Универ Вредной магии (СИ) - Шин Миара (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Горыч и Филимон переглянулись, улыбнулись как-то загадочно, световой дракон протянул руку, с нежностью коснулся щеки жены и сказал:
— Ты не понимаешь, Светусик, тут не так важно, чтобы особенная, главное — своя. Та, на которую смотришь — и обнять хочется, такая, с которой уютно на душе; единственная, при одном взгляде на которую мужчина чувствует себя счастливым. Так бывает: смотришь и понимаешь, что вот это глазастое чудо — оно твое личное чудо.
— Бред! — фыркнула ведьма.
— Правда? — Филя улыбнулся и проникновенно спросил: — А кто на прошлой ярмарке в лавке орал "Это оно, то самое платье, мое, единственное, для меня сшитое! Я его с первого взгляда узнала! Купи, гад светоностный!".
Мы с Горычем рассмеялись, Света смутилась, но тоже хихикнула, потом села к нам ближе, прислонилась головой к плечу дракона и смущенно произнесла:
— Ну, потрясающее же платье, Фил.
— Угу, — кивнул тот, — таких потрясающих платьев у тебя — трещащий по швам шкаф.
— Это ты сейчас к чему? — вскинулась Света, мгновенно превращаясь в разъяренную ведьму.
— Это я к тому, любимая, — улыбнулся ей световой дракон, — что сейчас оно всего лишь платье, так себе платьишко даже, а тогда это была ценность, жизненная необходимость, смысл существования! И, получив его, ты раз одела и в шкаф запихала, а если бы не купил… Улавливаешь, о чем я?
Не знаю, что там уловила Светлана, лично я сочла необходимым заявить:
— Я не платье.
— Никто и не спорит, — заверил меня Филимон.
А Горыч вдруг сказал:
— У меня такое тоже было, бывает, учуешь бабу…
Грозный взгляд Фила — и лексикон Горыча мгновенно сменился.
— В смысле, увидишь женщину, и так в сердце западет, что ни спать, ни есть, ни вздохнуть. И кажется — вот она, единственная, не такая, как все. Особенная, уникальная. И все — как заболел. И на все готов — звезды с небес, луну из озера, и добиваешься ее, добиваешься, и на все подвиги готов… А потом все, твоя баба. День имее…
— Гар! — рявкнул Филимон.
— В общем, год-два — и надоедает, и как-то сразу врубаешься, что такое у нее все, как и у всех, и вообще, там вон следующая в озере голышом пле…
— Зуб выбью, — меланхолично пообещал Филя.
— Короче, девчонки, суть вы уловили, — закончил Горыч.
— Да так, примерно, — нехорошо протянула Светлана, делая хватательное движение так, будто скалку ищет, и хмуро на мужа поглядывая.
Фил пересадил меня на диван, обнял свою Свету, по мужу Светлову, что-то прошептал на ушко, потом еще что-то, и, так как мы с Горычем беспардонно ловили каждый звук, открыв рты, услышали:
— Мое сердце в твоих ладошках бьется пятнадцатый год, неужели для тебя это ничего не значит?
Света улыбнулась, потянулась к его губам, нежно поцеловала.
А Горыч вдруг сказал:
— К разговору о платье: эта четвертушка демонической крови, он, ежели своего быстро не получит, окончательно крышей поедет…
В комнате воцарилось напряженное молчание.
— Реально, свихнется, — Филимон тяжело вздохнул. — Тиаранг такой: помнится, в битве при Нессе, когда маги Алого чертополоха восстали и отказались продолжать боевые действия, он вышел и прямо сказал — или вы со мной, или против меня.
— И? — заинтересовалась я.
— И нет больше ордена Алого чертополоха, — тихо сказал Горыч, — и трех боевых кланов чертей тоже нет. Не привык мужик к отказам, Стася, бесят они его.
Все опять помолчали, а затем Филимон сказал:
— Единственное, что может сбить вызов по ауре — это отвлеченность на что-то значимое… Свет, — взгляд на ведьму, — поделись со Стасей ночными рубашками, иначе кое-кто вообще спать перестанет. Горыч, собирайся: отвезешь Стаську на Печной вокзал, там найдешь Емелю Рыбака.
— А экспресс? — возмущенно спросила я.
— Забудь, — посоветовал Филя. — На перекладных будешь добираться, иначе никак.
Таким образом, в шесть утра, щурясь на поднимающееся солнце, я стояла на Печном вокзале. Дыму тут было… тьма тьмущая, возницы на матерном вопят, печки пыхтят, черти снуют, лавочники товар сдают-принимают. Печки — они грузовой транспорт. Тихоходные, плавные, надежные, в пути не ломаются, дров потребляют мало, оттого и пользуются популярностью у торгового люда. Для пассажиров же летучий экспресс есть — транспорт магический, удивительный, сказочно-красивый. Уж не знаю, по какому принципу работает, но в Любятове летит по небу вереницей красных сердец, в Ласточкине это вереница птиц, что клювиками за хвосты друг друга держатся, в Медведкове, соответственно, медведи, у нас в Керим экспресс прибывает в виде цветов, потому как вокзал у нас в цветочном стиле оформлен, а вот как за границы Керима выедет, станет, как кубики полупрозрачного льда — тоже красотень невероятная.
Но все это мне недоступно, потому что ехать придется на печке!
— Стало быть, ты моя попутчица, — прогудел позади меня бас.
Испуганно крутанулась на месте и застыла: мужик был ого-го! Полушубок ватный, кушак красный, плечи — косая сажень, кулаки пудовые, подбородок квадратный, нос картошкой и тоже красный, перегар убойный, глаза голубые, волосы льняными кудрями из-под шапки, улыбка щербатая, борода густая.
— Емельян Иваныч, — представился мне возница.
— Рыбак, — представил его подошедший сзади Горыч.
— А то! — поддержал Емеля. — Того дня от такую рыбу поймал!
И мужик раскинул руки, демонстрируя максимальную ширину, на которую был способен. Внимательно перевел взгляд с одной ладони на другую и, решив, что этого мало, добавил:
— Это тока хвост был!
Горыч тяжело вздохнул и сказал мне:
— Сзади сядешь, не то начнет в пути про рыбалку рассказывать и сшибет с печи ненароком.
Молча кивнула — я уже тоже степень увлеченности некоторых поняла.
— Не печалься, красавица! — Емельян Иваныч вдруг обхватил за плечи. — Годы-то твои молодые, чай, не Филька распутный, так много еще хлопцев на пути жизненном. А, коли хочешь, моей будь, ужо не обижу!
— Емель, а Емель, — Горыч плавно, по-змеиному шагнул к нам и уставился обеими головами на мужика, — я ж тебе не только зубы — я ж тебе все выдающиеся места пообрываю.
Возница охнул, схватился за нос и отступил.
— Вещи вон, — кивнул дракон на мои сундуки, — взял, да и пошел. Как трогаться будешь, так за девкой и явишься. Все понял?
Емельян понял: здоровенные, железом кованые сундуки подхватил, словно пушинки, да и утопал, ненароком сбивая чертей по дороге.
Мой герой… так этим хвостатым и надо!
— Да, неправильное у вас расовое воспитание, — задумчиво сказал Горыч. — Вам расовую терпимость кто преподавал?
— Феоктилла, — ответила, не задумываясь и замечая, как Емелюшка пятому чертеняке прямо по пятаку…
— Оно и видно, — вздохнул двухголовый дракон. — Ладно, Стаська, ты пока тут походи, осмотрись, книжек себе накупи на дорогу, чтоб, значит, не скучно было, а я пока снеди тебе соберу.
— Так, может, я сама? — робко спросила.
— Э, нет, Стаська, — Горыч меня щелкнул по носу, — я кошатинку в пирогах-то учую, а ты?
— Жду здесь! — решительно пообещала я.
Летописный лоток обнаружился шагах в десяти от скамьи, у которой Горыч меня бросил. Широкие витрины, отгороженные от неуклюжих "емелей" железной решеткой, давали много света, и потому, когда я вошла, привыкать к полумраку не пришлось. Сразу стала разглядывать стеллажи с книгами и не заметила сухопарого гоблина с очками на все лицо, который, встав рядом и заложив руки за спину, осматривал свои владения вместе со мной. Почему свои? Так у него вдетая в ухо висела табличка "Гендиор, владелец".
Некоторое время мы делали вид, что увлечены созерцанием лавки, после чего я все же сказала:
— Здравствуйте.
— Света знаний тебе, убогое создание, — приветливо ответил гоблин.
И, надо же, у нас обычно, окромя чертей, никто из низкорослых не приживается, а у этого вот — даже лавка имеется, и оскорблять наловчился.
— Чего тебе, девица, надобно? — поинтересовался Гендиор.
