Веридор. Одержимый принц (СИ) - Литвинова Ирина А. (полная версия книги txt) 📗
— Твою мать? — сумел вклиниться в поток слов Гвейн, ошарашенный столь пламенной и длинной речью обычно молчаливого блата.
Лихой не ответил, только яростно выдохнул. Сорвался. Просто по больному резануло, а ножом по живому — больно даже камню, а он каменным не был, хотя порой казался бесчувственнее гранита. В самом деле, к чему думать, что было бы? Этого уже не случилось, а жаль. Не будь в папиной жизни этой ведьмы, он забрал бы маму с собой в Веридор и женился бы на ней. Ей не пришлось бы изображать дорогую шлюху, чтобы снова встретиться с ним, а он, Лихой, родился бы наследным принцем и никогда не обжег бы сердце любовью к Лотти. Она бы всю жизнь провела в монастыре, так и не узнав ни имени, ни рода своих родителей, не отравив душу жаждой власти, не встретила бы Гвейна и не замарала бы себя кровью, пытаясь избавиться от соперницы. А Ад не был бы "золотым бастардом", он был бы Его Высочеством младшим принцем Веридорским Синдбадом Прекрасным, он бы нарушил семейную традицию ужасных прозвищ, не был бы запечатан столько времени и никогда не чувствовал бы себя ущербным. Даже гипотетической совести дяди Джанго было бы легче! А Конда… Она была бы леди Кандидой, графонессой Ла Виконтесс дю Трюмон, законной дочерью маршала Веридора и леди Лилиан, чей брак благословил бы сам Жестокий король. И они могли бы спокойно пожениться…
— Кстати, о пожениться, — вслух продолжил ход своих мыслей атаман. — Правильно ли я понял хохот дядюшки, и Одержимый где-то между делом умудрился незаметно для себя самого обвенчаться с Кондой?
— В точку, — подтвердил Гвейн, и на его губах растянулась знакомая с детства, шкодливая улыбка. — Мне даже свидетелем побывать довелось. Тейша меня, конечно, с неохотой отпускала от себя, боялась, что братья просекут, что со мной что-то не так. Но в Праздник Весны нам все же удалось удрать в бедные кварталы на гуляние. А там — бац! — и облава "черных колпаков". Ну мы и драпанули, не хватало еще сыновьям короля, пусть и "бастардам на особом положении", попасться в лапы ставленникам Отче. А этих гадов в ту ночь столько развелось, что пришлось залечь на дно до самого утра, и я, по счастливой случайности, не нашел иного места, где можно было бы схорониться, кроме церкви этих самых "черных колпаков". Там же я подглядел церемонию бракосочетания. которые так любят устраивать после подобных облав. Каково же было мое удивление, когда место обычного пьянчуги подзаборного, играющего роль жениха в этом фарсе, занял не кто иной, как Рай! А уж когда он сорвал мантилью с невесты, и вместо дешевой шлюхи я разглядел Конду…
— Представляю картину, — весело хмыкнул атаман. — Отче отдал бы Единому душу, если бы узнал, что его черноколпачные поборники нравственности обвенчали брата с сестрой, причем не свинопасов каких-нибудь, а королевских отпрысков.
— А самое главное, что лик Единого за алтарем на миг озарился светом в знак принятия брачных клятв и одобрения этого союза, хотя сами молодожены не произнесли ни слова в течение всего обряда. Признаюсь, я аж вздрогнул, когда Рай назвался Синдбадом Лихим, когда священник вписывал в церковную книгу имя состоявшегося мужа. А Конда назвалась Констанцией Мервар…
— Вот тебе и промысел Божий… — задумчиво пробормотал атаман, уже не слушая, что там говорит брат. Значит ли это, что Единый благословил сразу из троих на женитьбу? Нет, пред алтарем стоял Эзраэль, значит, и жена его… Только вот ни он, ни новобрачная б этом не знали и не знают… А его милая — молодец какая! — назвала имя не случайное, хотя сама вряд ли об этом догадывается. Лихой то ясно помнил скандал, который разгорелся вокруг новорожденной принцессы, когда Веридор оправился от Красной Смерти и пришло время крестить малышку. Священники Единого, присланные самим Отче для такой ответственной миссии, в один голос твердили, что у короля, должно быть, помутился разум, если он надумал назвать дочку именем не одной из святых, а Кандидой, традиционным южным, выдуманным умершей от чумы матерью крошки. Также святые отцы настаивали, что первая дочь правителя должна быть названа в честь одной из её славных предков-королев. Что ж, Жестокий король пошел на некоторые уступки, но все равно умудрился вывернуть все так, что Отче остался недоволен: девочку крестили Констанцией, самым похожим на Кандиду церковным именем, и Мервар, в честь Кандора Мервара, отца первой великой королевы Веридоры. Но в семейном древе принцесса значилась как Канида Веридорская, и о том, как её крестили, вспоминали разве только чтобы посмеяться над раздосадованными святошами. Какая же ирония, что первым попавшимся именем Её Высочество выбрала свое собственное, давно всеми забытое…
Внезапно по ушам ударила тишина, и Лихой даже вздрогнул от неожиданности. Только что Гвейн болтал без умолку о Празднике Весны, и тут умолк, словно вмиг онемел, но не так, как несколько минут назад, догадавшись, что же на самом деле стряслось с матерью Эзраэля. Чернокнижник напряженно прислушивался к чему-то, хотя, что до атамана, никогда на слух не жаловавшегося, так вокруг раздавался только шелест волн за бортом, грозные голоса с палубы, слова, впрочем, разабрать не было абсолютно никакой возможности, да плеск вина в бочках. Но Гвейн определенно что-то слышал, и лицо его омрачалось все больше. Наконец он вымолвил:
— Своих чую.
Атаман вздрогнул. Лихой главарь западных разбойников многое повидал и знал не понаслышке, что самое страшное — это неизвестность. И тем более жутко звучали слова брата, потому что Лихой даже предположить не мог, кто для Гвейна "свои".
Еще в юности Лихой узнал, что много веков назад на свете жили не только люди, но и демоны, оборотни, драконы, эльфы, феи и прочие магические существа. Потом они то ли вымерли, то ли переселились куда, не суть важно, но после них на земле остались полукровки. Чаще всего опознать их по внешнему виду было сложно, так как гены магических рас уже много поколений назад полностью растворились в человеческой наследственности. Так, опознать в Веридорских потомков демона Рагнара можно было только по тому, что у всех них кожа неизменно оставалась теплой, практически горячей, даже в лютый мороз, и они почти не чувствовали холода. У всех, кроме Гвейна. Первенец Жестокого короля всегда был холоден, как лягушка, только что вынырнувшая из топи. Не раз Лотти пыталась согреть руками лед его рук, но кожа ничуть не теплела, а Гвейн только усмехался и говорил, что у людей с холодными руками горячее сердце.
Лихой внимательнее вгляделся в глаза брата, сейчас смотрящиеся особенно жутко. Огромные янтарные очи, такие же как у его мамы. Прекрасные своей неповторимостью и одновременно ужасные своей нечеловечностью. Они светились в темноте, Лихой легко мог разглядеть это и в темноте трюма. Они могли загипнотизировать, заставить глядеть только в свою глубину и никуда боле. Они красноречивее всяких слов заявляли, что Гвейн — потомок магической расы с по большей части сохранившимися особенностями. Но кем же был брат? Светящиеся глаза такого оттенка прямо указывали на оборотня. Но Лихой был уверен, что Гвейн не волк и не медведь. Атаман давно заметил его странную манеру боя: брат никогда не нападал первым, а всегда выжидал, подпуская противника максимально близко к себе и, когда тот после первых атак начинал входить в азарт, делал один-единственный выпад, резкий, молниеносный, неожиданный, всегда точно в цель. И всегда последний в схватке. Он всегда дрался в одиночку. Не реагировал на луну. Нет, не волк, совсем не волк…
Вспомнился Лихому и один случай из детства. Во время последней войны с Саратой в Веридоре вспыхнула Красная Смерть. Чума уносила тысячи жизни каждый день, и чтобы спастись от её дыхания, проникнувшего даже в королевский дворец, Гвейн собрал по коридорам всех своих братьев, не забыв и нелюдимого волчонка, и заперся в подвале, полном еды и с дюжиной бочек с водой. Старший сделал все, чтобы Красная Смерть не просочилась к ним, но было уже поздно — Лихой успел заразиться. Поначалу он как мог заглушал кашель, который так и рвался из груди. До сих пор атаман помнил то чувство животного страха, когда он представлял, как братья, узнав, что он заражен, выкидывают её за двери своего убежища, и он лежит без сил в пустынном коридоре совсем один и смотрит в лицо своей смерти, которая уже явилась по его душу. Ночью второго дня "затворничества" у него пошла горлом кровь — это начался отсчет его последних часов перед агонией. Он не должен был встретить рассвет нового дня. Но его болезнь заметили! И кто заметил! Тот самый ненавистный янтарноглазый, которому отчего-то не спалось ночью. Лихой помнил, как вцепился в ворот склонившегося над ним брата и хриплым шепотом просил лишь об одном: побыть с ним рядом, пока все не кончится. Смерть впервые так близко подобралась к нему, и он был голов умолять злейшего врага не отпускать его руку, даром что он сам мог заразиться от чумного. Гвейн и не ушел. Он погладил волчонка по спутанным черным волосам, наклонился к его уху и еле слышно прошептал: "Ты не умрешь, не бойся. Потерпи немного, сейчас будет больно". В следующее мгновение Лихой почувствовал, как его шею прокусили длинные, острые клыки. Он заорал бы, будь у него силы. Но он был способен только на сдавленный стон. Брат долго впивался в его шею, а после того, как его зубы наконец выпустили, боль продолжала разноситься от раны по всему телу. Казалось, её разносила сама кровь, она проникала в каждую клеточку, сводила с ума и отодвигала на задний план предсмертную агонию. Хуже просто быть не могло.
