Черный лед - Стюарт Энн (первая книга .TXT) 📗
Он легонько потерся лицом о смешной ежик ее волос. Она стала совсем другой, похожей на остриженного ягненка. Совсем молодой, очень уязвимой. И еще более желанной.
Но именно это помогло ему вспомнить, что Хлоя теперь неприкосновенна. Он не имел ни права, ни повода дотронуться до нее еще раз, кроме того, это бы все только усложнило.
А теперь ему нужно перестать думать о ней и поспать столько, сколько сможет. И не важно, что ее запах и ощущение ее тела заполонили его целиком. Он достаточно крепок, чтобы не отвлекаться на подобные банальности. Бастьен закрыл глаза, вдохнул запах Хлои, прислушался к ее дыханию и позволил себе заснуть.
Был полдень. Хлоя не знала, откуда у нее такая уверенность, — в комнате стояла все та же чернильная тьма, ни единой искорки света не пробивал ось сквозь чердачное окно. Ее организм служил ей природными часами — каждое утро она просыпалась в половине девятого, надо или не надо, и, если что-нибудь будило ее среди ночи, она всегда знала, который час, даже если часов не было под рукой.
За последние несколько дней привычный порядок вещей разладился. Никогда за всю свою жизнь она столько не спала: должно быть, это реакция на все пережитые ужасы. Откуда ей знать, сколько она могла проспать в следующий раз — пятнадцать минут или трое суток.
Бастьен по-прежнему был рядом с ней. Во сне она повернулась и теперь лежала в его объятиях, положив голову ему на плечо, а руку на грудь, в то время как его рука обнимала ее за талию. Ей следовало отодвинуться, но она не стала этого делать. Она не дрогнула ни единым мускулом, только прищурилась, стараясь различить хоть что-нибудь в непроглядной тьме.
Бастьен спал беспробудно и очень тихо. Наверное, это входило в его подготовку. Он не мог позволить себе храпеть, как большинство мужчин. Он спал настолько крепко, что вряд ли смог бы заметить, если она тихонько высвободится из его мягких объятий и повернется к нему спиной. А то лежать так было слишком рискованно. Слишком… соблазнительно.
Стокгольмский синдром, с сожалением напомнила она себе. С фактами ничего не поделаешь. Ей ведь даже не нравился этот мужчина. Просто пока она вынуждена с ним оставаться, но, как только вернется домой, все станет на свои места, и ее кратковременное влечение растает, унося с собой изрядную долю неприязни к самой себе.
Впрочем, откуда неприязнь? Ведь нельзя же отрицать, что человек, называющий себя Бастьеном Туссеном, физически привлекателен. И нельзя отрицать, что он спас ей жизнь, к тому же наверняка не единожды, и она обязана быть ему благодарной.
Об этом ей совсем не хотелось думать. Ей вообще ни о чем не хотелось думать — ни о мужчине, лежащем рядом с ней, ни о Сильвии, ни о людях, которые сидели вокруг огромного стола и притворялись, будто говорят о торговле продуктами. Надо думать про снег. Пушистый белый снег, в полной тишине окутавший город покровом, белыми хлопьями летящий на землю, засыпая железные дороги, аэропорты, отрезая пути и оставляя ее в руках убийцы…
— Прекрати об этом думать.
Бастьен не сделал ни малейшего движения, ритм его дыхания не изменился, но его спокойный голос взрезал тишину, точно осколок стекла.
Хлоя откатилась от него, прижалась к стене как можно теснее. И все равно у нее на этой узкой кровати никак не получалось не касаться его длинного худощавого тела.
— Я думала, ты спал.
— Я и спал. Пока ты не проснулась.
— Не говори ерунды, я даже не сдвинулась. Я открыла глаза, только и всего. Не пытайся мне внушить, что я разбудила тебя шелестом ресниц.
Ее тихий язвительный голос отталкивал его, как не могло оттолкнуть тело.
— Нет. — Он ответил таким же тихим сонным голосом, но ее это не обмануло. — Как только ты начинаешь думать, твоя кровь начинает бежать быстрее. Я слышу, как ускоряется твое сердцебиение, как бьется пульс. Даже если ты не напрягаешь ни единый мускул.
— Ты что, экстрасенс? «Особенный»? — саркастически поинтересовалась она.
— Не понял?
И действительно — он ведь не смотрит кино, откуда он может знать название американского фильма? Он умеет считать пульс и определять скорость сердцебиения, но не смотрит ни сериалов, ни ток-шоу. Может быть, он вообще никогда не смотрит телевизор. Это бы ее не удивило. Он ведь сказал, что никогда не ходил в кинотеатры.
Но вот что ее действительно удивило — так это то, что, даже повернувшись к нему спиной, она по-прежнему остро ощущала его присутствие. Она по-прежнему совершенно иррационально тянулась к нему. Только это не могло привести ни к чему, кроме расстройства и разочарования.
— Который час?
— День на дворе, — ответил он. Затем отодвинулся от нее и встал с кровати. Она вздохнула, ощутив нечто, что про себя назвала облегчением.
— И что мы станем теперь делать? Выйдем на двор и будем лепить снеговиков? Мне кажется, моя одежда для этого не подходит. — Да, она сумела подпустить достаточно холода в голос. Он не должен ни на мгновение заподозрить, какая буря бушует в ней.
Бастьен зажег свечи. Его лицо обметала легкая тень — на подбородке и щеках показалась щетина, и это ее странно взволновало. Все время, сколько продолжалось их бегство, он выглядел безукоризненно ухоженным, даже когда убивал кого-нибудь или просиживал целую ночь на полу, попивая вино.
Его длинные волосы растрепались и в беспорядке упали на лоб; вид у него был помятый и удивительно человеческий. И это встревожило Хлою еще больше.
— Должно быть, я мешаю твоей личной жизни, — вдруг сказала она совершенно неожиданно для себя, не успев прикусить язык.
Бастьен как раз рассматривал остатки еды, прикидывая, что делать с хлебом и апельсинами. Он повернулся и уставился на нее со странным выражением во взгляде темных непроницаемых глаз.
— О чем ты говоришь?
— Ну ты вроде как исчез вместе со мной. Разве у тебя нет кого-то, кто сейчас гадает, куда ты пропал? — С каждым словом она запутывалась все больше, но остановиться уже не могла. Вечная ее беда — она слишком много болтает, выругала себя Хлоя.
— Кого-то?
— И незачем повторять, как попугай, все, что я скажу. — Она разозлилась и растерялась одновременно. — Я говорю о человеке, значимом для тебя. О человеке, с которым ты живешь…
— Так ты говоришь о мужчине? — Он рубанул наотмашь то, что она хотела высказать обиняком, и выглядел при этом чересчур, на ее взгляд, изумленным. — Ты решила, что я голубой?
— Я пыталась сказать об этом как-нибудь осторожно, — призналась она, уже не скрывая своего раздражения. — Просто очень на то похоже.
— Почему «на то похоже»?
Вот бы выхватить у него нож и отрезать себе язык, жалобно подумала Хлоя. Как вообще можно было умудриться заговорить об этом? Почему она просто не заткнулась с самого начала?
— Все в порядке, Хлоя, — сказал Бастьен, когда она так и не смогла ответить. — Ты сочла меня голубым, потому что я не захотел тебя трахнуть. Так ведь?
Она падала все глубже и глубже; его намеренная грубость заставила ее лицо вспыхнуть ярким румянцем.
— Я на это и не рассчитывала.
— Ой ли? Так ты считаешь, что если мужчина к тебе не пристает, то лишь потому, что ему вообще не нравятся женщины, и никак иначе? А что это ты так заинтересовалась? Не думал, что мои сексуальные предпочтения способны на что-то повлиять.
— Они ни на что и не влияют.
— Тогда зачем ты спрашиваешь?
Хлоя наконец сумела овладеть своим голосом.
— Не надо, — сказала она. — Попасть в капкан и сидеть в этой черной дыре с тобой — уже достаточно скверно само по себе. Не надо еще и прижимать меня к стене словами. Я просто полюбопытствовала.
— Ты уже и так была физически прижата к стене. Во многих смыслах, — ответил он, и она невыносимо отчетливо вспомнила тот момент в замке, когда он вошел в нее, и темную судорогу наслаждения, охватившую ее тело.
— Хватит! — Хлоя почти задыхалась.
К ее изумлению, Бастьен оставил ее в покое, сел обратно на кровать, держась на приличном расстоянии от нее, и протянул ей зачерствевший багет. — Сыр мы прикончили, но еще есть пара апельсинов. Попозже надо будет найти тебе нормальную еду.
