Высокое напряжение (ЛП) - Монинг Карен Мари (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
На обугленной территории, посреди безжизненной земли справа от меня стоял маленький фермерский коттедж с соломенной крышей. На травянистой стороне, прямо прилегающий к нему, находился ещё один маленький фермерский коттедж из камня, гостеприимный и тёплый, окружённый ухоженными садами с распустившимися цветами.
Коттеджи были днём и ночью, Инь и Ян, приютившимися друг к другу. Внизу под нами по травянистой стороне возле коттеджей шла пара, держась за руки.
— Это Дэйгис и Хлоя. Он живёт под моими охранными чарами. Она живёт сразу за ними. На её коттедж я тоже навешал дохера защит, но не разрешаю входить в моё королевство, чтобы мы ненамеренно не навредили ей.
— Ты пришёл в наше аббатство, и все же никого не убил. Я чувствовала тебя, Кристиан. Ты это контролируешь.
— Не существует чар, амулета или магического решения, способного обуздать смертоносные силы принца. То, что я освоил — самая простая и все же часто самая неуловимая вещь из всех: любовь. Если я злюсь, если я позволяю себе вообще любую негативную эмоцию, я могу сорваться, — тихо сказал он. — Ключ к успеху — никогда не ожесточаться, никогда не злиться, никогда завидовать, никогда не поддаваться никакому желанию, которое содержит тьму. Твой Шон, девушка, поглощён ими.
Я сморгнула мгновенное жжение слез. Так много ночей, в своём личном саде тишины, я каждый вечер гадала, куда подевался мой возлюбленный с детства. Почему он никогда не писал и не звонил. Он просто ушёл без единого слова. Это причиняло мне почти невыносимую боль.
И все это время Шон отсиживался в уединении, отгороженный от всего мира, пытаясь научиться контролировать монстра-Невидимого, которым он стал. Все это время я думала, что он оставил меня, потому что не хотел меня, не хотел нас. И потому я дала ему уединение. Я тоже не писала и не звонила. Уязвлённая, раненая. Упрямая и несгибаемая МакЛафлин.
Но он ушёл вовсе не поэтому. Иногда, вопреки открытому окну в эмоции всех окружающих, я могу быть слепа и глупа в отношении собственных чувств.
— Отведи меня к нему, Кристиан.
— Я надеялся, что ты это скажешь.
Глава 27
Мурашки по моей коже, эти раны не исцелятся[48]
Этим утром я потеряла одну из своих птиц.
Его звали Чарльз Джеймс Обри. Ему было двадцать три года. Он повесился в моей квартире на Десото, проведя всего девять дней вне улиц. Я навещала его буквально три дня назад, и даже я оказалась одурачена.
Но так много их пришли и ушли на моих глазах, и я кое-что узнала об их повадках; иногда прямо перед тем, как уйти, они выглядят даже лучше, чем когда-либо, отлично адаптированными. Не ветреными или настораживающе счастливыми, а обманчиво сбалансированными, и я часто поражалась этой позаимствованной кротости. Поражалась огромному количеству боли, от которой они, должно быть, страдали, раз наконец почувствовали себя хорошо только тогда, когда решили уйти из этого безумного, прекрасного мира. Этого нельзя предвидеть, даже мне. Хотя я научилась присматривать за неожиданной, подозрительной умиротворённостью.
Он оставил записку: Я не просил, чтобы меня рожали.
Хотелось бы мне иметь больше времени. У меня есть теория о депрессии. Думаю, она случается из-за изменения химических веществ в наших мозгах, потому что стресс, травма и горе истощают наши счастливые соки, нарушают хрупкий, необходимый баланс и заставляют мир вокруг нас сделаться плоским, страшным и монохромным, слишком тяжёлым и невыносимым. И как только ты оказываешься там, с истощёнными химическими веществами в мозгу и сравнявшимися цветами вокруг, ты слишком подавлен, чтобы бороться и искать выход. Я думаю, физические упражнения — способ повысить эндорфины, вернуть баланс мозга, и я часто гадаю, вдруг моя экстремальная скорость и постоянное движение кормит мой мозг неразбавленным соком счастья, постоянно подкидывая меня вверх. Я гадала, а что если бы я выяснила, скажем, правильную смесь кортизона, 5-гидрокситриптофана и бакопы, возможно, с несколькими другими ноотропиками, плюс куча веселья, физической активности, и масса доброты и солнечного света — затем дать этим людям один счастливый, свободный от стресса год безо всякой ответственности, и возможно, я сумела бы развернуть их мир.
Я срезала его и держала на руках. Он все ещё был тёплым; я, возможно, опоздала всего на час, должно быть, он умер вскоре после рассвета. Задержался, чтобы ещё раз посмотреть, как встаёт солнце. Если так, это резануло по мне, потому что это значило, что где-то внутри в нем все ещё была радость — если бы только кто-то сумел дотянуться до неё и взрастить. Я завернула его в одеяло и отнесла на кладбище, которое я использую для потерянных. У меня мало времени, но я всегда хороню их и всегда что-нибудь для них делаю.
Дублин бесстрастно двигается дальше. Этот прекрасный, ужасающий, набитый безграничными возможностями и опасностями хронический город стремительно несётся вперёд как локомотив по путям, в его расписании нет ни отклонений, ни паузы для павших.
Они исчезают, незамеченные, невоспетые.
Я трублю для них в рог. Дёрнуть этот кабель вниз, и полный вперёд.
Я нарисовала граффити с его именем в подземном переходе, тремя яркими оттенками неонового в три метра сообщая миру, что здесь был Чарльз Джеймс Обри. Может, это и продлилось недолго, но видит Бог, он был здесь, и он не будет забыт. Пусть даже одной мной.
Он не мог вынести боли.
А я не смогла спасти его от неё.
***
Раскрасив подземный переход, я направилась прямиком в Честер и взлетела по лестницам к кабинету Риодана, когда не нашла его внизу с рабочими. Ранее я отправила смс, сказав ему, что я в порядке и приду часам к десяти. Он не тот мужчина, которому ты не шлёшь смс, когда он говорит тебе об этом. Он придёт тебя искать. И он будет взбешён. Я была не в настроении снова чинить свою дверь. Мне все ещё нужно отремонтировать лифт. И я неделями не пылесосила. Шерсть Шазама была повсюду.
Когда затемнённая стеклянная панель бесшумно отъехала в сторону, я прошла по стеклянному полу, который вечно вызывал у меня ощущение подвешенности в воздухе, плюхнулась в кресло перед его столом, перебросила ноги через край, и сказала ему то, что решила вчера поздно ночью — или скорее ближе к рассвету этим утром — без предисловий и преамбул.
— Я думаю, что превращаюсь в Охотника, — я откинулась назад и ждала, когда он станет это отрицать. Сама я на самом деле так не думала. Это до абсурда притянуто за уши. Однако я была вполне уверена, что в какой-то момент сделаюсь полностью чёрной. И все же… видение, которое у меня случилось вчера вечером в клубе, казалось… Я не знаю, своего рода приглашением, и я хотела обсудить худший сценарий с кем-нибудь, кто посмеётся и скажет мне, что это нелепо. Я не превращалась в одного из этих ледяных черных демонов с глазами как врата в Ад, и неважно, каким бы благодушным он ни показался в моем видении, когда плыл рядом со мной. Услышать, как он скажет, что он знает заклинание, чары или амулет, который заставит мою смертоносную кожу уйти, потому что видит Бог, Риодан знал все.
Черт подери, этим утром он был прекрасен. Высокий и тёмный, только что принявший душ и побрившийся, приятно пахнущий. Выглядящий могущественным и нелепым за этим заваленным столом. Ему место на поле битвы. Как и мне.
Он ровно произнёс:
— Ты думаешь?
Я застыла. Это неправильный ответ, Риодановская версия «да ну».
— В смысле, «да ну»? Ты даже не знал, что я убила Охотника.
Он откинулся назад в кресле и сложил руки за головой. Рукава его рубашки были закатаны до локтей, предплечья сильные, покрытые шрамами, серебристый браслет поблёскивает. Я хорошо знаю Риодана, и точёные мышцы его лица были слишком напряжены. Он взбешён из-за чего-то. В высшей мере.
— Я знал, что ты убила Охотника. Я прочёл каждую написанную тобой листовку. И твою книгу. Все издания. Твои ссылки нуждаются в доработке. Однако я не знал, — прорычал он, — что твоя проклятая рука после этого сделалась чёрной. Ты забыла это упомянуть.
