Внутренний суслик (СИ) - "Inndiliya" (лучшие книги .txt) 📗
— Эта скотина налила мне крутой пустой кипяток и моргнула надписью «Выключение!» И я такой стою в чистых трусах, с чистой помытой чашкой, полной кипятка, как дурак! — Зори завсхлипывал, — А я хоте-е-ел чашечку ко-о-офе…
— Зори, милый, пойдем на кухню, — икая, потащил я его за собой, разглядев, наконец-то, из-за чего скалки растрощились в щепу. Бедный кофейный аппарат. Восстановлению не подлежит.
Готовя всем нам по чашечке чая — Зори передумал пить кофе, «я его теперь ненавижу!» — я спросил, что его муж на это ответил.
— Написал, что любит. — Зори умыл лицо водой из-под крана, превращаясь обратно в адекватного человека из злобной беременяшки. — Но ты почитай, каким тоном он мне это написал!
Добравшись до кровати, Тори миллион раз сказал, что я — золото, что если бы я хоть немного был похож на Зори, то он бы… и что мужу Зори надо памятник поставить и дать неделю отпуска. Или нет, услать в отпуск в командировку.
— А еще лучше — на твоей ракете на Луну. — хмыкнул я, снимая блузку и штаны, почесывая пах. На руке что-то блеснуло. Я поднес ладонь к глазам и увидел, что она вся в блестках, звездочках, снежинках золотых. Нехорошее предчувствие кольнуло в сердце и я замер, склонившись вниз, рассматривая себя между ног.
— Что там такое? — испуганно спросил Тори, увидев, что я замолчал и замер, напряженно разглядывая низ живота. — Дай посмотрю!
— Что ты там не видел? — я развернулся к нему спиной, стараясь скрыть тот факт, что к врачу я ходил как на порно-вечеринку, весь усыпанный блестками от члена до самого ануса. Так вот что имел в виду Коста, восхищаясь моим видом! — Думаешь, у меня еще один член вырос? Не дождешься.
Я хотел прошмыгнуть мимо мужа в ванну, но он цепко взял меня за руку и развернул пламенеющим лицом к себе, с недоумением разглядывая блестки у меня в паху.
— Это Рад. Он рассыпал свои блестки и вытер их полотенцем, бросив на полку в ванной. А я торопился, не заметил, и вытерся этим полотенцем. — Мне было стыдно, и я не смотрел в глаза мужу, не зная, что я там могу увидеть. — Не думаешь же ты, что я таким образом украсил себя для беты-омеголога? — я возмущенно вскинул глаза, на секунду представив себе, что Тори именно так и подумал.
— Звездочка моя! — Тори нежно улыбался. — Я тебя люблю и без прикрас.
Комментарий к 35. *истории про кофемашину и звездочки взяты из сети, да простят мне их авторы.
====== 36. ======
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — Васятка остолбенел и всплеснул лапками. — И где визги-вопли-сопли радости? Ну, хоть улыбнись, ты же этого так ждал!»
А меня как заморозило, превратило в ледяную статую: внутри была пустота и безвременье — выгорело все до дна. Ничего я не чувствовал к мужу — ни-че-го, как будто кто-то кнопочку «выкл» нажал, и всё отключилось, как робот с планеты Шелезяка.
«О-о-о! Коламбия пикчерз представляет южнокорейскую драму «И пришел Кондрат», — изумленно присвистнул Васятка.
«Нет, Вася. Коламбия пикчерз даже не представляет…», — опустошение, безразличие захватило меня полностью.
«Я доверился тебе, а ты разбил мое сердце…», — или как там писал Тори в неотправленных письмах ко мне? К-к-комбо, блэт!
Тори погладил меня по волосам, а я поднял безжизненный взгляд на него и собрался признаться, что мне все равно. Что не люблю. Но Василий куснул меня за лодыжку и грозно сказал:
«Только попробуй!!! Я тебе ногу отгрызу, понял? — суслик метался, бегая от камня к норке и обратно, падая на четыре лапы, поднимаясь, не останавливаясь ни на секунду. — Ну вот смотри, Таисий, чтобы словить пиздюлей, надо думать, как пиздюли. Вот прямо как ты сейчас. Давай ты не будешь торопиться, а? Ты же устал? Устал! Вот и отдохни».
— Вижу, ты сейчас заснешь на ходу, Милли. Давай-ка помогу тебе лечь, — Тори уложил меня, погладил по животу, и накрыл одеялом, выключая свет.
Как только за ним закрылась дверь, я включил ночник, ноут, накинул на себя одеяло, и подождал, когда загрузится скайп. Отключил звук и, дождавшись, когда Люсий ответил на звонок, начал писать, лицом и жестами помогая себе. Подслушать меня можно было любому, поэтому приходилось все свое умение вложить в буквы. Первым делом я потребовал от него клятву, что он меня не выдаст, а потом уж выложил всю подноготную: про Войто, про течку, про ребенка и мое желание избавить всех от такой проблемы, как я, пока все не зашло слишком далеко и меня не возненавидели за обман.
Люсий сидел по ту сторону экрана в ужасе. Отвечал коротко, пытаясь образумить. Но я был настроен решительно и написал, если он не поможет, буду делать все сам.
— Но Тори любит тебя! Ты убьешь его своим побегом! А Мари? А Йента? А как рожать? Это на тебя так гормоны действуют, Милош! Прошу! Не торопись!
— Знаешь, Люс, тебе надо влюбиться, чтобы ты не думал, что это прекрасно. Это не сиюминутное решение. Есть еще кое-что, в чем я не признаюсь никому и никогда. Но мне действительно нужно уехать. Помоги мне!
У меня заболели пальцы и голова, но через полчаса переговоров Люсий был повержен и перешел на сторону повстанцев. Я сделал в интернете заказ на его адрес некоторых нужных аксессуаров для побега, всё обещали доставить завтра. Ну, что же — послезавтра можно отчаливать. Внутри все дрожало от напряжения и адреналина. Лежа в постели, я перескакивал мыслями с узелка Ежика в тумане, с которым я уйду из этого дома, ведь много вещей не возьмешь; на город, который стоит выбрать для проживания с малышом; работу, которой я смогу заниматься, если с книгами не будет получаться. Поддержка Свенсона мне там тоже понадобится, если остро встанет вопрос о Бубочке, вдруг его захотят отобрать.
На мыслях о Бубочке я и заснул. С ним было тоже не все отлично. Нет, с ним-то, тьфу-тьфу-тьфу, все было нормально, ненормальным было мое отношение к нему — я не чувствовал большой материнской любви к ребенку, растущему во мне. Да, мимими, какая-то нежность, понимание важности того, что я отвечаю за здоровье этого малыша — все это было, и я не планировал делать ничего, что может навредить ребенку, но того всеобъемлющего счастья, которое излучают беременные, я не ощущал. И чувствовал свою вину еще и перед ним, перед всеми людьми, которые привечали меня здесь, перед Тори, даже перед мужем министра здравоохранения, что оставлю его внуков без второй книги надолго.
«Зачем? Таисий, зачем ты бежишь? Куда? За каким хером? — Василий заламывал лапы и раскачивался, сидя на камне. — Роди и беги хоть на все четыре стороны! Или сиди, молча, пока оно само как-то не образуется. Тори любит. О-папы от тебя без ума. Отцы тоже гордятся. Что ты хочешь доказать своим побегом? Что ты дебил?»
«Затем, Василий Алибабаевич, — настырно гнул свою линию я, упрямо прижимая подбородок к груди. — Затем, что это сейчас, пока они думают, что Бубочка от Торина, пока не знают, что их Милош мертв — все хорошо, но стоит только родить малыша от Войто, и все: они будут ненавидеть меня все — даже Люсий, которому вроде бы и нет дела до того, кто отец ребенка. Они любят Милоша, а не Тасю. Понятно? Они любят Ториниуса, а я буду вечным укором с чужим ребенком и причиной несчастья этих семейств. А если я в родах проговорюсь, и буду вести себя, как земная женщина, они запрут меня в дурку и оттуда мне не выбраться. А я не хочу в дурку».
«Единственное, что ты делаешь безупречно — ошибаешься в людях, Тася!» — вздохнул суслик и отстал, потому что сегодня был трудный, выматывающий день, и мы оба были без сил.
Утром, еще лежа в кровати, я решил поговорить с Тори начистоту — пусть отпустит меня, буду жить в городе, в однушке, не разрывая контракта и не нанося вреда его, т.е. нашему бизнесу. А как только рожу, станет ясно, будут ли они продолжать иметь дело со мной и Бубочкой, или мы станем отщепенцами и пойдем своей дорогой. К тому времени допишу вторую книжку, начну становиться на ноги, и чужой ребенок не будет мозолить никому глаза. А я его выращу и воспитаю, в память о Милоше и потому, что нельзя бросать детей — они ни в чем не виноваты, я постараюсь его полюбить.
