Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена (читать хорошую книгу txt) 📗
— И ты тоже вся в папу пошла, Мирочка, — продолжала мать, будто не заметив его ухода. — Все у тебя в ручках спорится. А ну-ка, покажи мне, что ты вчера вечером сделала!
Мира доставала вчерашнее вязание или вышивку и показывала матери. На всякое рукоделие у нее и вправду был талант, это даже Тось понимал. Мать хвалила ее и отпускала их играть.
Тось возносил богам благодарственные молитвы, что все закончилось, но стоило им выйти на улицу, как их вылавливал отец.
— Эй, перепелка, хочешь, лошадку вырежу?
Он всегда звал Миру то перепелкой, то егозой, то кошкой серой с длинным хвостом, то выдумывал еще какое-нибудь прозвище. Тось ревниво отмечал, что ему самому отец никогда не придумывал никаких прозвищ и уж тем более не предлагал вырезать лошадок. А Мира, не подозревая подвоха, радостно соглашалась и вприпрыжку бежала следом за отцом в сарай. Тот будто между прочим расспрашивал ее о здоровье тетки Фелисии, и Тось кипел от злости, слушая из разговор. Когда деревянная лошадка была готова — красивая, как живая, отец был мастер на такие штуки — Тось утаскивал подружку на пруд или еще куда-нибудь, где не было взрослых.
Если же им случалось попасться на глаза Мириным родителям, то доставалось уже самому Тосю. Дядька Сегорий вечно подзывал его к себе, и мерзко улыбаясь, расспрашивал, как у него дела, интересовался, как там мама и не ссорилась ли она с папой. Навязчиво предлагал взять с собой на дальние поля или поучить грамоте. Тось был не такой дурак, чтобы рассказывать ему о ссорах родителей, хотя те ссорились и еще как. Да и учиться грамоте предпочитал у тетки Фелисии, та хотя бы не доставала разговорами. Всего лишь один раз сказала, что Тось похож на отца, и все. Тось тогда посмеялся про себя, потому что этого сходства никто, кроме нее не видел. Его отец был русоволосым, голубоглазым и курносым, а сам Тось уродился чернявым и сероглазым. Глаза, в отличие от отцовских, у него были глубоко посажены, а нос вообще удался непонятно в кого — короткий, прямой, с высокой переносицей и резко очерченный, несмотря на детскую припухлость лица. А если к этому добавить оттопыренные уши и худобу, то картина получалась вообще неприглядная, это Тось и сам уже понимал. Деревенским он не нравился, они этого и не скрывали, и его кто за глаза, а кто и в глаза, называли подменышем, демоненком и Хельфовым отродьем. Разве что нагулянным ублюдком величать не решались — мать Тося имела крутой нрав, решительный характер и тяжелую руку, связываться с ней попросту боялись. Впрочем, Тось не сильно печалился по поводу своей внешней непривлекательности. Главное, что он нравился Мире, а до всех остальных ему и дела не было.
Глава 3.
«… вот уже более десяти лет я живу в Наирне и до сих пор не перестаю удивляться и задаваться вопросом: Род человеческий, что же ты такое? Кто сотворил тебя, выпустив в этот мир на боль и вечные муки? Говорят, что это сделал Создатель, но я уже не знаю, верить тому или нет. Я не хочу думать, что он был так жесток. Даже с животными, бессловесными и неразумными тварями он обошелся куда милосерднее….
Сегодня у меня на руках умерла пациентка. Девочка девяти лет отроду, совсем еще ребенок. Мой дар оказался бессилен ей помочь, я не смог ее исцелить. Горе матери мой язык не в силах описать, а мое сострадание к ним обоим так велико, что я захлебываюсь в нем, как в морских волнах. Люди, бедные, несчастные люди. Вы рождаетесь в муках, через боль и кровь, на короткую мучительную жизнь, в конце которой вас поджидает жестокая и беспощадная смерть. Смертная тьма все время рядом с вами, она внутри вас и снаружи, и нет вам способа укрыться от нее….
Но вы так стремитесь к жизни, что это не может не заслуживать уважения.
Сегодня, после того, как я вернулся домой, судьба решила жестоко подшутить надо мной, приведя ко мне в дом брата моей матери. Я был слишком расстроен потерей пациентки, чтобы думать о хороших манерах, но пришлось. Признаюсь, это далось мне с большим трудом, чем я ожидал. Все эти вежливые фразы и традиционные поклоны вдруг показались такими пустыми и никчемными….. Несомненно, есть в смерти и одно положительное качество — она заставляет ценить настоящую жизнь, жизнь без прикрас, без всей этой глупой красивой шелухи, которой мы, эльфы, так любим украшать ее.
Амилон, по-моему, это почувствовал, и намеками дал понять, что считает, будто жизнь среди людей огрубила и в какой-то степени очеловечила меня. Немного позднее, когда я испытал ощутимые трудности с пониманием одного из самых близких мне по крови существ, я осознал, что он, пожалуй, прав. Я слишком долго жил среди людей и слишком давно не общался с представителями своего народа. Я действительно очеловечился, но эта мысль по какой-то неведомой причине не вызвала у меня ни чувства стыда, ни ощущения позора. Именно сейчас я отчего-то считаю себя больше эльфом, чем когда-либо раньше.
Амилон предложил мне вернуться домой. Разумеется, я отказался. После того, как мой дар развернулся здесь во всю мощь, опять терпеть косые взгляды? Нет.
Тогда из его уст прозвучала завуалированная угроза вернуть меня в Благословенный Мирион силой и устроить брак с одной из дальних родственниц, чтобы удержать меня там навсегда.
Наверное, мне придется в скором времени покинуть Наирн. Жаль, я к нему почти привык. Я не боюсь Амилона, он не посмеет применить ко мне силу, все его угрозы также пусты и никчемны, как наш этикет. Но я не хочу, чтобы мне мешали. Я сегодня понял, что, пожалуй, являюсь единственным эльфом, который так долго прожил среди людей и так хорошо успел их узнать. Я хочу и дальше продолжить изучение, потому что считаю, что это совершенно необходимо мне и моему народу. Ибо, как бы эльфы ни закрывали глаза на правду, считая людей чуть ли не животными, люди таковыми не являются. Они по-своему разумны, обладают выраженными зачатками нравственности и морали, и в меру сил стремятся к свету. Я верю в это, и я это докажу. Я уеду в какой-нибудь университет и проведу там исследования. Мне это совершенно необходимо, ибо это мой прямой долг, как Перворожденного….»
(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)
К двенадцати годам Тось сильно вытянулся вверх, но ничуть не поправился, и стал напоминать журавленка. Мира же напротив, слегка раздалась в плечах и бедрах и заметно окрепла, видно сложением и впрямь пошла в отца. Хотя лицом все же удалась в мать — смугловатая, большеглазая и с носиком-пуговкой. Она по-прежнему оставалась ребенком, не замечая подводных камней в обоих своих семействах. Любила всех без разбора, не оценивая и не вымеряя, насколько тот или иной родственник заслуживает такого отношения. Все так же таскала брошенных и больных котят, щенят и прочую живность. Лечить их у нее получалось все лучше и лучше, к ней даже стали иногда приводить больную скотину, правда такую, какая была уже на последнем издыхании, но Мира все равно была довольна, дневала и ночевала возле очередного кабысдоха, и частенько случалось, что и выхаживала. Тось, как и раньше, не понимал ее увлечения, по-прежнему не видя особой разницы между живым и неживым, но покорно помогал. О своем же увлечении предпочитал вовсе не вспоминать. Иногда очень хотелось взять под контроль хоть кого-нибудь, хоть дохлую муху, но в ушах гремел голос отца: «Давить таких уродов надо!» — и Тось этого не делал.
В осень их общего двенадцатилетия умерла Мирина мама, и на том закончилось их детство.
Знахарку к тетке Фелисии, кстати, муж и свекровь так ни разу и не пригласили, до последнего обвиняя в лени и притворстве. Только за три дня до кончины, когда уже всем стало ясно, что дело плохо, они отправили Миру к соседям, а дядька Сегорий запряг кобылу и поехал в соседнее село. Знахарку он привез, но помочь та уже ничем не могла. Даже не стала ругать непутевую родню за то, что так долго тянули, только плюнула и велела отвезти ее обратно. Мол, ей здесь делать нечего.
