Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать бесплатно полные книги txt) 📗

- И мы мило потрепались, - не замечает его хозяин «Безнадеги». – Он действительно не имеет к происходящему – не только с тобой, но и с трупами – никакого отношения. Души Лесовой в Лимбе нет.

- Черт, - я закрываю лицо, тру виски, потом снова возвращаю взгляд к Аарону. Надо решать проблемы не только по мере поступления, но и в порядке приоритетности. – Ты позвал… И он пришел. Говорил с тобой, отвечал на вопросы… Кто ты такой, Аарон Зарецкий?

Иной дергается из-за моих слов, заметно дергается, но тут же берет себя в руки, кривит губы в издевательской усмешке.

- Я – падший, Элисте. Я последний падший серафим. Длань Господня, - звучит приглушенно и жестко в тишине кухни, с глухим стуком крышки гроба.

И призрачные крылья дрожат за спиной Зарецкого. Словно укутанные туманом, реальные, но неосязаемые. Черные, как тьма, как бездна, как самый последний круг ада. Огромные, призрачные по воле хозяина крылья.

Шесть.

Шесть гребаных крыльев.

Чужой ад ластится ко мне, как котенок, тянется. Я очень хорошо его чувствую, он мягкий и теплый, сильный. Очень сильный.

Мать твою, Громова, не могла в кого попроще вляпаться?

«Мя-мя», - доносится откуда-то из-под стола. Кажется, кот со мной согласен.

- Твою ж… - выдаю очень емкое и содержательное. Смотрю на гребаные крылья, на Зарецкого, в башке кипит мозг. – Как ты… почему… - еще более содержательное, но выбрать из чертовой кучи вопросов один, тем более сформулировать его, непосильная задача. Клинит.

- Кофе с коньяком? – усмехается Аарон. – Коньяк без кофе?

Ему смешно. Смешно, мать его! А мне хочется заорать и что-нибудь разбить о чугунную башку.

- Просто помолчи, - поднимаю я руку вверх, останавливая Зарецкого от дальнейших предложений. – Мне надо несколько… минут.

Он кивает, улыбается. На этот раз улыбка мягче, не такая колючая, не режет иронией. Я продолжаю на него смотреть, на его крылья, на то, как падший отходит наконец от подоконника, опускается напротив, складывая перед собой руки. Он сокращает дистанцию. Намеренно сокращает дистанцию. Продолжает пеленать и опутывать своим адом.

- Не дави на меня, - качаю головой.

- Мне сложно это контролировать, - разводит хозяин «Безнадеги» руками. – С тобой вообще все непросто, Лис.

- Сказал гребаный серафим. Светлый…

«Попалась»

Чужой голос в черепушке гудит церковным колоколом. Не дергаюсь только потому, что еще не отошла от «новости дня» Зарецкого.

- Я не светлый. Больше, по крайней мере.

- О да, а то я не заметила, - повышаю голос. Не специально. Просто… само собой выходит.

Нервы ни к черту. Мне не хватает спокойствия, не хватает, как воздуха, кажется, что сейчас захлебнусь.

«Попалась»

Снова голос из пустоты, заставляющий закрыть глаза.

Дыши, Громова…

Зарецкий мое состояние считывает на раз, кажется, что понимает все быстрее, чем я сама.

…дыши. Успокаивайся.

Непонятно как оказывается рядом и поднимает на ноги.

А в следующий миг я уже на крыше. В его руках и… чертовых крыльях, завернута в них, как в плащ. Дождь, темно, внизу дышит город, стонет, как огромный кит, выброшенный на берег, ветер бросает в лицо пряди волос.

Когда-нибудь эта осень закончится.

- Аарон…

- Давай, - шепчет он мне в самое ухо.

- Что…

- Давай, тебе же надо это сбросить.

Кажется, Зарецкий понимает меня лучше меня самой. Я закрываю глаза, расслабляюсь и отпускаю себя на свободу полностью. Хрустят привычно кости, растягиваются мышцы. Адский пес на свободе. Льнет и тянется к более сильному, наслаждается, смакует, тянет ад на себя и в себя, наполняется, напитывается чужой силой. Жрет.

А я кричу. Ору. Срывая голос, до хрипоты в черное небо, в чернильный мрак. Потому что бесит, потому что растеряна, потому что вдруг заблудилась в проклятом новом Вавилоне, потерялась на его улицах, в шуршании листьев и шуме дождя, в происходящем вокруг. Утратила опору. Потому что просто съеду с катушек, если не выпущу все это из себя: убитых, отсутствующие в телах души, голос в голове, Зарецкого как серафима.

Ору и ору. До хрипоты. Вою голосом гончей. Незнакомо-своим, громким, низким, грудным. Этот вой не напоминает человеческий, не напоминает животный. В нем нет ничего живого. В нем только ад и пустота, злость. Мне надо это выплеснуть. Очень надо.

И я ору. Набираю в легкие больше воздуха, с каждым следующим криком возвращая себе себя. Еще и еще. Снова и снова. По глотку, по крупицам, вытравливая из головы гудение и звон, ощущение вязкого, липкого сна, бесконечного лабиринта.

Снова. И снова. И опять.

Я устала. Я злюсь. Я очень злюсь… на свою беспомощность, растерянность, на то, что позволила загнать и загнаться, на то, что сейчас Аарон притащил меня на эту крышу, на дождь, на листья и на осень. Я злюсь на Самаэля, на мертвых, на Доронина, но большего всего злюсь на себя.

Сильная, безразличная ко всему гончая, на деле… кто? Скулящий щенок? Жалкий комок соплей и страхов? Да, Эли? Это ты настоящая?

И новый крик, громче яростнее, чем до этого, разрезающий гул машин внизу, перекрывающий гудение ветра, стирающий мысли, как губкой с маркерной доски. Как попытка доказать самой себе.

Этот последний крик окончательно ставит все на свои места, действует, как лучшее успокоительное, как хорошая пощечина, как контрастный душ.

Я снова различаю звуки и цвета, чувствую руки и крылья Аарона на себе, чувствую его запах и силу. Пьянящую, путающую мысли, но уже совершенно по-другому. Это приятное опьянение, я хочу быть пьяной им.

Я разворачиваюсь, обнимаю Зарецкого, утыкаюсь лбом куда-то в район ключицы, хочется в шею, на самом деле…

Собачьи повадки.

…но до его шеи мне, как до Полярной звезды пешком.

Улыбаюсь.

Дождь стекает по волосам, охлаждает разгоряченную кожу, скользит за шиворот футболки, вызывает мурашки.

- Ты улыбаешься, - мурлычит Зарецкий мне на ухо, обнимая крепче. Натурально мурлычет, как кот. Хотя Зарецкий на кота ни хрена не тянет. Как понял, что улыбаюсь, непонятно, но по большому счету мне все равно. Встают на место кости, возвращаются в нормальное состояние мышцы и органы, выравнивается сердцебиение.

- Ага.

Большие горячие ладони скользят по спине и лопаткам, он притягивает меня к себе еще ближе. Сжимает.

- Ты – странная, Элисте Громова.

- Пф, сказал падший серафим, непонятно как прижившийся среди обычных иных. Зарецкий, ты ведь понимаешь, что ты по сути – хрень неведомая? – я поднимаю голову, заглядывая в темные сейчас глаза.

Аарон смотрит несколько секунд, а потом начинает ржать, вжимая меня в себя еще сильнее, возвращая мою голову назад. Просто хохочет.

Кажется, отпустило не меня одну.

Он хорошо смеется, бархатно и низко, и дождь стекает и по нему. По его волосам, лицу, плечам и крыльям. Капли на черном бархате смотрятся как деготь. Блестят и мерцают. Перья касаются моего подбородка, когда я немного отстраняюсь. Они жесткие и гладкие. Приятно жесткие. У Самаэля нет крыльев, а больше ни с кем из падших я не пересекалась никогда.

И не могу сказать, что меня это особенно расстраивает. Сложно сильно расстраиваться, если встреча с высшим несет, как правило, геморрой размером с пятку слона.

Но сейчас мне очень хочется коснуться крыльев Зарецкого. И я высвобождаю руку, дотрагиваюсь кончиками пальцев до верхних перьев, чуть надавливаю, чувствую кости.

Перья гибкие.

Аарон прекращает хохотать, смотрит как-то слишком сосредоточено.

- Огонь, - выдаю в итоге. Хозяин «Безнадеги» хмыкает. – Тяжелые.

- Легче, чем несколько сотен лет назад, когда я только пал, - говорит он тихо.

- Несколько сотен? – вздергиваю бровь, продолжая вести пальцами против роста лучей. – Тебя потрепало, да?

- Любопытство сгубило кошку, Эли, - я не вижу, но думаю, что он качает головой: едва заметно двигаются мышцы под ладонью другой руки.

- Я не кошка, я собака, - улыбаюсь. – Мне не грозит. Почему ты пал?