К нам осень не придёт (СИ) - Шелкова Ксения (электронная книга .txt) 📗
— Ворон! — прошептала Анна.
Елена изумлённо глянула на неё: нет, не может быть, им всё это кажется — но большая чёрная птица пронеслась мимо её лица, едва не оцарапав острыми когтями.
Елена охнула, попятилась, в ужасе прижала руки к щекам. Птица металась по комнате, сбивая большими сильными крыльями безделушки и статуэтки на полках; стакан с лекарством полетел на пол, туда же отправились и травяные отвары, приготовленные для Анет маменькой.
Анна проворно отдёрнула занавеску, и отворила окно. В комнату ворвался свежий, влажный после дождя воздух, и солнечный свет, заставивший обеих сестёр зажмуриться.
— Лети! — воскликнула Анна.
Они стояли перед окном, держась за руки, и следили, как чёрный ворон мало-помалу исчез, точно растворился в золотисто-голубой вышине.
Глава 3
Ей пришлось снова вернуться в лес, за последнее столетье превратившийся из любимого, надёжного убежища в опостылевшую тюрьму. Но здесь она хотя бы чувствовала себя в безопасности. Вот зачем, зачем ей понадобилось снова появляться в том, чуждом и враждебном мире?
Даже чтобы долететь сюда, ей потребовалось дождаться наступления ночи: весь день она пряталась на каком-то заброшенном чердаке. Так ведь и там покою не было от кошек и несносных детей! Правда, лишь только они увидели её горящие яростью глаза, блеск иссиня-чёрных перьев и острейшие когти — сорванцы в испуге отступили, а от кошек и духу не осталось, удрали сразу.
Ей не хотелось оставаться в облике ворона подолгу; постоянное и вынужденное пребывание в лесной чаще и без того отдаляло её от желанного и неблагосклонного мира людей. Но обращаться здесь было опасно. Да и вообще город был не местом для таких, как она. И, если бы на чердак поднялась бы мать или сестра испугавшихся её пострелят, как можно было бы объяснить им своё появление?
А убить человеческую женщину, мать малых ребятишек, она уже больше никогда бы не смогла. Хотя и человеком, как давно мечталось, стать всё равно не вышло. Эх, зря старался тогда и чуть не погиб из-за неё тот охотник!
А вот и он, принесла нелёгкая. Или поджидал? Быстро же пришлось ему мчаться из густых, непролазных чащоб сюда, в такое близкое к городу место.
Она развернулась на кончике крыла, почти задев крупного волка с поджарым мускулистым телом, тёмно-серой шерстью и странными небесно-голубыми глазами. Волк спокойно — он почти всегда был невозмутим — присел на посыпанную иглами и прошлогодними пожухлыми листьями землю.
Вот чёрный ворон, тот, напротив, долго не мог угомониться, покружил ещё над соснами, высматривая что-то, одному ему ведомое, несколько раз слетал вниз, затем снова взмывал… И наконец, сложив крылья, вихрем пронёсся мимо невозмутимого волка, ударился о землю…
***
Она поднялась, нервно стряхивая с иссиня-чёрных волос прилипшие иголки. Несколько раз она едва не расцарапала себе лицо длинными кривыми птичьими когтями; спохватившись, тряхнула кистями рук. Когти исчезли, точно растворились в воздухе — на их месте остались тонкие женские пальчики, обманчиво казавшиеся беззащитными.
— Ты становишься рассеянной, Злата, — чуть насмешливо произнёс волк.
Она не обернулась, лишь дёрнула плечом. Из одежды на ней была лишь длинная холщовая рубаха с полинявшей вышивкой по подолу, рукавам и вороту. Одеяние едва не соскользнуло с плеч, и, почувствовав это, женщина испуганно поправила истончившуюся ткань.
— Не пугайся, некого тут бояться. Да и облик твой ведь уже давно от человеческого не отличается, — спокойно сказал волк.
Она вздохнула и наконец повернулась к нему.
— Знаю! Только до сих пор во сне их вижу, тех, что гнали меня от деревни, да мавкою кликали. И наяву иногда…
— Тебе ведь только двенадцать или тринадцать лет тогда минуло, — тихо ответил собеседник. — И ты можешь помнить?
— Может и двенадцать… Но я всё помню, всё! Я ведь до сих пор так и осталась для них чужой. А здесь я не могу, Всеслав. Тебе хорошо, ты можешь. А я нет.
— Просто с тобою судьба злее обошлась, а мне, наверное, повезло.
Он встал, вскинулся на задние лапы — Злата много раз видела, как волк обращается человеком и наоборот, но зрелище было настолько диковинным, что тот, кто видел первый раз, верно, застыл бы в изумлении.
Волк откинул голову назад, шерсть начала исчезать с его морды, зубы — уменьшаться, уши и лапы становились короче, а хвост съёживался, будто горящая бумага, пока не пропал совсем. Мало-помалу перед ней очутился высокий, ещё молодой человек с длинными тёмными волосами, чернобровый, с худым узким лицом, одетый в простую крестьянскую поддёвку. Совершенный обыватель, житель окрестных сёл. Только ярко-голубые глаза остались теми же — такие не спрячешь, не поменяешь даже за несколько веков…
— Ну здравствуй, Злата! — он шагнул вперёд, обнял женщину и прижал к себе.
— Здравствуй, Всеслав.
Она закрыла глаза, положила руки ему на плечи, прислонилась лбом к широкой, сильной груди. Пожалуй, только так ей было спокойно, только так она могла глубоко и ровно дышать, не думая ни о чём. Но она знала — это ненадолго. Увы.
Всеслав слегка отстранил Злату от себя, внимательно вглядываясь ей в глаза.
— Ну что: ты видела свою дочь? Признала она тебя?
Ах, напрасно он заговорил об этом прямо сейчас. Ей так хотелось продлить подольше блаженное ощущение покоя, не возвращаться к своей вечной боли, мучительной и радостной одновременно… Ей хотелось подождать, пока она останется одна. Обдумать всё как следует и решить, как быть дальше, причём решить самой, ни с кем не советуясь.
Но, наверное, сегодня у него мало времени — а не спросить он не мог.
— Видела. Она теперь признала меня совсем. Она… Она — это что-то невероятное, Всеслав! Сегодня она нарисовала меня на холсте, а потом воплотила, по-настоящему! Ведь иначе-то пока невозможно! Но как она смогла?! И, наверное, в следующий раз…
— Подожди. Не торопись с этим. Злата, ты же знаешь, твоё появление рядом с ней может быть опасным в первую очередь для тебя — а может быть и для неё. И мы ведь пока не уверены, какой она получилась.
Злата высвободилась из его объятий.
— Я и так сделала всё, чтобы оградить её от того, что произошло со мною. Сёстры говорили, мы были из проклятого рода: все девочки нашего клана, кроме одной, умирали некрещёными, а потом — приходила Она и забирала…
Всеслав мягко прижал ладонь к её губам.
— Тише! Я слышал эту историю много раз, Злата, но… Ты ведь давно уже не одна из них!
— Но кто бы мог поклясться, что с моей дочерью не случилось бы тоже самое? Всеслав! Ты думаешь, мне было легко двадцать лет назад бросить новорождённое дитя, когда оно оказалось девочкой? Если бы проклятье воплотилось в ней, я не смогла бы ничего сделать, не смогла бы даже умереть за неё! Я — нечисть, мавка, проклятая собственной праматерью!
— Злата, дорогая моя! — взволнованно сказал Всеслав и снова прижал её к себе. — Ты давно уже не живёшь мавкою, ты не причиняешь никому ничего худого! Ты ушла тогда от сестёр; а если и был грех…
— Грех был, — шёпотом сказала женщина. — Я не забыла о нём, и не забуду.
— Отмолить можно…
— Знаю. Но с дочерью я рядом во плоти появляться боюсь. Вдруг она тоже…
Всеслав промолчал. Они не знали хорошо, какая, собственно, опасность может грозить дочери Златы, если рядом с той появится родная мать — но Злата непоколебимо верила, что делать этого нельзя. Переубедить её было пока невозможно.
— Ты там, дома, только с дочерью повидалась? — хмуро спросил он.
— Нет, но что теперь делать… Всеслав, да ты уж не ревновать ли к мужу собираешься? Будет, перестань. Столько лет прошло.
— Знаешь ведь, что он тебя до сих пор любит. — Всеслав произнёс это не со злостью, а со спокойной горечью. — Это же одна из твоих чар: кто тебя увидит, больше не забудет, не заменит никем, никогда. Верно, и дочери твой дар передался? Никто перед вашей красотой не устоит.
Злата вздохнула. Она ни о чём не жалела, но знала: Всеславу было до сих пор больно даже вспоминать.
