Марионетка для вампира (СИ) - Горышина Ольга (книга бесплатный формат TXT) 📗
Я не мигая смотрела в горящие глаза того, кто назвался Петером.
— У меня ничего не сходится, — честно призналась я. — Петер был гордостью семьи, любимцем матери, женихом Александры и погиб на войне. Выходит, это был Милан?
— Нет, — губы говорящего искривились в злобной усмешке. — Это был я. С одной лишь разницей, что я не погиб, а пропал без вести. Для семьи под именем Милана. Помнишь же, что я взял на себя вину за его выстрел. А остальное… Да, я чуть приврал. Мы стрелялись накануне войны. Мы не знали о ней еще целую неделю и пытались построить дальнейшую жизнь с новой ложью. Мы уже договорились о тайном венчании, когда нас с братом призвали в строй, и я сказал Александре, что не имею права оставлять ее вдовой. Нам с Миланом только что исполнилось восемнадцать, но мы все равно не верили, что вернемся живыми. Александра осталась ухаживать за нашей больной матерью. Руку удалось сохранить, но пользоваться ей мать больше не могла. Брат действительно через год перешел на сторону русских, а я попал к вашим в полевой госпиталь живым трупом. Домой сообщили, что я пропал без вести, а лучше бы сказали, что погиб. Я хотел, чтобы так считали моя мать и моя невеста. Показаться с подобным лицом Александре я не мог, и был бы действительно счастлив, если бы та стала женой Милана, но Александра предпочла уехать. Даже если бы я захотел отыскать ее за океаном, мои поиски не увенчались бы успехом, но я не хотел. Я надеюсь, что она вышла замуж и была счастлива, храня мой прежний образ где-нибудь на самом дне ее святого сердца. А меня ждала жизнь изгоя…
— Почему? — прервала я нескончаемый поток речи барона Сметаны.
— Почему? — Снова эта жуткая ухмылка. — Да потому что я жалел мать. Она поплакала по своему Милану, но рядом остался ее якобы любимый Петер. Он женился, родил сына, все было хорошо… Какое-то время я радовался их счастью. У меня тоже было все хорошо. Я устроился смотрителем в публичный дом. Мое чудовищное лицо должно было пугать посетителей. Война меня закалила, и я мог легко скрутить что пьяного, что трезвого. Хотя прибегать к силе требовалось редко. Хозяйка была еще той стервой и слишком многое позволяла клиентам за хорошую плату. Ее девицы были смертницами. Одну из них я тайно любил. Она смутно напоминала мне Александру. Найдя ее как-то утром наглотавшуюся мышьяку, я не смог отпустить ее из памяти насовсем и снял с нее первую маску, отрезал бедной волосы и создал куклу. Хозяйка простила мне такую прихоть. Теперь у меня была моя Александра, и я сшил кукле свадебное платье.
Голос барона не менялся. Он будто читал набившую оскомину лекцию, хотя я на сто процентов была уверена, что являюсь его первой слушательницей. А если и не первой, то те девочки давно сгнили в могиле.
— Вторую задушили по пьяни два приятеля. Она обожала автомобили и всегда подвязывала шляпку шарфом. С нее я сделал вторую куклу. Шить было привычно. Я чинил девочкам одежду. За то меня иногда одаривали лаской. Но любила меня только Жизель и, поверь, не знаю за что… После десяти лет в притоне я не мог уже ничего чувствовать. Но вот ее убил уже я. В свой день рождения. Это был единственный день в году, когда я позволял себе с дозволения хозяйки напиться до потери сознания. Я толкнул девочку, гоня прочь. Слишком сильно толкнул. Это был несчастный случай. Его замяли. Я же долго плакал над третьей куклой. А потом узнал, что мать тяжело заболела и понял, что не смогу отпустить ее в другой мир, не повидавши. Только своим появлением, как и своим признанием, я ускорил ее уход. Не знаю, как она поняла, что я ее любимый Петер, не знаю. Последними ее словами стали такие: чтобы за все ее страдания я, кровопийца, век не находил себе покоя.
Барон замолчал и потер мне плечи, точно вытирал об меня влажные ладони.
— Сразу после похорон я ушел, хотя брат просил остаться, но я сказал, что привык жить самостоятельно. Я не сказал, где и как. И Милан, насколько мне известно, не предпринимал никаких попыток разыскать меня. К счастью, мы больше не виделись. Во мне что-то поменялось. Сначала я не обращал на это внимания, списывая подвешенное состояние на отголоски с фронта и тоску по матери, а потом… Потом я вдруг стал есть мясо недожаренным. И не только диета поменялась, я часто начал ловить себя на мысли, что мне хочется не приласкать девочек, а причинить им боль. На прокусанные губы они не обращали внимания. Это было привычно. Я пошел дальше — прикусил одной из них язык. Сначала мне довольно было почувствовать одну каплю крови, чтобы успокоиться. Но это продлилось недолго. Когда я в очередной раз выгнал разбушевавшегося самца, то вместо того, чтобы подать девице платок, припал к ее разбитому носу губами. Человеческая кровь имела совсем другой вкус, чем коровья или свиная, которую я тайком таскал с кухни. Но не это было самое страшное. Ужасно было то, что мне нравилось видеть в глазах этих девиц ужас. А добиться этого от тех, кто привык к жестокости со стороны мужчин, довольно сложно. Я боялся вместе с ними. Еще десять лет я продержался в заведении, а потом началась новая война. В меня стреляли, но я выжил, хотя по всем человеческим законам должен был умереть. Недостатка в крови тогда не было. Я жевал бинты. Следующее смертельное ранение тоже не принесло мне смерти. Постепенно я понял, что не безумен. Вернее, безумен, но не только. Меня будто заморозили. Я перестал стареть. Закончилась война, и я вернулся к старой хозяйке и ее девицам. Она сберегла трех моих кукол, и я обнимал их, как другие выжившие обнимали своих любимых. При новом режиме работать стало сложнее, но клиентов не уменьшилось. Я сдерживался так долго, как только мог, а потом выбирал самую обреченную из девиц и утолял жажду крови, становясь на время нормальным человеком. На время, Вера. Мое проклятье прогрессировало. Я делал новых кукол и складывал их в сундук, ключ от которого носил на шее, точно нательный крест. На десятой я остановился. Хочешь знать как? Или скорее, почему?
Я кивнула.
— Тогда позволь мне прилечь. И сядь у меня в ногах. Пожалуйста.
Я вскочила. Мы сделали это одновременно. Теперь я смотрела вверх, а он вниз. На мои губы. Только бы не поцеловал. Его рука уже запуталась в моих волосах, но… Барон только отстранил меня от дивана, чтобы лечь самому. Я машинально стянула куртку и укрыла ей барона.
— На стуле твоя шаль. В ней ты напоминаешь мне мать. Надень, пожалуйста…
На ватных ногах я дошла до стула и обратно. Положила куртку на подлокотник и закуталась в шаль. Барон согнул ноги в коленях, и я смогла опуститься подле него и даже облокотиться на спинку дивана. Мои руки судорожно сцепили края шали под самым горлом, минуя кожаное колье.
— Милан… Ой, простите… Петер. Но ваши сто лет не истекают этим летом…
Я специально не смотрела в сторону барона. Он распрямил ногу и придавил ею мою коленку, чтобы я не могла встать.
— Истекают, Вера. Я умею считать. Я просто не умею понятно рассказывать. Я пережил свою смерть на сто лет. Я должен был умереть в девятнадцатом году в возрасте двадцати двух лет, когда Милан, вернувшись домой, не открыл матери правду, и она обняла его с моим именем на устах. В этот момент Петер во мне умер. Я окончательно стал Миланом. И этот Милан не знал ни любви, ни жалости. Петер иногда высовывал голову, но с каждым годом все реже и реже, пока не встретил в притоне…
Барон поджал ногу и вытянул ее у меня за спиной.
— Об этом вечером, ладно? Мне безумно хочется спать. Если можешь, посиди со мной, пока я не усну. Если можешь…
Это он сказал уже с закрытыми глазами.
— Петер…
Барон не открыл глаз, но я поняла, что он меня слушает.
— Зачем вы сняли маску с брата?
Барон тут же сел. Рука его скользнула мне за спину. Я проглотила вторую палку, перекрывшую мне второе горло.
— Так я и думал, так я и думал… Это ведь не праздное любопытство, Вера? Успокойся только. Я его не убивал. Он слишком много пил. Сама понимаешь, на то были веские причины. Он умер еще до второй мировой войны, не намного пережив мать. Потому, без мужчины в доме, семья быстро потеряла особняк. Но это вечером, Верочка. Я не могу больше…
