Право первой ночи - Красавина Екатерина (читаемые книги читать .txt) 📗

Екатерина Красавина

Право первой ночи

Глава 1

— Прынцесса! — кричит мне из комнаты отец. — В магазин сгоняешь?

Что должна ответить примерная девочка? Конечно:

— Схожу, папочка.

Но я не была примерной девочкой. Я — шлюха, потаскуха, неряха, сволочь и даже «отброс общества». Наверное, отец вычитал это выражение в газете, и оно ему так понравилось, что время от времени он запускал его в меня, как грязную тряпку, которой мать протирала обеденный стол. Отец осыпал меня ругательствами и подковыривал при каждом удобном случае, а мать окатывала ледяным равнодушием. И неизвестно, что было хуже.

Мать работала в больнице медсестрой, а папан вечно торчал за своим компьютером. Тоже мне — второй Билл Гейтс. Как же, как же, держи карман шире! Все надеется изобрести нечто гениальное и продать свое изобретение за границу. С помощью одного друга — Славки Рыжего, или Вячеслава Курицына, бывшего однокашника, а ныне американского гражданина и сотрудника Фонда вездесущего Сороса. Папашка воображает, что Славке делать нечего, как носиться с его изобретением по всем коридорам фонда и пробивать его. Я так себе и представляю эту картину. Сидит сухощавый, поджарый Джордж Сорос в своем кабинете на последнем этаже высоченного небоскреба, сидит дядя тихо-тихо и подсчитывает свои барыши, как вдруг раздается шум, гам, врывается в кабинет толстый Славка Рыжий, размахивает листом бумаги и кричит: «Эврика! Гениальная идея гениального компьютерного гения — Сеульского Михаила Петровича! Надо срочно выписать его сюда, к нам, в Америку, и оформить на работу». На что ему Джордж Сорос отвечает: «Видали мы таких компьютерных гениев из России в гробу в белых тапочках. Выкини эту бумажку в мусорное ведро и больше на работу не являйся. Ты уволен». Но папашка иного мнения о своих «идейках», он упорно сидит за «пентиумом» и, скрипя зубами, что-то делает. У него нет своей комнаты-кабинета, и поэтому обитает он в гостиной — в углу за ширмой. Изредка выглянет оттуда и подаст голос, от которого у меня по коже бегут мурашки. Такой он скрипучий и противный. Как нож по стеклу.

Отца поддержала мать:

— Сходи в магазин!

— Ты что, не слышишь, — раздается из-за ширмы, — родители просят. Совсем разбаловалась.

— Между прочим, я в этом доме не одна, — огрызаюсь я. — У меня, кажется, еще сестра есть.

— Сестре некогда, — в один голос восклицают маман с папашкой.

— В самом деле? — не унимаюсь я. — Она что у нас, вкалывает по три смены?

— Я действительно занята. — Голосок моей сестренки Ники окончательно добивает меня.

— А я что вам? Ослица двужильная?

Но по молчанию я могу сделать вывод, что мою шутку никто не оценил. Ее просто никто не заметил. Я глотаю злые слезы, беру пакет, деньги на буфете и выскакиваю в коридор.

— Подожди, — кричит мне мать. — Ты хоть знаешь, что покупать?

— Догадываюсь.

Она закатывает глаза и перечисляет монотонным голосом:

— Хлеб — раз, молоко — два.

— Папашке пиво — три, — подхватываю я.

— … Пиво — три, — бесстрастно повторяет маман.

Я украдкой смотрю на нее и думаю: неужели я буду через несколько лет точно такой же — расплывшейся, обрюзгшей? Буду ворчать на весь мир и ходить с вечно недовольным выражением лица. Впрочем, мать не всегда была такой. На старых фотографиях это — девушка с хорошей фигурой, длинными вьющимися волосами и большими серыми глазами. Она часто рассказывала о том, что отец обожал ее в то время, носил на руках и бешено ревновал к каждому фонарному столбу. И куда что делось, вздыхала она. Что делось, подтруниваю я, — обожание или папашка? Она смотрит на меня, не сразу вникая в смысл сказанного. Наконец она тихо шепчет: «Молодость… Куда ушла молодость?» Ясненько, бодро подхватываю я, пропала молодость. Молодость, ау!

Но моя мать шуток не понимает. Она бросает на меня угрюмый взгляд и молчит. Понятное дело, жизнь с моим папахеном доконает кого угодно. Тот еще фрукт. Сидит за ширмой и строит из себя гения-одиночку. По-моему, у него уже давно крыша съехала и не мешало бы заглянуть на прием к психиатру в районную поликлинику. Но свои выводы я держу при себе. В гневе папашка непредсказуем: может и запульнуть чем-нибудь тяжелым. В последний раз в меня полетел талмуд по компьютерным играм. Я с трудом увильнула от него. По плавной траектории книга влетела в стенку, при этом изрядно пострадав: перегнулись страницы. Я уже привыкла, что в нашей семье роли четко разделены. Я — нелюбимая Золушка. Ника — королева. Я почти смирилась с этим, и, хотя иногда обида захлестывал меня, я старалась быстро отходить. Как говорит моя подруга Верунчик: если на все реагировать — превратишься в оголенный провод.

В магазине я быстро купила все, что надо, и решила себя побаловать банкой пепси. Которую и распила прямо на улице. Дома оно у меня застряло бы в глотке. Мамаша считает каждую копейку. Конечно, банка пепси — сущая мелочь, но повод для придирок.

Возвратившись домой, я прохожу в нашу с Никой комнату и плюхаюсь на диван.

Сестренка сидит, уставившись в телевизор, и жует сухарики. Она смотрит какой-то нудный сериал и при этом шевелит губами, будто повторяет реплики за героями.

— Больше по ящику смотреть нечего? — подаю я голос и протягиваю руку к сухарикам.

Рука с пакетом молча отодвигается.

— Нет. Это мой любимый сериал.

— Ясно, — скептически хмыкаю я. — Мозги занять нечем?

Мой вопрос повисает в воздухе. Моя сестра вообще на все реагирует с большим запозданием. На все, кроме своих качков и еще «дозы». Принимает она умеренно, понятно, нет денег, но я ее нещадно ругаю и за это. Хотя мои слова отскакивают от нее как от стенки горох. Мне еще приходится покрывать ее перед родителями. Иначе убьют. Странно, что они ничего не замечают. Мать, понятное дело, вкалывает по две смены. Наша мать — кормилица. А папашке вообще все до фонаря. Вернее, до ширмы. Он выползает оттуда только для поглощения пищи и походов в туалет. Да еще, когда его вызывают чинить компьютеры по объявлениям, которые он регулярно дает в «Из рук в руки». Да, чуть не забыла! Время от времени папаша предпринимает героический поход в какую-нибудь компьютерную фирму, где предлагает свои «гениальные» разработки. Семейка у меня веселая, ничего не скажешь!

— Как на улице? — спрашивает Ника, не поворачивая ко мне головы.

— Нормально. Летающих тарелок нет, ураганов тоже.

— Я, наверное, вечером уйду.

— Куда?

— Отвали, — цедит Ника. — Надзиратель, что ли?

— Слушай, ты бы занялась чем-нибудь путным.

— И чем?

— Подумай о своем будущем. Поступи куда-нибудь учиться.

— Помолчи, а?

Я замолкаю, потому что не хочу наткнуться на очередную сестричкину грубость. Но пялиться в телевизор и жевать слюни мыльного сериала — выше моих сил. Я беру с журнального столика «глянцуху» и утыкаюсь в нее. Ника любит время от времени разоряться на абсолютно глупые и никчемные «дамские» журналы. И что самое интересное, ее никто в семье не ругает. Если бы я позволила себе такие траты, меня бы точно изничтожили. А ей — хоть бы хны.

Мы с сестрой — двойняшки. И внешность у нас разная. У меня темные волосы, карие глаза. Ника светлоглазая, и волосы у нее каштанового цвета, светлее моих. У меня они совсем темные, оттенка горького шоколада. Я стройнее Ники, выше ростом. И мне кажется, что симпатичнее. Но свое мнение я держу при себе.

В последнее время нам понравилось воображать, что у нас много денег и мы в любой момент можем купить билет на самолет и отправиться куда угодно. Мне хотелось в Париж. Нике — на Ибицу. Представляешь, говорила она, мечтательно закатывая глаза, танцы до утра, мускулистые загорелые парни, пляж, солнце, море, короче, полная расслабуха. В этом месте мне всегда хочется ей возразить, сказать, что и в Москве она не очень-то напрягается. По жизни у нее и так сплошной расслабон, но ради семейного спокойствия я молчу. Те времена, когда она меня слушалась и я была для нее любимой сестрой, давно канули в Лету. Теперь отношения между нами можно назвать затяжными боями с временными перемириями.