Внутренний суслик (СИ) - "Inndiliya" (лучшие книги .txt) 📗
— Здравствуй, Милли.
— Садись. — Я махнул рукой на стул напротив, желая дистанцироваться от него хоть немного, потому что магнитное притяжение врубилось сразу на полную катушку и захотелось прижаться к нему и прорыдаться в плечо. И чтобы он жалел меня и как Тасю, и как Милли, и как самого разнесчастного омегу в мире.
Одиночество — оно очень много дает: и свободу, и возможность перезагрузиться, глядя на ночные звезды за окном, сбросить все настройки до нуля и подумать о жизни вообще, просто слушая, как шумит ветер, как мерцают звезды, как бегут облака, медитируя наедине с самим собой. Моя перезагрузка прошла успешно, я успел передумать о многом, прежде чем решился на эту встречу. Тори никогда не был подлым, никогда не обманывал, этим он пошел в деда. Именно это и дало мне надежду, что он сможет помочь Олегу. А заодно и мне.
Тори сел за столик и тут же протянул свои лапищи, мягко хватая меня за руки.
— Ледяные. Волнуешься? Не бойся меня, Милли. Меня не надо бояться. Я так рад тебя видеть, малыш. — Взгляд Тори блуждал по моему лицу, телу, и в нем светилось столько нежности и радости, что я неосознанно расслабился и опустил напряженные плечи.
Тори выглядел как бог — белая тенниска с короткими рукавами, убранные в хвост отросшие волосы и легкие белые брюки смотрелись на нем идеально, как на манекене, вот только он был живым и тепло его рук, как и взгляд, согревали меня, заставляя оттаивать и на мгновение забыть, зачем я здесь, и о предстоящем нелегком разговоре.
Запах течного омеги внезапно заполнил ноздри, и я повел носом, оглядываясь по залу в поисках носителя. Все омеги, все, без исключения, смотрели на Тори. А альфы и даже беты, замужние и не очень — отслеживали проходящего мимо моего стола течного омегу, спешащего через весь зал в сторону туалета.
Я поднял взгляд на Тори — он один смотрел не на омегу, а на меня.
— Как ты себя чувствуешь? Как Бубочка? Какая помощь тебе нужна? Ты хоть что-нибудь вспомнил из прошлого? Голова не болит? — он настороженно ждал ответов, нежно поглаживая большим пальцем мою руку, и, кажется, впитывал мой образ, не в состоянии насытиться моим поплывшим внешним видом, не самым лучшим и сильно беременным.
— Со мной все нормально. Ничего не болит. Ничего не вспомнил. Помощь нужна не мне. Один мой знакомый попал в неприятную ситуацию, вот ему срочно нужно помочь.
— Давай вначале о приятном. Шиви нашли, экстрадировали из соседнего государства и он сейчас дает показания. Муж приехал с ним, хотя ему ничего не инкриминируется. Шиви светит два года за покушение на убийство. Он во всем признался. Скоро суд. А вот с дядюшкой Рики все не так просто. Оказывается у него прогрессирует психическое расстройство и его к суду не привлечешь. Он сейчас в психиатрической клинике на обследовании находится. И все, что он говорит — полнейший бред, из которого вычленить что-либо относящееся к делу очень и очень непросто. Но так ему это с рук не сойдет, я прослежу за этим. Его можно не бояться. Габриэля Войто пока найти не удается, но мы ищем. Пару раз выходили на его след, но он скрылся. Найдется. Никуда не денется. А теперь мне нужно тебе показать один документ, пройдем в мой номер? Я снял здесь, в этом отеле, только на лифте подняться.
Лицо у Тори было спокойным, но в глазах таилась надежда.
«А на дороге в новый мир валялись старенькие грабли… — продекламировал Василий.»
«Вася! Не бзди! У меня старые застиранные трусы-боксеры для этой цели надеты. Я подстраховался. Не будет секса, Вася. Я иду смотреть документ, ферштейн?»
«Да-да… А если снять трусы вместе со штанами, никто и не заметит, — хмыкнул язвительно сусел. — В жизни надо быть сильным и непробиваемым, как фисташка без трещины, Таисий. Соберись! — Васятка смешно запрыгал на месте, как боксер, готовящийся к поединку на ринге, боксируя с невидим противником. — А может пусть он принесет документ сюда?»
«Знаешь, Алибабаевич, документ-то ладно, а вот рассказывать о себе подноготную в людном месте — это слишком глупо. Слишком. Я больше думал о путях побега, чем о приватности нашего разговора. Так что подняться придется.»
Я наклонился поднять рюкзак, но Тори подскочил и взялся за лямки рюкзака, подавая мне руку и помогая подняться. Во мне нарастала паника и я вцепился в его руку, идя рядом с мужем, ничего не видя перед собой. Проходя по коридору к лифту, я услышал, как рядом идущий маленький бета, лет четырех, спрашивает у отца:
— А что это они делают?
— У супергероев так принято. Он зажимает ему боевую рану! Помнишь, как в мультике твоем любимом? — Альфа поднял на руки сына и отвлек, заставляя смотреть в другую сторону, а я посмотрел в конец коридора, где два каких-то субчика за кадкой с большим развесистым растением в странных костюмах — не иначе косплееры — прижимались к стене. Вернее, один прижимался, омега, а второй — бета, стоял на коленях и… Ну да, наверное зажимал рану. Нашли где зажатием заниматься, идиоты. Молодец отец, выкрутился.
В комнате у Тори — небольшой одноместный номер, стандартный, обычный — он первым делом поставил мой рюкзак, развернулся ко мне и спросил:
— Помощь твоему другу нужна очень срочно? У меня есть полчаса, чтобы поговорить с тобой, или надо бежать и говорить по дороге?
Он смотрел на меня серьезно и я подумал, что такой человек не сможет сдать меня в дурку. Или сможет?
— Помощь подождет. Я слушаю тебя. — Тори усадил меня на кровать, а сам сел напротив на стул, доставая из портфеля файл с документом.
— Это наш договор. Он больше не имеет силы. Я хочу, чтобы мы жили, как обычная семья — ты, я, Бубочка. — Тори показал мне мою подпись внизу и разорвал сложенные листы пополам. — Всё. Нет больше никакого договора. Пусть тебя это больше не волнует.
Василий во мне дернулся, когда я выхватил листы из рук мужа, которые тот тут же отдал мне, не сопротивляясь.
«Склеишь потом. Они ему еще понадобятся, когда он узнает всю правду, до последней крупинки. — Наставительно бормотал Василий.»
— Мили, я много передумал за это время. Как себя вел я, как себя вел ты, представил себе, что могу тебя потерять, или Бубочку, и я понял, что не могу позволить этого. Иридик был прав — я не жил, я упал в работу, ничего не видя вокруг… Знаешь, я бежал-бежал, делал то, что от меня ждут окружающие, сотрудники, друзья, работа, не чувствуя вкуса, не наслаждаясь моментом, все вокруг было картонным и мелькающим, а потом ты заставил меня остановиться и посмотреть вокруг. Это было похоже на то, что ты где-то задел ткань мира и все рассыпалось, затрещало по швам, пролившись на меня пугающим откровением, и меня накрыло каким-то невозможным огромным чувством, прожигающим до самого нутра. Потому что мир, оказывается, такой огромный и вечный, а мы — такие крохотные и недолговечные, жестко зажатые в рамки жизни, что от этого никуда не деться, и мы задыхаемся, пытаясь выразить это, и изнемогая идем по жизни, проходя мимо самого главного. Мимо, понимаешь? А ведь каждое мгновение, каждый звук, каждый твой взгляд — это подарок, который больше не повторится. Они протекают сквозь меня, переполняют, и мне слишком мало всего этого, мне больно от невозможности быть рядом с тобой и малышом, переживать эти прекрасные мгновения близости, мне не хватает твоего родного запаха, твоих саркастичных подколок, твоих взглядов и всего тебя целиком. Потому что я переполнен любовью и тону в ней. И если ты не спасешь меня, мне не выплыть.
Василий замер во мне сусликом навытяжку, трепетно внимая такому откровению и боясь даже моргнуть. А я хотел остановить Тори, заставить его замолчать, перестать выворачивать передо мной свою душу наизнанку, оголяя самое ранимое, по которому придется рубануть мечом, рассекая на тысячи осколков своим признанием. Ведь все это предназначалось Милошу, а не Таисии Валерьевне, занявшей его место.
Ториниус перевел дух, выпил глоток воды из бутылки, вначале жестом предложив ее мне.
— Я должен был это сказать прежде чем узнать, почему ты ушел из дома. Письмо я помню наизусть, можешь не повторять свои страхи. Мне кажется — я их все сейчас перечеркнул. Бубочка — мой ребенок и будет моим, потому что он часть тебя. Мне все равно никогда не загладить свою вину, когда ты предлагал мне начать все сначала, но я не слышал тебя — слишком свежа была рана, нанесенная моей гордыне твоим видом в лав-отеле. Поэтому я готов помогать тебе, твоим друзьям, и обещаю внимательно прислушиваться ко всем твоим словам. Я очень тебя люблю, Милли. Будь собой. И у нас все будет хорошо.
