Зачем тебе алиби… - Малышева Анна Витальевна (первая книга .TXT) 📗
— Выпей! — потребовал он, хватая бутылку и нетвердой рукой наклоняя ее к стакану.
— Начинается, — вздохнула она. — Пей сам.
— Я тебе говорю — выпей! — крикнул он своим сиплым голосом.
— Отвяжись.
— Сука! — Он вылакал водку и зажмурился, задохнулся, заскреб ногтями по столешнице. Потом продышался, схватил корку черного хлеба, пожевал. Она завела глаза к потолку, словно призывая соседей сверху в свидетели, потом безжалостно сказала:
— Скоро подохнешь от водки.
— Машка, — он смотрел на нее глазами, полными слез. Их вышибла то ли водка, то ли что-то еще. — Выпей же хоть раз за упокой его души.
— Сам пей! — Она резко отвернулась, намылила тарелку.
— Он сын мне был…
— А мне кто? — так же резко и холодно ответила она. Ее спина была неестественно прямой, словно затянутой в корсет. Он с ненавистью посмотрел на эту несгибаемую спину и прошипел:
— А тебе кто, да? Тебе кто? Ты жизнь мне сломала. Выпей, говорю! Меня даже на похороны не позвали…
— Все равно наследства бы не дождался, — отрезала она. — У него жена есть.
Он выпил еще четверть стакана, нетвердой рукой нашарил папиросы, закурил. По кухне пополз едкий дым. Женщина поторопилась домыть посуду, сняла с плиты чайник, налила себе немного растворимого кофе и пошла с чашкой в комнату. Там она поставила чашку на стол, чтобы кофе остывал, и торопливо принялась краситься. Вскоре за ее спиной громко заскрипел пол. Она обернулась:
— Оставь меня в покое! Выжрал свою бутыль?
Ну и сиди, кури!
— Маш, — он с трудом уселся на старый диванчик, уставился на ее стройные голые ноги, с которых сползли полы халата. Она заметила это, но не стала поправлять одежду — ей было все равно. — Маш, а ты все-таки куда идешь?
— Отстань. — Она внимательно рассмотрела в зеркальце сперва один накрашенный глаз, потом другой. Второй глаз получился чуть больше первого. Она вздохнула и взялась за устранение дефекта. Потом нанесла румяна, достала красную помаду, принялась «рисовать» губы.
— Маш, ты же не в магазин?
Она не ответила. Нижняя губа удалась на славу.
Дело было за верхней. Постепенно рот становился таким, каким она привыкла его видеть — идеально очерченным, надменным, плотно сжатым.
— Маш, я же проверю, если ты не в магазине будешь, я узнаю…
— Слишком часто стал проверять.
— Да, и буду! — Он повысил голос. — Красишься вот, тряпки себе покупаешь новые… Еще говоришь, что денег нет!
— Я тебе на водку выдаю, чего тебе еще? — сверкнула она глазами.
— Чего мне еще? Еще я хочу, чтобы ты больше дома сидела! Вчера вот два часа аэробикой занималась… Для кого, а? Ты, в конце концов, моя жена пока!
— Вот именно — пока.
Рот был готов. Она встала, скинула халат, осталась в трусиках и лифчике. Белье было не слишком дорогое, но свежее, отделанное белым кружевом.
Мужчина впился взглядом в ее небольшую вздернутую грудь — дразнящую, девической формы.
Фигура у женщины была такая, что могла свести с ума даже законченного алкоголика. Маша открыла шкаф, достала белую юбку, красный свитерок, оделась, проверила, хорошо ли натянуты колготки, достала из коробки новые белые туфли, спрыснула грудь и волосы духами. Мужчина тупо смотрел на все это великолепие. Его чуть пошатывало, пришлось откинуться на спинку дивана. Заплетающимся языком он произнес без вопросительной интонации, констатируя непреложный факт:
— На свидание пошла…
— Не твое дело.
Маша обулась, проверила, все ли необходимые мелочи уложены в белую сумочку. Она уже сделала шаг к двери в коридор, когда ее вдруг остановил его свистящий шепот:
— Это ты его убила!
Она замерла. Помедлив, повернула к нему голову, внимательно вгляделась в мутные глаза, потом коротко ответила:
— Болван.
— Ты, Машка, ты! — Он попытался встать с дивана, но это ему не удалось. — Думаешь, я не знаю?
Не знаю, куда ты ходила?
— Куда это я ходила? — Женщина прижала к груди сумочку, не сводя с него глаз.
— К нему!
— Откуда ты знаешь?
— Я тебя выследил! — торжествующе крикнул он. — Я следил за тобой! , Та помолчала, потом пожала плечами:
— Делать тебе больше нечего? И откуда силы-то взялись следить?.. Едва по стенке ползаешь…
Надо же!
— Ты, ты! — злобно повторил он. — До сих пор забыть его не можешь, да?!
— А ты все забыл? — Маша дышала сдавленно, ей едва удавалось сдерживать ярость. Темные глаза перестали быть равнодушными, глубоко в них сверкало что-то страшное, напряженное, как сухие летние молнии — без дождя, без грома. — Забыл, видимо! Иначе не стал бы со мной говорить о сыне!
Постыдился бы, старый пес-! Да ты за бутылку водки все на свете забудешь!
— Я не забыл, нет, — пробормотал он, немного сбавив пыл. — Но он мой сын…
— Я его не убивала, — отрезала она. — А хотелось бы!
— А зачем туда ходила?
— Поговорить, раз уж ты все знаешь.
— О чем? — страдальчески протянул он. —'-г О чем ты с ним могла говорить?
— Да о жизни, о жизни! О жизни, которой у меня уже двенадцать лет нет! — крикнула она и вышла в коридор. Он не успел ее задержать — через секунду за ней захлопнулась входная дверь. Мужчина посидел, бессильно свесив руки между колен, потом встал, потянулся к столу, взял нетронутую чашку кофе, осторожно понюхал, попробовал отпить… Его лицо страдальчески скривилось, руки затряслись, кофе выплеснулся на потертый ковер.
…Маша быстро шла по улице, яростно размахивая сумочкой. Только когда кто-то обругал ее (она нечаянно шлепнула сумкой проходящего мимо мужчину), Маша опомнилась, прижала сумку локтем, пошла медленней. В груди кипело, она с трудом удерживала злые слезы. Наконец она поравнялась с витриной продуктового магазина. Потянула на себя стеклянную дверь, вошла, кивнула подружке за мясным прилавком. Та оживилась:
— О, какие мы красивые! Ты даже раньше, чем договорились!
— Ты сказала Тамаре, что я тебя подменяю?
Она не будет выступать? — поинтересовалась Маша, останавливаясь у прилавка.
— Да, она не возражает. А мне сегодня вечером к свекрови ехать, у нее день рождения, я уже второй год не могу сходить — все работаю… Уже обижается по-настоящему. Конечно, ночью за тебя тоже невесело пахать, но все равно…
Рыженькая продавщица болтала бы еще долго, но покупательница уже нетерпеливо тыкала пальцем в толстую колбасу, и Маша отправилась в подсобное помещение. Она переобулась в старые туфли на низком каблуке, натянула голубой нейлоновый халат и вышла в зал. Рыженькая уступила ей свое место и убежала переодеваться. Уходя, она сердечно улыбнулась.
— Вам? — спросила Маша очередного покупателя и достала из холодильника «Особую» колбасу.
Около пяти вечера, когда к мясному прилавку выстроилась небольшая очередь и Маша совершенно замоталась, в магазин вошел еще один посетитель. Она не обратила на него внимания — не имела привычки вертеть головой и разглядывать каждого входящего. Зато он, углядев белокурую, а не рыжую женщину за прилавком, остолбенел, потом нерешительно двинулся к ней. Маша вертелась как заведенная, отрезала куски по сто и двести граммов, взвешивала целые палки, хлопала на прилавок жестяные банки тушенки, кричала в подсобку:
«Сосисок индюшачьих!» Она не видела мужчины, пока тот не поравнялся с ней и она не спросила автоматически;
— Вам?
— Мне? — улыбнулся он.
Маша и бровью не повела, узнав знакомого. Указала на очередь:
— Видишь, сколько народу? Неужели не мог попозже зайти?
— А я зашел за пивом, не думал, что ты работаешь… — заметил мужчина.
Ему было на вид лет тридцать. Хорошо одетый, щуплый, невысокий, с вытянутым острым личиком, сильно смахивавшим на крысиное. Она пожала плечами:
— Ну и что? Я подменила Оксану.
— Ладно, тогда кинь мне вон ту нарезку… — Он показал пальцем на прилавок. — А больше ничего не скажешь?
— А что тебе сказать? — равнодушно откликнулась она. — Не видишь — очередь!
— Например, зачем ты решила эту ночь не работать? Можно узнать?