Грозные чары (Это странное волшебство) - Стюарт Мэри (читать книги без регистрации .TXT) 📗

– Могу себе представить.

А еще я могла представить самого Макса, прикованного к больничной кровати в чужой стране и узнавшего страшные вести по телефону, из телеграммы, письма...

– Тогда-то он и начал пить. Прежде чем я смог добраться домой, прошло почти два месяца и худшее уже произошло. Конечно, я сознавал, как эта трагедия должна была ранить отца, но для меня было жутким потрясением вернуться домой и увидеть собственными глазами...

Он немного помолчал.

– Можешь представить себе еще и это: дом, пустой и какой-то заброшенный, точно там месяцами не вытирали пыль, хотя, конечно, это глупо, разумеется, там все вытирали. Но все равно комнаты казались какими-то покинутыми – там словно гуляло эхо прошлого. Салли, моя сестра, всегда была как живой огонь. И по этому дому бродил мой отец, худющий, точно телеграфный столб, совсем поседевший. Он слонялся по этому проклятому пустому дому, как сухой лист в продуваемом всеми ветрами сарае. Совсем не спал, разумеется, и беспрерывно пил. – Макс неуютно пошевелился на стуле. – Что там он сказал про дом, который как королевская кухня без огня?

– Это из пьесы Турнера [15] «Трагедия мстителя». «Ад похож на огромную королевскую кухню, где не горит огонь».

– Ад? – переспросил он. – Да, понимаю.

– Это было совершенно не к месту, – торопливо сказала я. – Это просто пришло ему в голову, как такой образ...

– Пустоты? – Макс внезапно улыбнулся. – Очень мило с твоей стороны, но не волнуйся, все уже позади.

Он снова ненадолго умолк.

– С того и началось. Потом, конечно, стало чуть лучше, первое потрясение схлынуло, да и я вернулся домой, и он пил уже не так много, а только от случая к случаю, когда перенапрягался, или уставал, или просто во время очередного приступа этой чертовой полнейшей депрессии, к которой он вообще очень склонен, – это такая же реальная вещь, как сыпь, да ты и сама это знаешь. Но все равно рано или поздно срывался и «в виде исключения» напивался вдрызг. К несчастью, сделать тут было практически ничего невозможно. Ну, если помнишь, пьеса продержалась на сцене долго, и он играл в ней восемнадцать месяцев. За все это время я сумел увезти его только недели на три, а потом он каждый раз возвращался в Лондон, и пустой дом очень быстро вновь одерживал над ним верх – и «в виде исключения» он снова напивался.

– А ты не мог уговорить его продать дом и переехать?

– Нет. Там родились и он сам, и его отец. Он об этом даже подумать не мог. Словом, пара лет такой жизни – и он окончательно покатился вниз по склону. Потом начались срывы, поначалу, спасибо его друзьям, преподносимые широкой общественности как результаты перенапряжения и чрезмерной работы. Ему хватило здравого смысла, чтобы понять, что происходит, а также гордости и честолюбия, чтобы уйти, пока он еще мог сделать это, не разрушив легенды. Он пошел на все, даже лег в лечебницу. Потом я забрал его и увез сюда, чтобы окончательно убедиться, что с ним все в порядке, и дать ему отдохнуть. Теперь он умирает от желания вернуться, но я-то знаю, что он ни за что не станет возвращаться, пока есть хоть малейшая опасность, что все начнется заново. – Макс вздохнул. – Я думал, все уже в прошлом, но теперь даже не знаю. Понимаешь, дело тут не только в силе воли. Не презирай его.

– Я понимаю. И как я могу его презирать? Я его люблю.

– Отличительная особенность Люси Уоринг. Любить вопреки всему и без всяких причин. Нет-нет, я не смеюсь над тобой, боже сохрани... А ты мне скажешь кое-что?

– Что?

– Там, на пляже, ты имела в виду именно то, что сказала?

Этот внезапный, почти небрежный вопрос застал меня врасплох.

– На пляже? Когда? Что я сказала?

– Я прекрасно понимаю, что твои слова не предназначались для моих ушей. Мы как раз начали подниматься по лестнице наверх.

Наступила тишина. В камине с тихим треском упало и рассыпалось черными светящимися угольками полено.

– А не слишком ли о многом ты спрашиваешь? – с трудом выдавила я, наконец.

– Прости, ужасно глупо с моей стороны. Забудь. Боже, ты права, вечно я выбираю самый неподходящий момент.

Он наклонился к огню, взял кочергу и принялся сгребать дрова в кучку. Я глядела на его профиль, и меня охватил приступ смущения и вместе с тем досады на Макса, на его бестолковость. Ну зачем ему понадобилось спрашивать? Сейчас я не могла бы сказать ни слова, даже если бы попыталась.

Из груды разворошенных кочергой углей вспрыгнул вдруг язычок пламени. Огонь мгновенно перекинулся на соседнее полено и осветил лицо Макса, на миг выхватив из полумрака следы ночных тревог, боли и напряжения, нахмуренный лоб, так похожий на лоб его отца, твердые, выразительные скулы, решительный рот. И та же короткая вспышка озарила для меня кое-что другое. Это я вела себя глупо, а не он. Если человек задает какой-то вопрос, то, значит, ему очень надо знать ответ. И с какой стати он должен ждать и выдумывать какие-то новые слова, чтобы снова задать этот вопрос в «момент», который покажется мне более «подходящим»?

И я сказала – просто и без прикрас:

– Знаешь, спроси ты меня об этом три часа назад, наверное, я бы ответила, что ты мне даже и не нравишься вовсе, и... наверное, я сама в это верила... по-моему... А теперь ты сидишь тут напротив и смотришь на меня, всего лишь смотришь – вот так, – и у меня все кости плавятся, и это нечестно, такого со мной раньше никогда не случалось, и я для тебя пойду на что угодно, и ты это знаешь, иначе не стал бы... Нет, послушай, я... я не то имела в виду... ты сам меня спросил...

На этот раз поцелуй вышел лучше – ничуть не менее захватывающий дух, зато, по крайней мере, мы находились на суше, в тепле и знали друг друга на целых два часа дольше...

Откуда-то из тени раздался резкий щелчок и какое-то жужжание. В одно мгновение мы очутились в ярде друг от друга.

– Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, – проворковал тихий, певучий голосок, и снова наступило молчание.

– Чертовы часы! – взорвался Макс, но потом расхохотался. – Вечно пугают меня до полусмерти. Звук у них, как будто кто-то подкрадывается с винтовкой в руке. Прости, я тебя не слишком резко уронил?

– Чуть не на пол, – дрожащим голосом отозвалась я. – Уже четыре часа, мне пора идти.

– А не можешь еще чуть-чуть подождать? Нет, послушай, есть еще кое-что, что тебе следует знать. Постараюсь уложиться покороче. Может, снова присядешь рядом со мной? Не обращай внимания на эти часы, они вечно спешат. – Он приподнял бровь. – Почему ты на меня так смотришь?

– Для начала, – сказала я, – люди обычно не подпрыгивают до потолка, услышав звук, похожий на щелканье затвора автомата. Разве что ожидают, что этот самый автомат на них наведен. А ты ожидал?

– Все может быть, – весело согласился он.

– Боже праведный! Тогда я уж точно остаюсь – хочу услышать все до конца! – И я села, скромно оправляя вокруг себя складки шелка. – Продолжай.

– Минутку, только дров подкину. Тебе тепло?

– Да, спасибо.

– Не куришь? И никогда не курила? Благоразумная девочка. Ну...

Макс уперся локтями в колени и снова уставился в огонь.

– Не знаю толком, с чего начать, но постараюсь говорить покороче. Подробности узнаешь позже. Расскажу только о том, что произошло сегодня ночью, а особенно, что произойдет завтра – то есть уже сегодня, – потому что, если ты не против, я хочу, чтобы ты мне помогла. Но чтобы все было ясно, придется вернуться к самому началу этой истории. Полагаю, ты можешь сказать, что все началось с Янни Зоуласа, – во всяком случае, я начну с него.

– Так значит, это правда? Он был контрабандистом?

– Да, правда. Янни регулярно возил товар – всякая контрабанда называется «товаром» – к албанскому побережью. Ты совершенно верно догадалась насчет сообщника – у него и в самом деле имелся сообщник на другой стороне, некий человек по имени Мило, а над ним стояли еще люди, которые привозили товар и платили ему: но не я. Тут ты ошиблась. Ну а теперь, что тебе известно про Албанию?