Рецепт идеальной мечты - Литвиновы Анна и Сергей (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Уставшая от кошмаров, Надя включила ночник, повалялась, послушала завывания ветра. "Почему, когда снег, так есть хочется? Нет, ночью кушать нельзя.
Вредно".
Живот возмущенно заурчал. Надя вздохнула и прошлепала на кухню. Что она, даже чаю не может себе позволить?
Холодильник сиял чистыми полками: зарплата только послезавтра. "Была б я разумной – купила бы на последний стольник курицу. И бульончик был бы, и мясо – в сухарях можно обжарить. Калорий немного, и для желудка полезно". Но курицы, увы, в холодильнике не имелось. Вместо нее Надя накупила конфет и сушек.
Верный, конечно, гастрит, да и килограммы лишние – зато вкусно.
Ее единственный верный рыцарь – такса Родион – приплелся на скрип паркетных досок. Умильно крутил хвостом, преданно взглядывал в глаза.
– Лицемер ты, – вздохнула Надя, швыряя ему конфету.
Она заварила себе зеленого чаю – маленький реверанс здоровому образу жизни. Взяла четыре сушки и две конфеты "Мишки на Севере". Остатки лакомств остервенело засунула на самую дальнюю полку, чтоб больше соблазна не было. Хрустнула сушкой. Задумалась. Мысли текли вразброд, иногда сталкивались, натыкаясь друг на дружку. "Интересно, про Ординатора – это все-таки правда? Или – показалось? Когда вьюга – чего только не примерещится… А сушки хорошие, свежие, и маку на них много… И что я все мечтаю о длинных платьях да о позапрошлом веке? Совсем, что ли, дура, клуша библиотечная?! Неужели кому-то это сейчас нужно?!"
И память услужливо подкинула: ее недавний знакомый Вадим, молодой доцент. Глаза грустные, лицо умное, и галстук дорогой. Надя припомнила, как пили они кофе с восхитительными пирожными и он говорил:
"Вам, Надежда, следовало бы родиться не сейчас. Представляете: девятнадцатый век, усадьба, все неспешно, величаво, красиво… "Над всем, что она делала, говорила, над каждым ее движением носилась тонкая, легкая прелесть, во всем сказывалась своеобразная, играющая сила…" Это, несомненно, о вас…"
Надя даже вздрогнула, когда Вадим слово в слово, без запинки, процитировал милую ее сердцу "Первую любовь".
– Вы любите Тургенева? – строго спросила она.
– Люблю. Я не гонюсь за модой, – ответил Вадим, остро впиваясь в нее своим грустным взглядом.
Ну и что, где теперь этот Вадим? Исчез и даже телефона не оставил. "Я тебе позвоню!" – сказал. Какие дурацкие, пошлые, лживые слова!
Родион привалился к Надиной ноге: мокрый нос греет, он у него мерзнет.
"Нет, с мужиками мне не везет. Интересно, может, это болезнь такая? Хроническое безмужчинство. Может, у меня запросы слишком завышенные? Сходить, что ли в кино… Ну, скажем, с Сашкой, дружком Димы Полуянова? Сашка-то давно звал… Ну схожу. Ну, кофе с ним выпью. А дальше-то что?"
Надя, не видя, смотрела в зимнее ледяное окошко и понимала: Сашка – не то. Не нравится ей Сашка, и не нужен он ей. Он – скучный. Обычный, рядовой.
"Можно подумать, ты сама – не рядовая", – передернула плечами Надя.
Нет, она – не рядовая, она не хочет быть рядовой!
Вон, когда вместе с Димкой Полуяновым расследование вели, она даже быстрей его соображала! Только разве кто это оценил?
Эх, Димка, Димка… Журналист, красавец, циник…
Столько пережили вместе, стояли друг за друга насмерть. Когда припекало, ни на шаг от нее не отходил.
И Наденькой называл, и лапочкой, и умницей. А как только общие приключения кончились – все, прощай, библиотечная девушка. Когда жизнью рисковать – так вместе, а уж плоды славы он и сам пожнет, справится.
Имя себе сделал на их расследовании, газета специальный выпуск напечатала – огромная статья, фото автора и подпись: "Наш герой Дмитрий Полуянов". А она, Надя, – как бабка из сказки, возле разбитого корыта осталась.
На душе стало совсем погано. Вьюга, ночь, половина четвертого утра. А завтра ей – в первую смену, к девяти.
И к чаю – одни дурацкие сушки остались.
Надя подхватила Родю под мышки и отнесла его на постель. Ну и пусть негигиенично. Зато – не так одиноко.
…Счастие мое представлялось мне бесконечным; я не вспоминала о прошлом; не мечтала о будущем – я жила лишь сегодняшней минутой. Я наслаждалась огненными взорами, что он любовно бросал на меня; звуком речей его – из коих я не слышала половины, однако же умела чудесным образом впопад делать свои замечания; его тайными пожатиями моей руки, на которые я порой бесстыдно позволяла себе отвечать… Будущность наша рисовалась мне в счастливом тумане. Он просил моей руки. Он был богат, знатен и красив – этого оказалось довольно для моей тетушки. Я не могла поверить в свое счастие и разрыдалась у нее на руках, как дитя, когда тетенька вошла ко мне в комнаты с сим известием. Конечно же, я не могла отказать ему. Свадьба была назначена сразу на Красную горку, здесь, в Первопрестольной, в храме Большого Вознесения у Никитских ворот.
Все время, предшествующее венчанию, я была, как мотылек. Я жила одним лишь днем. Я трепетала в предвкушении его объятий и грозных тайн брачного венца, но таинства семейной жизни представлялись мне словно покрыты розовой вуалью. О! Теперь-то я знаю, что за этой вуалью сокрыты невидимые миру тернии, которые способны жестоко язвить тело и душу!
Однако буду последовательна в описании роковых событий. Однажды, во время одного из его визитов, он сделал мне вопрос, коего я втайне ожидала и страшилась все это время – но который все равно прозвучал для меня словно раскат грома. Взор мой затуманился, грудь стала вздыматься чаще. Увидев мое состояние, он схватил меня за руку. «Я расстроил вас! Простите!» – воскликнул он. «О да… – проговорила я холодеющим языком. – Память о бедной матушке еще так свежа, еще причиняет мне столько боли…» Однако вовсе не одно только воспоминание о покойнице стало причиной моего состояния. Не ведая о сем, он продолжал настаивать:
«Но ваш отец… Я хотел бы увидеть его и заручиться для нашего брака его благословением…» Тут краска прихлынула к моему лицу; в глазах потемнело, и я лишилась чувств.
Мой жених связал мой обморок лишь с упоминанием о моей бедной матери – тайна моих родителей тщательно охранялась от мнения света.
Поэтому не прошло и двух дней, как жених мой с невинной безжалостностью вновь спросил меня об отце.
На сей раз мне удалось не лишиться чувств, и я холодно ответила, что дела имения удерживают папеньку в деревне. Мой жених настаивал на встрече с ним; он просил позволения писать ему; он хотел, чтобы мой отец присутствовал на обряде венчания. Не помню, под каким предлогом удалось мне отговорить его от сих намерений.
Однако предлог этот, видимо, не показался ему основательным, потому что он стал возвращаться к беседам о моем отце едва ли не вседневно – не представляя, какие мучения доставляет он мне сими своими разговорами.
Наконец – и вовсе не потому, что я хотела бы того, а единственно ради избавления себя от расспросов, язвящих мне душу, – я согласилась на план, высказанный однажды моим женихом: немедленно после венчания мы вместе с ним отправимся с визитом к моему отцу, в наше имение Никитинское.
Это намерение, эта грядущая встреча моего будущего супруга и моего отца несказанно отравили все мои мысли перед свадьбой и все приготовления к ней. И мой жених, и тетушка не раз заставали меня в слезах – на их расспросы о причинах расстройства я обычно отвечала:
«Пустое…» – ибо никому не могла поведать истинный повод своей печали. Они оставляли меня в покое, высказывая предположения, что я грущу о предстоящей мне утрате девической невинной беззаботности. Вечерами я горячо, вся в слезах, молилась об избавлении меня от мучений. В своих фантазиях ночью я представляла себе какой-нибудь способ, который смог бы спасти меня от неизбежного возвращения в Никитинское. Я мечтала о том, что мой жених вдруг переменит свои планы; и о том, что свадьба наша неожиданно расстроится (и чуть ли не стала всерьез желать этого!); и даже – да простит меня господь за кощунственные мысли! – мечтала о чьей-либо смерти: моего отца, моего жениха – а прежде всего меня самое. Я представляла себя не в подвенечном уборе пред алтарем – но в таком же белом одеянии покойницы, во гробе, украшенном цветами. Я воображала горькие рыдания моего жениха над моим безжизненным телом – и сей исход казался мне едва ли не желанным, и я сама заливалась сладкими слезами…
