Молчи (ЛП) - Малком Энн (е книги TXT, FB2) 📗
У Жаклин и Орион этого не было.
У них никого не было.
У них не было никого, кто бы подготавливал им ванны, готовил еду. Их семьи исчезли.
На мгновение Шелби ощутила укол ревности. Она знала, что это ужасно — желать такого одиночества, чтобы ее родители просто взяли и исчезли. Даже если всего на мгновение. Здесь было душно, в этом доме, который ничуть не изменился. Ее комната — словно святилище человека, которым она когда-то была. Она жила в районе, где соседи стремились увидеть ее, поболтать с ней, передать подарки, сверкая своими жалкими улыбками. Если ей придется подделать очередную благодарность еще одному соседу, она подумала, что могла бы просто убить их прямо на месте.
Ожидание давило на нее со всех сторон, тяжелое, удушающее. Конечно, ее родители не видели ее отчаяния, ее клаустрофобии, ее страданий. Они были хорошими людьми, хорошими родителями, хотя и немного властными — она знала это. Она видела, как ослабли нити, удерживающие их обоих вместе. Ее мать всегда была сильной. Немногословной. Дисциплинированной. Она избегала всех стереотипов о мягкости и изяществе, которыми должна обладать мать. А отец был мягким человеком. Несмотря на его рост — она всегда считала его очень большим в детстве, хотя на самом деле он был среднего роста, — на его сильный подбородок, его густые и мужественные усы, она всегда обращалась к нему. Он говорил тихо, никогда не повышал голоса и с радостью позволял жене командовать собой.
Все изменилось. Ее мать больше не была такой сильной и непреклонной, какой была раньше. Она подготавливала ванну и готовила макароны с сыром. Отец сидел в кресле рядом с ней и читал книгу. По крайней мере, делал вид, что читает. Шелби знала, что он просто использовал это как предлог, чтобы побыть с ней в гостиной. Она никогда не была одна.
Они наблюдали за ней. Возможно, потому, что хотели впитать в себя все потерянные годы. Но она была уверена, это в основном потому, что они чего-то ждут. Чтобы она раскололась. Но если она действительно сломается, они разобьются вдребезги. Она никогда не умела читать людей. Она говорила не те вещи в неподходящее время, даже в Клетке. И это лишало ее всех социальных навыков, которыми она могла обладать.
Но она не была идиоткой. Она все замечала. Ее родители не смогут заставить ее сделать то, чего она хочет. Например вырвать себе волосы. Выпить целую бутылку того Фаербола, который дала ей Эйприл. Разбить все зеркала в доме, чтобы больше не смотреть на себя. Разгромить комнату, которая больше не принадлежала ей — она принадлежала Шелби, давно потерянной, давно умершей, трупу в Клетке, в доме ужасов. Ей до боли хотелось сорвать плакаты со стен, поджечь свое цветастое одеяло и выкинут все мягкие игрушки, которые ее мать искусно разложила на кровати.
Но, конечно, она этого не сделала.
Она ела макароны с сыром. Принимала ванны. Притворялась, что смотрит дурацкие фильмы, которые включала ее мама.
И чувствовала, что медленно сходит с ума.
Некоторое время спустя, когда она ощущала, что доспехи вот-вот отлетят, а ее яростная бомба уже в середине взрыва, она начала писать и продолжала писать, писать и писать, пока не заполнила четверть блокнота на спирали. Позже она поняла, что большая часть написанного была полным мусором, но не могла отрицать, что чувствует себя лучше.
Нужно было так много наверстать.
Так много поесть, посмотреть, почитать, попить… употребить.
Она не это планировала.
Жаклин не думала, что кто-то когда-то планировал стать зависимым. Люди просто искали лечения в неправильных местах. Искали тишину в баре. В побеге. Где угодно. Жаклин просто хотела, чтобы все это на мгновение прекратилось. Она хотела сбежать из своего тела. Из разума. Из прошлого. Из будущего. Из настоящего. Из всего этого дерьма.
Сначала она хотела попробовать. Потому что она хотела попробовать все. Она не привыкла контролировать себя, свое окружение, свое тело. И этот вернувшийся контроль отказывался от чего-либо нового, чего-то немного опасного и трудного.
В течение многих лет ее тело не принадлежало ей. Другие разрушили его. Изранили его. Испачкали.
Жаклин не хотела ничего исправлять. Она хотела все испортить по-своему. Она хотела закончить работу, которую они начали, но на собственных чертовых условиях.
Она начала с выпивки. Она знала, что Орион винила в этом Эйприл, но это не из-за Эйприл. Даже не в производителях спиртного. Даже не в ее плохой генетике. Дело в том, что ей это нравилось. Но только не похмелье, конечно. Оно стало хуже и совсем не таким, как она помнила в детстве. Похмелье в конце концов привело ее к травке. Так было лучше. И ее легко достать, лишь быстро позвонить одному из самых состоятельных друзей Эйприл. От того, как все изменилось, ей захотелось рассмеяться. На первый взгляд этот мир выглядел точно так же. Ее можно было бы одурачить, но если бы она присмотрелась повнимательнее, то увидела бы, как много вещей упущено. Как она потеряна. Это было слишком комично, еще один повод для смеха.
Травка хороша.
Эйприл была права. Еда становится вкуснее. Фильмы смешнее — черт возьми, абсолютно все фильмы. Она не могла поверить, сколько их наснимали, и как хорош стал кинематограф. На травке жизнь была легче, проблемы рассеивались. В конце концов, кайф больше не был таким уж особенным, и Жаклин отправилась на поиски чего-то другого, чего-то более сильного.
Конечно, это стало сложнее, так как у нее не было связей. Но не так уж и трудно. Приятель Эйприл по травке привел ее к своему знакомому по кокаину, и так далее, и так далее, и она с легкостью растворилась в подземном мире. Наверное, слишком легко. Она чувствовала себя комфортно среди дикарей и дегенератов. Они никогда не приставали к ней, они были слишком обдолбанными большую часть времени, чтобы попытаться это сделать, и она чувствовала себя как дома в их мире игнорируемых проблем и искусственных решений. С преступниками, наркоманами, ходячими мертвецами она чувствовала себя живой.
Но она привыкла только к вечным мукам, поэтому предпочитала этот уродливый, честный мир наркоманов, шлюх и убийц. Почему-то там она чувствовала себя в большей безопасности.
Жаклин была уверена, что их психоаналитик целый день будет ее анализировать. Каким было ее прошлое до того, как ее похитили, — все зловещие мелкие детали. Родители, которые любили наркотики и избивали друг друга, и ничего больше. Посторонние входили и выходили из дома. Она питалась спагетти из консерв и холодными хот-догами. Уворачивалась от блуждающих рук всех её «дядей».
Психиатру понравится ее злоупотребление психоактивными веществами. И тот факт, что теперь она была немного зависима от героина, а потом лгала себе, что она немного зависима лишь потому, что сейчас делала это сама.
Честно говоря, психоаналитику, вероятно, это не понравилось бы, и, скорее всего, она заперла бы ее в каком-нибудь сумасшедшем доме, где ей — где всем им — возможно, самое место.
Жаклин не была глупой. Она не рассказывала ничего психиатру. Она ничего ей не сказала. Она просто сидела в офисе и играла в игры с этой сукой только потому, что это ее забавляло. Орион сказала, что та хочет написать о ней книгу. Обо всех них.
Похищенные девушки.
В средствах массовой информации появилось много названий, но это больше всего прижилось.
Это название имело смысл для страны, наполненной пропавшими детьми и монстрами, которые их похитили. Они не потерялись, как носок в сушилке. Их украли из их собственной жизни. Они были украдены у самих себя, становясь преступными удовольствиями педофилов. И теперь мир вознес девушек высоко на пьедестал, игнорируя их потребность в уединении и исцелении, празднуя то, чего они никогда не могли понять. Новостные каналы хотели их историй, новостей. Публика хотела помочь им.
Хотелось посмотреть в зеркало и сказать, что они хоть как-то помогли. И Жаклин не могла этого отрицать, они определенно помогли. Счет GoFundMe, который Жаклин все еще не совсем понимала, как работает, достиг более четырех миллионов через полтора месяца после их спасения, и хотя он начал уменьшаться вместе с количеством новостей, на которых они появлялись, деньги все еще присылали.
