Монахиня и Оддбол (СИ) - Ермакова Светлана Олеговна (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Вечером её пригласили на ужин в малую столовую. Очевидно, в этот раз, в связи с её приездом, отец с сыном решили поужинать все вместе.
— Не хватает Питера, — сказала Дора, едва вошла в столовую.
— Здравствуй, дочь, — сказал герцог.
— Отец, — присела Дора, — Брат.
Брайан подошёл к Доре и символически чмокнул её в щёку. Дора свободно села за стол на своё прежнее место и принялась за еду, вдруг почувствовав, что изрядно голодна.
— А я-то думаю, чем мы обязаны такой радости, а Долорес-София поесть пришла. Дома не кормят? — пошутил Брайан.
Дора улыбнулась.
— Так вкусно, как здесь — нет.
— Обязательно скажи это нашей кухарке, она будет польщена.
— Скажу, — кивнула Дора.
— Приговор огласят через неделю, насколько я знаю? — то ли спросил, то ли просто сказал герцог.
— Да. Я хочу провести эти дни здесь, если позволите.
— Почему не дома?
— Возможно, наш брак с лордом Фредериком будет аннулирован, и пока в этом нет ясности, я бы не хотела оставаться там.
— Неужели эта леди Элинор добилась своего? — спросил, нахмурившись, Брайан.
— Это вряд ли, — ответила Дора, — Брайан, ты же знаешь, я дала клятву молчать обо всём, что увидела и и услышала в ходе заседания, но поверь, то, что что там произошло, никогда не забудет ни один из присутствовавших.
— Отец, — обратилась Дора к герцогу, — Если вы имеете какое-то влияние на членов церковного трибунала — прошу вас, не просите сохранить мой брак с лордом Фредериком. Иначе вы сломаете мне жизнь.
Герцог посмотрел на дочь и промолчал.
— Но как же малыш, родителями которого записаны вы с графом Фосбери? — спросил Брайан.
— Эдвард получил крещение, которого нельзя отменить, и будет окружён заботой и любовью, так или иначе, — вздохнула Дора.
— Единственно, — продолжила она, — Вероятно, суд решит вычеркнуть записи о его родителях. А это значит, что ребёнка можно будет официально усыновить. А вот кто именно будет его усыновителем… Вам не кажется, что его родной отец вправе принять участие в решении этого вопроса?
Сидя у себя в кабинете, не зажигая свет, герцог долго сидел за столом, сцепив руки в замок и уткнув в них подбородок. Почему так вышло, что он, имеющий влияние практически по всему королевству и знающий его жизнь как мало кто другой, как минимум дважды ошибся и принял неверные решения в отношении своих собственных детей? Возможно ли, что его желание оградить их от неприятностей и сложностей этого мира лишь повредило им? Видимо, как это ни тяжело, надо дать детям самим нести ответственность за свои поступки и право принимать решения. Герцог вдруг почувствовал, что он рад тому, что сейчас его дочь рядом и у них впереди есть хотя бы неделя совместных завтраков. А ещё почувствовал, что, как Дора верно заметила, не хватает Питера.
Часть 14 Глава 1
Ах, как же цветисто ругался граф Оддбэй на своего сына после сделанного тем в суде заявления о том, что он влюблён в леди Долорес-Софию и надеется на аннулирование брака супругов Фосбери! Возмущённый лорд Вилей, начавший свой монолог ещё в карете по пути домой и продолжавший его уже в столичном доме Оддбэев, собрал всё — и нарушение заповеди "не возжелай жены ближнего своего", совершённом прямо перед епископом и высоким судом, и как теперь смотреть в глаза его другу лорду Фредерику, и "подсунутую" ему Бригитту, которую Фосбери, оказывается, отправили куда подальше, и многое другое.
Майкл с подчёркнутым вниманием и даже явным с удовольствием слушал лорда Вилея, и вклинился в монолог отца на рассуждении того про позор, который десятикратно превзойдёт вызванный неудачным первым сватовством Майкла, если ничего у него не получится.
— Отец, так я не понял, вы опасаетесь что Долорес-София может стать моей женой, или того, что не станет?
— Что? — осёкся граф, — Да как ты…
Майкл расплылся в довольной улыбке.
— Мальчишка!
Улыбка Майкла стала ещё шире.
— Уйди с глаз моих!
Майкл встал, подошёл сзади к сидящему в кресле отцу, коротко обнял его и клюнул-поцеловал в макушку головы. Затем он вышел из комнаты и попросил леди Эстер организовать мужу выпить что-нибудь покрепче, для успокоения нервов.
Настроение было отличным. То, на что Майкл осторожно надеялся, листая фолианты с церковными уложениями и делая из них выписки, в ходе судебного заседания стало оформляться в нечто более весомое. Он не знал, что именно лорд Фредерик поведал о себе в первый день за закрытыми дверями, но рассчитывал на его искреннее признание и раскаяние, появившееся то ли от присущей тому религиозности, то ли от заразительного воздействия искренности Доры, то ли под угрозой куда худшей перспективы, организованной его бывшей женой. А то и от всего сразу. Вспомнился обрывок афоризма Козьмы Пруткова о делах, которые однажды начав, трудно кончить, где одним из таких дел было "чесать, где чешется". Вот Майкл и надеялся, что для графа Фосбери таким делом будет признательное раскаяние в суде. Кроме того, именно полнота раскаяния с наибольшим шансом убедила бы суд в его искренности по остальным спорным вопросам, ибо уж у кого-кого, а у опытных церковнослужителей, каковыми были члены церковного суда, выслушавшие в своей жизни массу исповедей, не может не быть обострённого чутья на искренность.
Следующий день в трибунале принёс Майклу немало волнений. Во-первых, граф Оддбэй, принявший с вечера немного больше алкоголя, чем приличествовало, благоухал выдающим этот факт запахом. И когда судья обратился к нему с вопросом о присвоении фамилии Бригитте, не совсем ещё протрезвевший лорд Вилей снабдил суд и всех собравшихся лишней информацией о своём незнании её истинного материнства и о задействовании её в деловом проекте Майкла.
Во-вторых, Майкл всё же опасался того, как воспримут появление Бригитты граф и графиня Фосбери, о котором он их не предупреждал.
Заставило его поволноваться и предстоящее выступление Бригитты. Как ни убеждал себя Майкл, что она кажется достаточно сильной и сдержанной, но эмоциональные срывы могут случиться у каждого, тем более в такой обострённой ситуации. Ранее, рассказывая Бригитте о предстоящем заседании церковного трибунала, он был свидетелем всего спектра эмоций на её лице, от некоторого злорадства и до беспокойства о будущем рождённого ею сына. Майклу стоило немалого труда убедить Бригитту постараться обойтись в суде вообще без эмоций. И это, к счастью, почти удалось. Даже когда она явно нарочно наступила на платье леди Элинор и порвала его — и тогда Бригитта внешне не выказала владеющих ею чувств. Майкл всё больше убеждался, что сделал правильный выбор руководителя для своего ресторанного бизнеса. Ну а некоторая стервозность характера мисс Наннери, помноженная на амбициозность, в этом деле может даже оказаться полезной.
Шокирующее появление в суде дочери плотника и её история могли оставить равнодушным только бесчувственное бревно.
Во время заключительной речи графа Фосбери волнение Майкла достигло своего апогея. Поэтому когда, наконец, он услышал так нужные ему покаянные слова о сокрытии факта бесплодия перед вступлением в брак, Майкл даже проникся неподдельным уважением к мужеству лорда Фредерика. Ведь после откровенных слов Виконта Оддбэя граф не мог не понимать, что собственными словами, вероятно, подписывает приговор своей семье.
Просьба Доры об аннулировании её брака прозвучала в душе Майкла волшебной музыкой. А её речь в защиту незаконнорожденных детей заставила его восхититься. Откуда у скромной монастырской воспитанницы нашлось столько душевной силы, чтобы словом и делом противостоять церковным законам, которые она находит несправедливыми? "Да, это моя женщина", с гордостью думал Майкл.
Журналисты столичных газет, интересующиеся нашумевшим в свете "делом Фосбери" в эти дни ходили вокруг здания епископата, как коты вокруг закрытой плошки со сметаной. В своих заметках они описывали людей, которые поднимались по его ступенькам. При этом журналисты останавливались не только на именах тех, кого они узнали, но и на описании их нарядов и видимом настроении. Не обделяли они своим вниманием и неузнанных ими людей, что лишь добавляло загадочности в протекающий судебный процесс для изнывающих от любопытства умов. Так, Бригитта была поименована ими "таинственной незнакомкой в шляпке с вуалью до половины лица", а плотник Бенджамин и его дочь — "грубым простолюдином в сопровождении несчастной девочки-калеки с деревянными ногами".
