзовой маски, которой злая судьба закрыла лицо Петра Манихина, очень похож на блеск золота. Но если Святослав сам пророчил себе страшную участь за клятвопреступление и предательство, то кто, кто навлек ее на Манихина? Нельзя же, в самом деле, воспринимать всерьез те забытые, давно отзвучавшие слова, брошенные в запале, в дикой ярости, в припадке слепой ненависти человека, вдруг осознавшего свое поражение…
Забытые? Да полно, ведь ты помнишь их по сию пору, помнишь даже выражение, с каким они были сказаны!
Давно отзвучавшие? А что же произошло с твоим лицом, как не исполнение этого давнего проклятия?
Да, так Ванька Бушуев и сказал той ночью, ночью откровений, исповедей, кровавых признаний – и осознания собственного поражения: «Так будь же ты проклят. Проклят во веки веков! Пусть же настанет день, когда тебе захочется самому от себя отвернуться и убежать с криком ужаса! И пусть отвернутся от тебя все, кто тебе дорог и кого ты любишь!»
Да… если у Петра Манихина дед слыл колдуном, то Ванька Бушуев, не иначе, сам был колдун. Потому что исполнились все его пророчества, кроме вот этого последнего. Самого страшного…
Вот уже которую ночь Манихин просыпается с ощущением, что Анна рядом с ним с трудом сдерживает дрожь отвращения и ужаса и только чувство долга удерживает ее от того, чтобы встать и убежать от мужа, обратившегося в чудище. Она похудела, побледнела, ее улыбка стала принужденной, она отводит глаза… счастье, что Манихин настолько ослабел, что ни о каких любовных утехах даже думать не в силах. А что было бы, если бы он потянулся ее поцеловать – и наткнулся на гримасу отвращения?
Но рано или поздно это произойдет. «Пусть отвернутся от тебя все, кто тебе дорог и кого ты любишь!»
Анна. Это Анна. Прежде всего Анна. Но еще и эта светловолосая девочка, прилепившаяся к их жизни, свившая свое гнездышко на раскидистых ветвях их счастья… Марина, спасительница – да разве можно допустить, чтобы она однажды пожалела о том, что спасла жизнь человеку, который стал «золот аки золото»? Это произойдет помимо воли Анны и Марины. Ведь человек не может без отвращения смотреть, к примеру, на змею. Помимо своей воли.
Зачем ждать? Зачем искать милости у немилосердной судьбы? Не лучше ли самому…
Манихин вдруг ощутил прикосновение холодного металла к телу. Вскинул голову.
Странно. Он помнил, как стоял у ограды, но потом, видимо, задумался так глубоко, что незаметно для себя обогнул дом и уткнулся в дверь гаража.
Так вот куда привели его ноги… А что? Место не хуже прочих!
Осторожно потянул на себя дверь. Она никогда не запиралась – потому что выходила внутрь двора. Ворота – на улицу, а дверь – во двор. Очень кстати.
Быстро, словно боясь передумать, вошел в просторный гараж, открыл дверцу «Пежо», сел за руль. Включил мотор и долго сидел, слушая его тихий рокот. Потом выбрался из автомобиля, отыскал на полу в дальнем углу гаража металлическую круглую крышку, нащупал ручку и потянул на себя.
Крышка поднялась, открыв неглубокое, выложенное деревом отверстие, похожее на сундук. В сундуке было пусто, но только на первый, непросвещенный взгляд. Если повернуть чуть отступающую дощечку на стенке, дно сундука сдвигалось и открывался лаз в погреб. Хитрость придумал Серега, одержимый почти маниакальными мерами предосторожности против возможного и невозможного грабежа. И это устройство призвано было разочаровать воров: увидят-де пустой «сундук» и уйдут. А вообще-то в погребе чего только не хранилось! Он очень напоминал Манихину тот погреб, который был в его деревенском доме в Заманихе, Петр испытывал какой-то странный ностальгический восторг, когда спускался туда… но только при одном условии: чтобы кто-нибудь непременно оставался наверху и следил, как бы не захлопнулась крышка. Она не могла захлопнуться, Манихин прекрасно знал это, однако ничего не в силах был поделать с собой. Воображение порой выходило из-под контроля, никак с ним не справиться.
Сейчас рядом никого не было, поэтому он не полез в погреб, а просто лег рядом на живот и вытянул руку, пытаясь достать до верхней полки. На этой полке стояли в ряд бутылки домашней наливки – Анна делала – и самогонки, которую виртуозно гнал Серега. Ничего другого он не пил: только собственную самогонку с какой-то там немыслимой очисткой. Петр раньше тоже любил приложиться, но уже давненько не пробовал спиртного – врачи говорили, ему теперь вредно.
Да и в пень, вредно там или полезно, какая разница!
Он нащупал одну бутылку, отвернул пробку, понюхал – наливка. Вроде бы вишневая. Не пойдет – слишком долго берет-забирает. А ему совсем неохота, чтобы вся прожитая жизнь вдруг прошла перед глазами… Во второй была тоже наливочка – смородиновая, а с третьей повезло. Серегино рукомесло шибануло в нос так, что Манихин аж зачихал с отвычки. Единственное, что плохо, – придется пить без закуски. Полкой ниже стояли банки с соленьями, сохранились еще с прошлого года, но рука туда не доставала, а спуститься по лесенке Манихин не решался.
Ну не смешно ли! Жизни себя лишить не страшно, а спуститься в погреб…
Как говорится, у каждого свои недостатки.
Он отхлебнул из горлышка, поморщился, уткнулся лицом в сгиб руки, пережидая первое, самое острое и неприятное ощущение. Второй глоток дался легче. Все правильно, аккурат по пословице: «Первая колом, вторая соколом, третья мелкими пташками». В голове зашумело чуть ли не сразу, и ноги сделались ватными. Все-таки здорово ослабила его болезнь! Раньше мог пить ведрами, и хоть бы хны, ни похмелья, ни глупостей никаких не совершал по пьянке. Зная за собой эту особенность, иногда даже нарочно притворялся более опьяневшим, чем был на самом деле, потому что приятели могли обидеться: плохо, когда в подгулявшей компании один трезвый, на него смотрят как на шпиона империализма.
Куда ты, удаль прежняя, девалась? Ноги чуть ли не в разные стороны идут. Эк его разбирает!
Рванул на себя дверцу «Пежо», чуть не плюхнулся на заднее сиденье, но там горой были навалены какие-то не то мешки, не то подушки.
Сел опять за руль, хотя сзади, конечно, было бы удобнее, там можно вытянуться, лечь, уснуть. Ничего, он и спереди умудрился лечь, болезнь чем хороша, что здорово его изнурила, заставила похудеть. Правда что – нет худа без добра!
А кто там все же мешков навалил? Серега? Надо будет завтра ему…
Нет. Не надо будет. Как говорится, завтра никогда не наступит. Но все-таки странно, что Серега сложил в хозяйскую машину какие-то мешки. Или это все же подушки? А может, Серега тут ни при чем и все это барахло напихал кто-то другой?
Нет, вот же прицепилась забота! До мешков ли ему должно быть сейчас?
Манихин порою поднимался на локте и полулежа пил, пил, мучительно морщась от мельтешения разноцветных вспышек перед глазами. Голова кружилась, но сон уже наплывал. Анна металась вокруг, то близко заглядывала в глаза, то, всплескивая руками, отскакивала и кричала: «Да ты только посмотри, посмотри, кто это?!» Ага, уже и Анна его не узнает. Правильно он сделал, что решился наконец, давно надо было это сделать с собой. Но ведь оставалась еще какая-то надежда… Теперь уже нет.
Сон вдруг навалился тяжелой, удушливой глыбой. Уже сдаваясь ему, задыхаясь и засыпая последним сном, Манихин вдруг подумал, что нагромождение мешков очень похоже на человеческое тело.
