Серенада (ЛП) - Кибел Эмили (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Мне так жаль, мам, — всхлипывала Лорелей, ее слова было едва слышно. — Я не могу… прости…
— Милая, — длинные ухоженные пальцы ее матери погладили щеку Лорелей, — это не твоя вина. Что случилось… то случилось, и мы не можем изменить прошлое. Мы пройдем это. Ты теперь со мной, и мы будем вместе сильными, хорошо?
Лорелей глубоко вдохнула и кивнула.
— Я хотела бы что-то сделать, как-то это исправить и вернуть его. Так не честно…
— Конечно, не честно, но плохое все время случается с хорошими людьми. Мы не можем решать, что случится в этой жизни. Мы можем лишь выбирать, как реагировать. Ты не можешь винить себя в случившемся.
Лорелей и ее мама прошли за багажом, ждали, пока он проедет по кругу. Они взяли по чемодану, и Лорелей пошла за мамой к машине.
— Мам, прости, что я не была хорошей дочерью.
— О чем ты?
— Ты знаешь, как я поссорилась с тобой прошлым летом. Мне очень жаль.
Кассандра остановилась и повернулась к ней.
— Мы обе вели себя нелогично, я перегнула, но ты все еще хорошая дочь. И не было мгновения в жизни, когда я переставала любить тебя. Просто у тебя сильный характер, как у меня.
Да, они обе могли быть упрямыми, и потому сложно было достичь компромисса. Ее мама могла выводить из себя ее частыми замечаниями насчет поведения и нотациями о морали. Лорелей обычно могла успокоить маму и делать так, как ей хочется, но их последняя ссора была жестокой. Когда мама Лорелей узнала о ее решении уехать в Калаис и изучать музыку, она выступила против.
Кассандра Кларк терпеть не могла «непродуктивное», типа телевидения, отпуска или сна. Для нее желание дочери стать певицей было ужасом. Лорелей знала, что мама любила ее, и чаще всего она была хорошей мамой, но, сколько Лорелей помнила, она пыталась отговорить дочь от «ерунды с пением». Лорелей много раз говорили, что пение отвлекало ее от учебы, что она не поступит в хороший колледж и не получит нормальную работу, если не оставит эти глупости и не сосредоточится на серьезных делах. Они кричали друг на друга, не желали отступать от своих мнений.
Даже отец Лорелей не смог переубедить Кассандру, но он отпустил Лорелей и купил ей билет до Мейна. Их «маленький заговор» разозлил маму так, что она почти взорвалась. Она бушевала часами, ее лицо искажал гнев, а потом она неделями не говорила с ними. Когда Лорелей покидала Колорадо, она даже не попрощалась.
Она смотрела на маму теперь другими глазами.
Кассандра убрала чемоданы в джип своими мускулистыми руками, а потом закрыла багажник. Она выглядела утомленно, пока они ехали из аэропорта холодной ночью. Ее бледная кожа сияла в свете фар.
Лорелей посмотрела на маму.
— Я люблю тебя.
— И я тебя, Лорелей. Всегда любила и буду.
Слезы снова выступили на глазах Лорелей. Последние пару месяцев она не печалилась из-за расставания с мамой. Она злилась, что мама отказывалась говорить с ней, пока смотрела, как другие родители помогали детям устроиться в начале учебного года, но она не жалела о своем решении. Она видела, что их разлука сильно повлияла на ее мать.
Дом Кларков был в тихом районе на юге Денвера. Несмотря на тьму, Лорелей заметила, что сад мамы умирал, когда они подъехали. Большой клен во дворе лишился почти всех листьев, но куст рядом с крыльцом был алым в слабом свете. Лорелей увидела Гизмо, их маленького рыже-белого корги, за дверями со стеклом. Он заметил их и прыгал возле стекла.
Кассандра заехала в гараж, Лорелей забрала свой чемодан и понесла его наверх. Гизмо следовал за ней, радостно лизал ее ноги. Ее спальня была лавандовой с пятого класса, и стены покрывали фотографии. На шкафу была фотография Лорелей четырехлетней давности, она сидела на плечах папы. Ее мама стояла рядом с ними, держала его за руку и смеялась. Рядом была фотография Лорелей с папой, они стояли на берегу реки с удочками. Она улыбалась камере, маленький солнечник свисал с ее руки. Он улыбался ей.
Другая фотография висела над ее ночником. Ей было тогда семь, фотографию сделали на поле Курс. Они были с бейсбольными перчатками, у Лорелей не хватало нескольких зубов. Каждое лето они с папой ходили на его любимые бейсбольные игры. Он с раннего возраста научил ее, как следить за счетом в игре. Они ели хот-доги и кричали на питчеров, но она ждала больше всего, как они пели с ним на весь парк «Take Me Out to the Ball Game». Подростком она пела там гимн, и отец смотрел на нее, а мама, что не удивительно, отсутствовала.
Лорелей села на край кровати и подняла собаку.
— Эй, Гиззи, — она потирала его мягкие уши. Он будто улыбался ей, прижимался к ее рукам. — Как ты? А? Скучал? — Гизмо льнул к ней, лизал руку. — Хороший мальчик, — она похлопала его по спине, прижалась головой к подушку и притянула Гизмо к себе. Он протянул к ней короткие лапки, зевнул и издал забавный звук. Гизмо лизнул щеку Лорелей, и она потерла его живот. Она легла на спину и смотрела на потолок, откуда свисали на леске маленькие розовые призмы. Они казались тусклыми и безжизненными, ведь на них не падал свет, но на рассвете они отбрасывали радугу на всю комнату.
Лорелей повернулась на бок и притянула ноги к груди. Она дышала с трудом и болью. Она взяла маленькую шкатулку с тумбочки, медленно покрутила ее, ведь она была старой и нуждалась в ремонте. Лорелей открыла осторожно крышку и смотрела, как маленький медный барабан кружится и задевает серебряные клавиши, играя вальс Брамса. Она помнила годы, когда родители приходили к ее кровати, пели ей колыбельные под мелодию шкатулки. Папа пел ей «Пикник медвежонка Тедди»: Если в лес пойдешь, странности найдешь. Если в лес пойдешь, лучше скрой себя… И он отыгрывал текст, и она хихикала от радости.
А потом Кассандра укладывала ее спать, гладила каштановые кудри, пела несколько своих песен, всегда заканчивала маминой колыбельной. Она не понимала слова, ведь не узнавала их, но мелодия была сладкой, немного меланхоличной, и Лорелей всегда засыпала под конец. Закрывая глаза, она видела себя в лодке на воде, что покачивалась от ветерка, и голос ее мамы был мелодией арфы. Она становилась старше, и ночные ритуалы пропали, песня затерялась в ее памяти.
Шкатулка перестала играть, и тишина звенела в ее комнате. Лорелей стала напевать колыбельную мамы, но лишь мелодию, ведь не помнила слова. В ее разуме она снова покачивалась в лодке, окруженная чернильным морем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Лорелей и мама шли рука об руку в маленькую белую церковь. Гул женщин, готовящих в приходском зале, разносилось эхом до притвора, пока не закрыли дверь. Кларки редко ходили в церковь, но когда выбирались, делая это на Рождество или Пасху, они шли в церковь Святого Стефана. В детстве Лорелей проводила там неделю каждое лето с кузенами, они играли с другими детьми во дворе во время каникул в библейской школе. Лорелей нашла тайный проход за ризницей, который вел в башню с колоколами. Проход не был скрыт, это была простая лестница, дверь туда оставили незапертой.
Лорелей и ее мать прошли в церкви к месту, где стояли дядя Майк и тетя Линда с их двумя детьми, светловолосыми близнецами, Джошуа и Дженнифер. Хоть они были на два года младше Лорелей, они были ближе всех для Лорелей. Дженнифер почти всю неделю с возвращения Лорелей домой, и ее присутствие сильно утешало. Они вместе выбрали фотографии отца на похороны, вспомнили ежегодные поездки семьи, поработали над речью благодарности, которую Лорелей прочтет на службе. Дженнифер терпеливо ждала Лорелей, когда той не хотелось говорить, и слушала, когда она говорила.
Множество родственников, друзей, соседей и сотрудников Энди сидели на деревянных скамьях. Они притихли, когда заиграл орган. Настроение в церкви было хмурым, реальность грядущей службы сдавила грудь Лорелей.
«Похороны отца, — подумала она, — это нереально», — у нее кружилась голова, ей было сложно сдержать эмоции в теле. Пастор подошел к семье, мужчина средних лет в белой рясе с золотом на плечах, перевязанной веревкой на поясе.
