Леди чародейка (СИ) - Герцен Кармаль (читаем книги бесплатно .txt) 📗

Крыша здесь была прозрачной – или отсутствовала вовсе, а светильниками, разбавляющими чернила ночи, служили звезды. Луна, наверное, скрылась за облаками – если вовсе существовала в этом странном месте. От Ордалона и не такого можно было ожидать...

Из полумрака вынырнула фигура в глухом черном платье – будто фокусник вынул кролика из черной шляпы. Прическа незнакомки олицетворяла ожившее безумие: темные, то ли начесанные, то ли просто лохматые пряди, в которые были вплетены птичьи перья. Глаза чересчур сильно подведены черным, а ногти, выкрашенные в кровавый цвет, такие длинные, что уже начали загибаться. Длинную шею увесили с десяток разнообразных бус, ожерелий и амулетов на простых шнурках. Казалось, Оракул не могла выбрать, какое из украшений надеть, поэтому надела все, что у нее имелись.

– Надо же, давно я не встречала жаждущих получить ответы, – хриплым, будто бы прокуренным голосом сказала она.

Запинаясь, путаясь в словах, перебивая друг друга, мы принялись рассказывать Оракулу о настигшей нас беде. По-птичьи наклонив голову, она внимательно слушала – казалось, слыша каждого в этом гомоне взволнованных голосов. Не переспрашивала, не задавала уточняющих вопросов. Просто молча внимала каждому нашему слову. И только когда мы все четверо выдохлись, сказала:

– Мне нужно увидеть звезды.

– Подождите, – встрепенулся Конто. – Я тоже должен спросить кое о чем.

По губам Оракула скользнула усмешка.

– Вещай, говорящий барс.

Ари рассмеялась, но тут же замолчала под нашими укоризненными взглядами.

– Я метаморф, – недовольно отозвался Конто. – Притом метаморф заколдованный. Но я... я не помню, кто меня заколдовал. Помню лишь, как очнулся на поляне. В голове пустота, в лапах – жалкие крохи сил. Попытался перевоплотиться, но, вернув себе лишь голос, застрял. Я не знаю, кто и за что сделал это со мной. Но хочу узнать.

Оракул кивнула. Небрежно махнула рукой, словно призывая нас оставаться на месте, и направилась вглубь круглой комнаты. Только сейчас, привыкнув к полумраку, я увидела расстеленный на полу ковер. Подойдя к нему, Оракул встала на колени. Задрала голову вверх и долго вглядывалась в звездное небо. Повисла тяжелая тишина, воздух наэлектризовался. А я поймала себя на том, что боюсь даже дышать… и что крепко сжимаю ладонь Алистера в своей ладони. Коротко взглянула на него, словно вспугнутая птичка. Он лишь понимающе улыбнулся и сжал мою руку обеими ладонями.

Так мы и стояли близко-близко друг к другу, позволяя полумраку укутывать нас, в ожидании вердикта Оракула.

Наконец она поднялась с колен, повернулась к нам и кивнула, вселяя в мою душу надежду.

– Я готова дать ответ.

Глава двенадцатая. Темная душа в городе света

Все было бесполезно.

Это Джиневра поняла в тот самый миг, когда очнулась у мольберта, перепачканная в краске с головы до ног. Всхлипнула, глядя на алые капли – жуткие подобия веснушек, на коже. Поразившее ее неведомое проклятье, казалось, стало лишь сильнее – она помнила только, как вспыхнуло внутри уже до боли знакомое чувство. Необъяснимое влечение, словно бы она была марионеткой, а некий кукольник, сокрытый во тьме, дергал за нити. Остаться на месте – невозможно, на противостояние просто не хватает сил…

А после – забвение, отрезок времени, в котором не было ничего, кроме пустоты и темноты. Чернильное пятно в голове, от которого не избавиться…

Джиневра пришла в себя только тогда, когда чудовищный итог ее забытья был прямо у нее перед глазами. От страшной трапезы нечеловеческих существ ей стало дурно. Она хотела отвернуться, но почему-то смотрела, как вгрызаются в беззащитные тельца кроликов оскаленные пасти, как алым соком стекает по морде быкоголовых кровь. Тошноту прогнали слезы, хлынувшие потоком из глаз.

Она не могла вечно скрывать от матери происходящее. И все же день, когда та обо всем узнала – когда приступ случился прямо на глазах старшей жрицы Фираэль, стал самым страшным днем в жизни Джиневры.

– Какой позор, – шептала бледная Талания Браон. Подлетела к дочери, схватила ее за плечи и потрясла, как большую тряпичную куклу. – Никому не смей говорить об этом, слышишь? Никто. Не должен. Этого. Знать.

Все, что могла Джиневра – лишь беспомощно кивнуть. В последнее время она жила в постоянном страхе, что однажды наступит тот день, когда правда выплывет наружу. Темная душа в светлом Агерале… Позор ей и всей ее семье. Страшно даже представить… Как она будет смотреть людям в глаза?

– Откуда это в тебе? – Мать всхлипнула. Заговорила сдавленным шепотом, словно что-то сжало ее горло. – Я же растила тебе в вере в Фираэль. О богиня… Если она это видит…

Талания закрыла лицо дрожащими руками. Вернувшись из кухни, Эста протянула матери стакан воды. Та выпила его большими жадными глотками. Джиневра стояла, съежившись, не зная, что последует дальше. Она боялась гнева матери, боялась новых тирад о «пути света и пути тьмы – насилия, жестокости и… крови». Боялась новых вопросов: «Что живет в тебе» или «Почему ты это делаешь? Что с тобой не так?».

Но молчание, отчужденность и настороженность самых близких на свете людей были намного хуже. Намного больнее. Эста – светлая, нежная, с серебристым что колокольчик смехом, ее… боялась. Мама, думая, что она не видит, тайком бросала взгляды, а иногда, забывшись, смотрела на нее долго-долго, задумчиво. И во взгляде этом читалось: «Почему у меня такая дочь?»

Вина тяжелым грузом легла на плечи. Стало трудно дышать, словно грудь сдавили тиски. Джиневра почти не спала – ведь во сне гораздо проще, чем в яви, потерять над собой контроль. Она боялась, что проснувшись, обнаружит, что за минуты забытья натворила нечто страшное, непоправимое… И этот страх, проникнув в кровь черным ядом, не давал ей спать по ночам.

Мама говорила, что молится Фираэль каждый день, просит ее прогнать магией света тьму в душе Джиневры. И, казалось, молитвы действительно помогали – желание рисовать кровавые картины не посещало ее вот уже несколько дней… Внутри затеплилась надежда, что прежнюю, такую спокойную, такую восхитительно предсказуемую жизнь еще можно вернуть. И изгнать из материнских глаз настороженность и боязливость.

Наступил день, которого ждали все жители Хрустальных Земель – от мала до велика. Ежегодный праздник, посвященный Фираэль, день, когда ночи не было места – творцы прогоняли ее своими творениями. С приближением заката художники Агераля, все до единого, запечатлевали на своих картинах рассвет, певцы пели, как ослепительно поднимающееся над Агералем солнце, поэты рассказывали, как обжигают его лучи. И Фираэль, глядящая на них с неба, воплощала в жизнь сказанное, спетое и нарисованное. И ночь уходила за Грань, испуганная мощью ее дара, силой ее света. И пряталась там до следующего заката, в ожидании, когда сможет вернуться обратно.

В этот день вспоминали тех, кто воссоединился с Фираэль. Считалось, что всех ушедших она забирала к себе на небо, чтобы после служения ей они переродились вновь. И чем светлее была душа, чем сильнее творец, тем быстрее ему даровалась новая жизнь – разумеется, исключительно в Хрустальных Землях, где распространялась власть Фираэль.

Джиневра с облегчением покинула родной дом – уже после того, как вместе с матерью и Эстой они сожгли злополучный мольберт. Талания уверилась, что причиной всему был именно он, проклятый некоей неведомой силой, а Джиневра с радостью ухватилась за эту мысль, как утопающий – за соломинку. Удивительно, но она и впрямь почувствовала себя лучше. Корила, что не подумала об этом раньше – ведь если нет холстов, нет мольберта и красок, ей не на чем и нечем рисовать эти чудовищные картины. И уничтожь она их раньше, в самый первый свой «приступ», об этом никогда бы не узнали сестра и мать. И их любовь к ней была бы сейчас немножечко сильней.

Все было чудесно – яркие всполохи фейерверков, окрашивающие Грань изнутри в самые разнообразные цвета и оттенки; пробирающие до мурашек мелодии лучших музыкантов Агераля; танцы до утра...