Шаг до страсти - Энтони Эвелин (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
— Нужно было запирать этот проклятый ящик, — сказал он. — Никогда не думал, что ты пойдешь в мой кабинет. Сам виноват.
Маргарет еще сдерживалась. Она с такой силой сжимала зажигалку, что края больно врезались в ладонь, но неизбежный вопрос она задала тем же угрожающим презрительным тоном:
— Зачем тебе такая вещица? Что ты тайно фотографируешь? В какое же дерьмо ты попал на этот раз?
Он не догадался, куда она клонит, осознание вины помешало ему понять, что жена имела в виду сексуальные, а не политические увлечения.
— Никакое это не дерьмо, — возразил он. — Но не думаю, чтобы ты поняла. Ты в жизни не имела идеала.
— Идеала? — Она быстро менялась в лице, и на фоне кричащего фиолетового платья оно сделалось страшным.
— Идеала, — повторил Фергус. — Абстрактного представления о том, как усовершенствовать человечество. Я верю в это уже очень давно. Ты назовешь это дерьмом, предательством, чем угодно, но я не согласен. Я думаю, все, что я делаю, правильно.
Пока он произносил эти слова, она стояла и вдруг почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она тяжело опустилась на банкетку и ухватилась за угол трюмо — от толчка звякнули стоявшие рядами флакончики и пузырьки.
— Предательство, — услышал он ее шепот. — Предательство... Боже мой! Так вот чем ты занимаешься! — Она сидела с полуоткрытым ртом, в глазах отразился такой ужас, что Фергус буквально остолбенел.
— Кто тебе платит?
Он покачал головой:
— Никто мне не платит, Маргарет. — Она, казалось, не слышала его.
— Русские... вот кто! Наверное, опять педерастия, и ты у них на крючке!
— Нет, — ответил он. — Ты все еще не понимаешь. Шантаж тут ни при чем. Меня никто не заставляет ничего делать. Я делаю это, потому что так хочу. Я верю в это со времен Кембриджа.
— Веришь — во что? — Она почти выплюнула в него это последнее слово. Постепенно она брала себя в руки и потрясение сменялось отвращением такой силы, что ему невольно на миг захотелось отскочить от жены, чтобы она не вцепилась в него своими длинными ногтями и острыми зубами.
— Коммунизм, — сказал он. — Я стал коммунистом. Задолго до того, как встретил тебя. — Он сделал жест, совсем печальный. — Прости, — сказал он. — Еще один удар для тебя. Я бы очень хотел, чтобы ты поняла, что я чувствую. Жаль, что нам так и не удалось поговорить друг с другом о важных вещах.
Он отвернулся, по всему телу разлилась слабость, стало подташнивать. Несмотря на то что он так много перенес, ему не хотелось причинять ей страдания. Он не ожидал, что она вдруг разразится слезами. Сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз видел, как она плакала! Ее слезы испугали его, лишили уверенности. Он подошел к ней, протянул платок, который она резко вырвала из его руки.
— Не подходи ко мне, не смей подходить ко мне! Гад, грязный предатель! Предатель! Коммунист — стоишь тут и говоришь, что коммунист, и еще просишь, чтобы я попыталась понять тебя?
— Не кричи, — сказал он. — Нас могут услышать.
— Да, — в неистовстве бросила ему в лицо Маргарет. — Да, могут! На, забирай эту гадость! — Она кинула в него маленькой золотой зажигалкой. Та пролетела мимо и ударилась в стену. Маргарет повернулась к зеркалу и принялась поправлять макияж, с силой хлопая ящиками и размазывая пудру по лицу. Затем поднялась.
— Пошел вон из моей комнаты, — прошипела она. — У меня встреча с маркизой, и я уже опаздываю. С глаз моих долой!
Он поднял с пола зажигалку, великолепно изготовленную. Даже от удара о стену она не разбилась. Золотая зажигалка с подделанным клеймом «Тиффани». Это он сам придумал, а его вербовщики одобрили. Сунув ее в карман, он вышел и неслышно притворил за собой дверь. Он никогда не производил шума, если это от него зависело. Как-то раз его бабушка, внушительная викторианская дама, заметила в его присутствии об одном взрослом человеке:
— Джентльмен не хлопает дверью. — Этими словами нарушитель был навсегда отрешен от их дома. Фергус запомнил это на всю жизнь.
Стефенсон прошел к себе в кабинет и присел к письменному столу. Он отчетливо помнил свое детство. Отец с матерью были какими-то тенями, с которыми он встречался в установленное время между пятью и пятью тридцатью; они запомнились ему необыкновенно высокими, а то, что они делали за пределами детской, казалось таинственным и непонятным. Его память заполняла заменяющая мать нянюшка, которой его отдали родители. В отличие от описываемых во всех популярных брошюрах извергов-нянь, чьею бесчеловечностью объясняют несчастья, впоследствии постигшие детей, тот выбор, который он сделал в жизни, никак не объяснишь влиянием няни. Его любили и лелеяли, конечно, пока он оставался хорошим ребенком, и в процессе воспитания он не был искалечен. В годы возмужания, постигая собственную натуру, он пытался анализировать мотивы, по которым он пошел совершенно в ином направлении, чем можно было бы предположить по его воспитанию и окружению. Разгадка лежала не в его прирожденной человечности или атеизме, к которому он пришел еще в школе. С его темпераментом он столь же легко мог бы добиться не менее блестящей карьеры и в церкви. Но сонная англиканская церковь тридцатых годов не могла привлечь его ничем позитивным. Не будь его окружения, он мог бы очутиться в лоне догматических сил, под которыми подразумевали римскую католическую церковь. Но для Фергуса, учитывая его происхождение, воспитание и атмосферу, в которой он вырос, католики были такими же еретиками, как диссиденты и нонконформисты. Он нередко говорил о себе, что он слабый человек, — и весьма несправедливо. По своему характеру он нуждался в том, чтобы им руководили сообразно его интеллекту и эмоциональному настрою, — система классовых привилегий и государственная служба, в условиях которых проходили первые десятилетия его жизни, не давали удовлетворения ни первому, ни второму. Найди он для себя такой авторитет, Фергус стал бы способен на большую отвагу, упорство и жертвенность. Эта потребность оставалась в нем все еще не удовлетворенной ко времени, когда он поступил в университет и обнаружил, что он к тому же и гомосексуалист.
И снова неудача. У того, кто соблазнил его, не было никакой привязанности к левым. Политика его ничуть не занимала, а кроме гедонистских убеждений, никаких других убеждений он не имел. Он бы громко посмеялся над Фергусовскими эмоциональными поисками истины, если бы услышал про них. Обращение Фергуса произошло совершенно неожиданно и совпало с неудачным романом, от которого он пытался всеми силами освободиться. На вечеринке он встретил известного писателя-коммуниста. Это было в те времена, когда половина студентов, выходцев из аристократии, считала себя ярыми последователями Маркса, а «Интернационал» пели в конце каждого диспута. Писатель относился к наиболее экстремистскому течению в социализме, и его чествовали новые поклонники. Для Фергуса Сте-фенсона он явился настоящим открытием. Внешне непривлекательный, он весь дышал пламенной убежденностью, от него исходило удивительное притяжение. Он воплощал в себе невиданную силу, которая, как и всякая фанатическая вера, безусловно, шла из самых глубин его существа.
Он пригласил Фергуса отужинать с ним — вот когда завершились поиски смысла жизни. Фергус обрел веру. Еще он нашел оружие, с помощью которого мог победить собственную неудовлетворенность и отвращение к себе. Он открыл для себя общие узы, связывающие его с мужчинами и женщинами всех классов и возрастов. Важнее всего было то, что он нашел среди них свое место. В собственном мире он чувствовал себя чужим, жил фальшивой жизнью с единственной альтернативой — уйти из него полностью, чтобы жить в убогих потемках мира, населенного всеми презираемыми гомосексуалистами. Однако эти люди вызывали у него непередаваемое отвращение. Приведись ему жить среди этих людей, он быстро сошел бы с ума. И вот теперь ему нашлась роль в нормальном мире, где у него есть друзья, цель, прибежище. Привлекала его также и обстановка секретности, которая давала ему ощущение, которого ему всегда не хватало — чувство принадлежности к группе.
