Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения (читаем книги txt) 📗
Она ожидала, что могила будет отличаться от прочих. Увидеть вскопанную, еще не осевшую землю. Или хотя бы грязь на снегу. Но зима уравняла всех, и метель погребла Кейлуса под той же ровной холодной белизной, что и его предков, умерших века назад. Просто еще один камень. Просто еще одно имя того, кто когда-то смеялся и дышал.
Там, под землей, под снегом, под черным с золотом камнем лежит убитый ею человек.
В это верилось с трудом.
— Это была не ты. Тебе не в чем себя винить.
В это верилось с трудом. Но верить было необходимо. Думать, что это просто камень, никак не связанный с тем, кто заставлял ее душу петь в унисон с его душой, было бы слишком легко. Слишком милосердно — к себе.
Последнее, чего Еве хотелось — щадить себя.
— Я этого хотела. Когда-то. — Она смотрела на равнодушную белую порошу. — Я хотела, чтобы он был мертв.
Лешкина могила поросла земляникой и ландышами. Ева всегда думала, что брату бы это понравилось. Когда летом они пропалывали участок от сорняков, спелые ягоды давились под каблуками, заглушая запах ладана, который мама жгла на жестяных крышках стеклянных подсвечников. Они всегда зажигали свечи, когда его навещали.
Интересно, чем по весне порастет могила Кейлуса.
— Я хотела убить его. Собиралась его убить. Теперь он убит. Моей рукой. Моим клинком. Как я и представляла… тогда, когда еще не знала его. — Она коснулась снега расправленной ладонью. Слегка, но когда убрала пальцы, на белизне все равно остался отпечаток. — Он мертв, потому что я слишком хотела жить. Существовать. Делать то, что делаю теперь.
Его рука больше никогда не выведет финальной черты в последнем такте законченной пьесы. Его инструмент больше никогда не заплачет под его пальцами.
Она убила больше, чем человека. Она убила все, что он еще должен был подарить миру. Всю музыку, все песни, все улыбки и слезы, рожденные его заслугами и виной, его страданиями и любовью, его дурными и благими делами, складывавшими его суть. Его темной мятежной душой, которая едва ли могла попасть на небеса, над которыми он смеялся.
За такое не могло быть прощения.
Ева смотрела на отпечаток своей ладони — единственное свидетельство того, что кому-то есть дело до последнего пристанища Кейлуса Тибеля.
Она хотела, но не могла плакать. Слезы — тоже милосердие к себе. От слез становится легче.
Облегчать свою вину каким бы то ни было образом — роскошь, на которую Ева не имела права.
— Твои страдания ничего не изменят, — сказал Мэт. — Ты уже ничего не сделаешь.
— Чтобы исправить случившееся — нет. — Встав, она отвернулась, оставляя могилу позади. — Но кое-что для него сделать могу.
Она хотела бы, чтобы эта могила осталась позади навсегда. Это тоже было малодушно.
Двери в особняк открылись так же охотно, как прежде ворота. Холл встретил пугающей чистотой: лишь бурый круг, испещренный рунными знаками, темнел на белом мраморе. Ева не знала, почему его не стерли. Наверняка, сперва оставили как улику, а потом всем стало не до того.
Ноги сами двинулись в нужном направлении.
В Золотой гостиной заметны были следы обыска. Клаустур стоял открытый, ноты валялись на полу — на желтоватой бумаге виднелись отпечатки чьих-то грязных подошв.
Тихо закрыв крышку инструмента, Ева села на пол. Бережно взяв один из разбросанных листков, как могла, воспроизвела в голове написанное.
Отложив в сторону, взяла следующий.
Когда — час или вечность спустя — она вышла, прижимая к груди последнее законченное сочинение Кейлуса Тибеля, собранное ею страница за страницей, остальные аккуратной стопкой лежали на осиротевшем клаустуре.
Даже некроманты не могли заставить мертвецов жить. Зато музыка — могла.
Глава 19. Ripieno
(*прим.: Ripieno — в инструментальной музыке эпохи барокко обозначение игры всего оркестра; то же, что tutti (муз.)
— Альянэл из рода Бллойвуг, Повелитель дроу, Владыка Детей Луны, — возвестил герольд.
В наступившей тишине, вязкой, как жидкая канифоль, не было слышно шагов тех, кто вошел в зал. Не могло быть — даже если бы их не приглушала ковровая дорожка, которой выстлали проход от дверей к тронному возвышению. Но шуршание их одежд и легкое звяканье доспехов звучали вкрадчивой песней не случившейся войны.
Первым на золотую ткань, расшитую алыми астрами, шагнул знаменосец. К удивлению Евы — человек. К еще большему удивлению — девчонка, на вид почти подросток. Она несла королевский штандарт, крепко сжимая лакированное древко; над ее темноволосой макушкой реял звездный венец и луна, вышитая серебром на черном шелке, и роза, заключенная в круглый бледный лик любимицы поэтов.
За девчонкой следовали гвардейцы в легкой, гибкой, черной с серебром броне. Желтые глаза на молодых лицах сияют драконьим огнем, кожа — серый пепел, волосы — сгущенный звездный свет.
Их Повелитель шел в центре процессии, окруженный бдительной охраной и сиятельной свитой. Бархат его длинного плаща ниспадал на алые астры; чернильные складки со сливовым подбоем скользили по дорожке, словно струи ночной тьмы, затмевающие солнечный свет. За ним тенью, шаг в шаг, ступал молодой мужчина в мантии колдуна — второй и последний человек в делегации. Длинные русые волосы свободно падали на темно-серый шелк, кожа казалась бледной почти до болезненности.
— Добро пожаловать, Повелитель Альянэл, — сказал Миракл, когда дроу расступились перед троном, чтобы их Повелитель мог приблизиться к королю Керфи. — Я рад нашей встрече.
Правителей соседней страны он приветствовал на риджийском, на котором говорил бегло и безупречно, лишь с легким певучим акцентом. Как вскользь упомянула Мирана, ее сына готовили к правлению основательно, так что Миракл свободно изъяснялся на пяти основных языках этого мира. Ева не знала ни одного, но переводческой магии было все равно, с какого языка переводить — с керфианского или риджийского.
Правителей соседней страны они встречали у подножия тронного возвышения, пока у стен волновалась и перешептывалась пестрая придворная толпа. Так гласил этикет: послов король встречает на троне, но с другими королями он равен. Заставлять их смотреть на тебя снизу вверх — оскорбление, а то и недвусмысленная угроза.
Иногда Ева думала, как бы риджийцев встретила Айрес. Особенно если вспомнить ее намерения.
— Да хранят звезды тебя, Миракл тирин Тибель, — сказал Повелитель Альянэл, пожимая протянутую ему руку. — И твою прекрасную невесту. — Глаза дроу скользнули вправо, на лицо Евы, стоявшей подле жениха. — Лиоретта Йевва… молва о ваших подвигах донеслась даже до наших земель. Как и о вашем происхождении.
Его глаза тоже напомнили Еве о канифоли. Тот же яркий янтарь, в котором можно увязнуть и пропасть. Плащ и королевский венец в волосах — то были единственные детали в его облачении, выдававшие, что это одежды короля; но не будь ни венца, ни плаща, ни гвардии кругом, Ева все равно поняла бы, кто перед ней.
— Я польщена, — проговорила Ева, — но не уверена, что мои подвиги стоят такой громкой молвы.
Естественно, дроу прекрасно понял ее слова. Переводческой магии снова было все равно, на какой язык их переводить.
— Надеюсь, лиоретта, вам доставила удовольствие встреча с соотечественницей?
Ева слабо улыбнулась.
Дроу оказались четвертой и последней делегацией риджийцев, которую они с Мирком приняли сегодня. Как-никак Риджия включала в себя четыре королевства, и вваливаться всей гурьбой было бы странно. Сперва король Керфи поприветствовал лепреконов, следом людей, затем эльфов.
Надо сказать, из всех волшебных народов дроу произвели на Еву наибольшее впечатление. Лепреконы очень походили на гномов — такие же маленькие и рыжие, разве что без гипнотической зелени в глазах, присущей обитателям Потусторонья. Люди ожидаемо не отличались от людей, разве что одевались как ролевики. Эльфы до скучного смахивали на толкиеновских, и не на веселый народец из Ривенделла, а на утонченных обитателей Лориэна — светловолосые, в струящихся одеждах, с лучезарными очами на прекрасных молодых лицах. Разве что их король выбивался из общего ряда.
