Психотерапевт Его Величества (СИ) - Яновская Анна Яковлевна (серия книг .txt) 📗
— Похоже, у вас накопилось много претензий к женскому полу…
— Да.
А взгляд чуть поспокойнее. Хорошо.
— Расскажите мне о них больше.
Минут десять он заливается на тему лживости, ненадежности, непоследовательности и алчности женской души. Я слушаю и сочувственно киваю.
— Кем была первая женщина, которая оказалась для вас непонятной, пугающей, предающей?
Он меняется в лице, встает и уходит. Вот так, Асечка. Напиши себе на стене крупными буквами: НЕ ТОРОПИСЬ! Я расстроена, потому что рано полезла в больное место. Скорее всего у него была или есть очень сложная мама. Ну не бывает тотальной ненависти к женскому полу без этой травмирующей фигуры, не бывает. Ладно… облажалась, так облажалась. Надо собраться, сейчас придет еще один новый клиент.
Глава 38. Новый клиент. 13:30 Асантор
Мужчина. Старый. Совсем старый. Ввалившиеся щеки, сморщенный рот, неухоженные брови, седые волоски из носа. Даже запах старого тела. И глаза блеклые, будто он не здесь. Одет при этом в темно-фиолетовый балахон, как у перетащившего меня сюда мага, чьего имени я не помню. Он весь дряхлость, пока идет к креслу для посетителей, мне кажется, что я слышу, как скрипят его суставы. Садится, откидывается на спинку и прикрывает глаза. Я жду. Он молчит. Пять минут… Десять… Не шевелит ни одним пальцем, даже глазные яблоки неподвижны. Что же… Сознательно заставляю себя расслабиться и настроиться на длительное ожидание. Спокойно рассматриваю символы, вышитые по подолу и рукаву. Чем-то похоже на руны, но позатейливее. Молчит… Может быть, он может как-то рассматривать меня сквозь веки? На всякий случай сохраняю на лице доброжелательно-выжидающее выражение. Неожиданно старик всхрапывает, и я расплываюсь в неверящей улыбке. Серьезно? С такой ситуацией я сталкиваюсь впервые. Ммм… Вспоминается анекдот из моего мира про сексопатолога и 'гоните их в шею, им просто негде'. Может у дедульки дома куча маленьких внуков и у соседей ремонт, а час в моем кабинете дешевле гостиницы? Перестаю внутренне ржать и включаю профессиональное отношение к происходящему. Ведь это про доверие. Ему здесь настолько комфортно и безопасно, что даже может спать. Хотя это может оказаться проверкой и провокацией в одном флаконе, а дядечка засланным казачком, который мониторит реакцию психолога на нестандартную ситуацию. До конца встречи остается всего пятнадцать минут, когда старик открывает слезящиеся глаза, медленно добывает из рукава мешочек с оплатой, кладет на стол. И все еще молчит. Молчу и я.
— Моя жена… Умерла двести тридцать пять лет назад… Я тоже хочу в лучший мир. Но у меня осталось дело… Да, дело… Недоучка-целитель убил мою жену. И он должен будет умереть. Тогда и я обрету покой…
Я храню секреты своих клиентов. Кроме тех случаев, когда узнаю о готовящемся преступлении. Должна ли я понимать его слова так, что он планирует убийство? Я растеряна.
— Правильно я вас поняла, что вы хотите убить целителя, убившего вашу жену?
— Да, деточка, хочу.
— Расскажите мне об этом.
Старик беззвучно шевелит губами, подслеповато щурится на меня.
— Ты немного на нее похожа… Да, похожа. Она тоже всех жалела… А потом умерла… Оставила меня одного… где моя Кэсси теперь? Я совсем один…
Не могу понять, это странная манера говорить, или дедушка сошел с ума на старости лет. Но все равно пытаюсь установить контакт.
— Расскажите мне, что случилось двести тридцать пять лет назад.
— Она была лучшей волшебницей, пишущей историю бытовой магии. На нее молились коллеги, это она создала плетение, объединяющее стирку и глажку одежды, она первая додумалась, как утилизировать отходы в столярных мастерских, не трогая промежуточных деталей работы… Я так ее любил… Когда у нее закружилась голова, она находилась рядом с больницей для бедных. Там проходят стажировку недоучки. Я не понимаю, почему она не вызвала кэш, не отправилась к нормальному целителю. Господин Кулис диагностировал магическое переутомление, влил силы и отправил домой… Через час она умерла от инсульта… Из-за его безграмотности моя женщина умерла… Я долго ждал. Да, ждал. Завтра у господина Кулиса свадьба. А через неделю он умрет от инсульта. Знаешь, девочка, у меня совершенно не было способностей к целительству… Но я старался. Теперь я могу закупорить любой сосуд с той же легкостью, что и очистить его… Да, могу. Он заплатит. А потом уже я найду свой покой.
Старик замолкает, а я понимаю, что у меня сейчас два выхода. Сказать ему, что вынуждена обратиться в полицию — и надеяться, что моя защита выдержит его гнев. Или попробовать его отговорить… от мести, которую он вынашивал двести тридцать пять лет. Мне хочется скулить от ощущения собственной беспомощности. Ну какие слова я могу найти сейчас, какие?
— Асантор… Когда господин Кулис умрет… что вы почувствуете?
Он медленно раздвигает губы в улыбке, готовится что-то сказать… потом зависает вот так, с остановившимся взглядом и растянутыми губами. Его плечи опускаются вниз, голова бессильно падает на грудь. Старик раскачивается вперед-назад и тоненько ноет на грани слышимости. И говорит вслух, неожиданно внятно, без всяких повторов, хоть и устало.
— Да ничего я не почувствую. Я уже давно ничего не чувствую. Знаешь, девочка, даже голод меня не беспокоит. Часы вот, завожу, чтобы хоть раз в день что-то скушать… И в туалет… завожу. А то стыд-то бывает, случается.
Я снова всматриваюсь в его маску. Сколько же ему лет?
— Да ты не смотри, я тут… примолодился чуток, когда собирался. Ну можно ж пару сотен лет-то скинуть? Да? Я же еще ого-го!
Чем больше я его слушаю, тем больше понимаю, что его угрозы — это фантазии бессильного старика. Ничего он никому не сделает. Но Миха я все равно предупрежу.
— А есть ли хоть что-нибудь, что вас еще радует?
Он долго молчит, закрыв глаза. Наше время давно закончилось, но сейчас я понимаю, что останавливать занятие нельзя. Не та ситуация.
— Сейчас нет, ничего. Но когда-то… я любил запах корицы и меда. Солонея пекла пироги с корицей и медом.
— Вы все еще хотите его убить?
Асантар переводит поплывший взгляд на меня. Там явно пирожки и счастье, какое там убийство.
— Не хочу. Но, думаю, что должен. Да, должен. Чтобы он больше никому не навредил.
— Знаете… Вы за двести тридцать пять лет, без всяких базовых способностей научились лечить. Неужели же ОН, и со способностями, и с образованием, и с опытом, и с самым страшным для целителя переживанием — смертью клиента по его вине… Так неужели же он не стал лучше? За эти годы шося можно бы научить читать, не то что юному стажеру стать хорошим врачом. Ведь он спас за эти годы… сотни, тысячи бедняков, которые не могли оплатить другого врача. Точно ли вы должны его убивать? Не проверив, какой он сейчас? А ваша жена… которая всех жалела, столько сделала для счастья других людей… Что бы сказала она?
Старик в моем кресле сидит обиженный, нахохлившийся, руки скрестил, губа нижняя отвисла. Зыркает исподлобья, и голос капризный такой, противный:
— И что, мне теперь вообще не мстить? Что я как дурак столько лет учился сосуды латать?
— Ваше умение может спасти кому-то жизнь. Если сейчас со мной случится беда, вы сумеете помочь, потому что все эти годы тренировались.
— Так не честно.
— Что вы можете сделать, чтобы действительно почтить память любимой? Так, чтобы глядя на вас с небес, она могла бы улыбаться.
— Починить ручку на двери, — ворчит. — Она просила лет… много, в общем. И сына проведать… надо бы… Он шлет какие-то письма пару раз в год. Но я не могу их прочитать… Глаза, понимаете?
— А почему вы не обращались к целителям?
— После всего, что было? Ни за что!
Ну вот, теперь в моем кресле оскорбленный император, всем своим видом демонстрирующий убогость моего возмутительного предложения.
— Это ваш осознанный выбор. Отказываете себе в исцелении зрения, из-за этого не поддерживаете связь с сыном… Только потому, что БОИТЕСЬ довериться врачу.
