Рубедо (СИ) - Ершова Елена (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
— Совсем, совсем плохо, — нахмурился Генрих. — А баронесса?
— Она не выходит из дома.
— Может и к лучшему. А, может, ей нужно и вовсе покинуть Авьен. Ты чувствуешь, Андраш?
— Что, ваше высочество?
— Гроза будет…
И угрюмо замолк, прислушиваясь к голосам за окном.
В столице неспокойно.
В столице зрела буря.
Распоряжение, переданное графу Рогге об освобождении Имре Фехера, вернулось без резолюции с припиской: «Вынесено на рассмотрении кабинета министров», после чего министр эвиденцбюро явился лично в кабинет его высочества.
— Я полагал, граф, — расхаживая по комнате, цедил Генрих, избегая встречаться взглядом с посетителем и за время затворничества несколько одичав, — мое распоряжение как действующего регента должно выполняться незамедлительно! В чем причина заминки?
— Простите, ваше высочество! — ответил старик, вздрагивающий от каждого движения Генриха, но все еще удерживающий осанку. — Я не имею права отпустить преступника, чья вина неоспоримо доказана дознавателями.
— Так проверьте еще раз!
— Нет оснований, ваше высочество. К тому же, для нового рассмотрения должно быть разрешение церкви…
— С каких пор? — Генрих остановился и зло уставился на графа.
— С тех пор, как его императорское величество слег, а по закону Священной империи распоряжения регента должны быть скреплены благословением его преос…
— Вон! — закричал Генрих, хватая со стола первую попавшуюся книгу.
Книга вспыхнула в его пальцах, огненным шаром пролетела через кабинет и рассыпалась искрами о защитное стекло Papilio maackii [28].
Граф, с несвойственной старику прытью, сейчас же скрылся за дверями, а Генрих тяжело опустился в кресло, с трудом выравнивая дыхание и подавляя охватившую его дрожь.
— Что за… пошлая ирония! — пожаловался он Томашу. — Даже будучи регентом, я бессилен вызволить друга из тюрьмы без позволения этого черта в сутане! Мне придется хорошенько потолковать с Дьюлой! Не позволю дергать меня за ниточки, словно деревянную куклу! Подай футляр, Томаш.
Камердинер, вновь отрастивший на щеках белый пух, с окаменелым лицом оторвался от уборки и поднес требуемое. Генрих вынул пузырек и отбросил в раздражении.
— Дьявол! Здесь пусто. Лейб-медика мне!
Лоренсо явился без промедления. Как всегда, остановился на почтительном расстоянии, глядя на его высочество сверху вниз пуговичными глазами. Сперва доложил о здоровье кайзера — кормят жидким бульоном и протертой кашицей, делают массаж и дают лекарства, и хотя улучшений нет, но и видимых ухудшений тоже, — все это Генрих выслушал с плохо скрываемым нетерпением, потом заговорил, цедя по слову:
— Герр Лоренсо, возможно, вы не знаете некоторых правил этого дома. Кроме здоровья отца, вы должны озаботиться и моим. Как кронпринца и, что важнее, Спасителя. А у меня имеются некоторые особенности, которые весьма опасны для окружающих. И меня самого. Ваш предшественник назначил мне терапию, и она чрезвычайно важна…
— Да, ваше высочество, — Лоренсо по-журавлиному поклонился. — Но вместе с тем, я взял на себя смелость отменить некоторые препараты и, если вы позволите, рекомендовал бы…
— Кто вам дал право? — перебил Генрих, скрипя зубами и из последних сил сдерживая рвущееся негодование. — Я не позволю! Отменить?! Какая дерзость! И больше не испытывайте мое терпение! Мне нужен морфий, и прямо сейчас!
Лоренсо поклонился снова, развел руками и сообщил, что морфия нет.
— Ни в Ротбурге, ваше высочество, ни во всем Авьене теперь не сыщешь.
— Как?!
Внутреннее пламя взвыло, болевой волной обнесло голову. Прижав пальцы к вискам, Генрих глядел на расплывающиеся цветовые пятна и сквозь колотящийся пульс едва различал слова костальерского медика:
— Ваше высочество, еще до вашего регентства совет министров постановил предупредить создание зажигательных смесей и пресечь опасные алхимические таинства. А потому за эти дни из оборота изъяли такие вещества, как ртуть, сера, сурьма, мышьяк, цинковые белила, морфина сульфат и гидрохлорид…
Он говорил и дальше, но слова рассыпались песком, скрипели на зубах невысказанной мыслью:
— Черт в сутане! Он все подстроил!
Генрих метался по кабинету, ожидая вестей от Андраша, и холодел, получая рапорты, что в таких-то числах такими-то полицейскими подразделениями были действительно произведены обыски аптек, госпиталей и фабричных складов с подробным указанием, что и в каких количествах было конфисковано, описано, уничтожено.
— Почему не доложили?! — кричал Генрих, вместо огня ощущая настывающую в груди ледяную корку и слишком хорошо понимая, что даже если бы доложили — сделать уже ничего нельзя, что кто-то — его проклятое преосвященство Дьюла! — решил это до него, в обход его, и что никакие назначения и регалии не помогут.
— Сегодня же срочно назначьте заседание кабинета, — отдал распоряжение секретарю Генрих, хватая шинель и путаясь в рукавах. — Кто-то хочет продемонстрировать свою власть? Хорошо, я приму вызов. Андраш, ты со мной.
Не застегнувшись, сбежал по лестнице, судорожно глотая непривычный зимний воздух. Легкие жгло. Зубы предательски цокали.
— Куда прикажете, ваше высочество? — осведомился адъютант, подсадив кронпринца в экипаж и впрыгивая следом.
— В госпиталь на Райнергассе, — буркнул Генрих и, нахохлившись, отвернулся к окну.
С Авьена сошла праздничная лихорадка, и улицы посерели, словно щеки тяжелобольного. У каждого перекрестка дежурили полицейские, столь одинаковые в своих траурных шинелях, что у Генриха двоилось в глазах и тоскливо ныло под ложечкой. Алели оградительные флажки. Холостыми выстрелами отзывался хлопающий по ветру транспарант с выцветшим «Вива, Спаситель! Авьен будет стоять вечно!». Шпиль собора святого Петера поблескивал точно медицинская игла.
Генрих вздрагивал, отводил глаза и цедил сквозь зубы:
— Андраш, вели в объезд! Да поживее!
И город на глазах менял обличье.
Хлопьями слетала позолота.
Исчезал имперский лоск.
Дома жались вплотную, будто хотели и никак не могли согреться. Их окна зияли пустотой.
— Здесь проходили обыски и погромы, — словно отвечая на невысказанный вопрос Генриха, проговорил адъютант. — За последнюю неделю арестовали более ста человек. Кого-то за хранение запрещенной литературы, кого-то, преимущественно фармацевтов — за торговлю запрещенными препаратами.
— Как же госпитали? — с усилием спросил Генрих, мрачно разглядывая заколоченные ставни, случайных прохожих, старающихся как можно скорее прошмыгнуть между переулками и не попасться на глаза патрулям. — Как же чахоточные больные? Авьен стоит перед угрозой эпидемии, а церковь запрещает лекарства? Чем предлагают лечиться людям?
— Молитвами, — ответил Андраш. — И верой в вас, ваше высочество.
— Дело гиблое, — угрюмо отозвался Генрих. — В меня давно никто не верит.
Еще издалека он различил темные отметины на стенах госпиталя и понял, что это следы шрапнели. У парадной дежурили полицейские: при виде подкатившего фиакра они насторожились, вскинули ружья в штыки. Но как только экипаж остановился и из него вышел сперва Андраш, потом и сам Генрих, патрульные взяли под козырек и трижды прокричали «Вива!».
Генрих махнул им рукой — вольно! — и быстрым шагом пересек вестибюль.
Здесь тоже царили запустение и тишина: цветы пожухли и высохли, подкопченный потолок давно никто не чистил, вместо медиков — все те же полицейские, и Генриху подумалось, что траурная форма куда более подходит месту, где теперь чаще умирают, чем выздоравливают.
— Обыщи рабочие кабинеты и операционные, — велел Генрих адъютанту, и сам зашагал к лаборатории, где некогда впервые с помощью свечи Шамберлана или «бактериального фильтра», как называл его Натан, увидел скопление тьмы — vivum fluidum, растворимый живой микроб.
Генриху казалось: тьма нигредо добралась и до него. Она разъедала его изнутри, подтачивала здоровье, держала в тисках, закрашивая привычный мир сплошной чернотой, и панацея — кристаллическая белизна альбедо, единственно верное лекарство, избавляющее от мигрени, терзаний, страха, больного отца, церкви и зреющей революции — могло храниться только здесь.
