Реквием - Оливер Лорен (читать книги полностью .TXT) 📗
— И мне не спится, — откликается Алекс.
И эти простые слова и сам тот факт, что он вообще говорит со мной, словно что-то высвобождают во мне. Мне хочется обнять его и поцеловать, как прежде.
— Я думала, ты мертв, — говорю я. — Я чуть не умерла из-за этого.
— В самом деле? — бесстрастно интересуется Алекс. — Ты довольно быстро пришла в себя.
— Нет. Ты не понимаешь. — Горло сдавливает, словно меня кто-то душит. — Я не могла продолжать надеяться, а потом просыпаться поутру и обнаруживать, что все неправда, что тебя все равно нет. Я… я недостаточно сильная.
Алекс молчит. Сейчас слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица, — он снова отступил в темноту. Но я чувствую, что он смотрит на меня.
Наконец он произносит:
— Когда они забрали меня в Крипту, я думал, что они собираются меня убить. Но они даже этого не потрудились сделать. Они просто оставили меня умирать. Бросили в камеру и заперли дверь.
— Алекс… — Удушье спускается с горла в грудь, и я, сама того не понимая, начинаю плакать. Я подхожу поближе к нему. Мне хочется провести рукой по его волосам, поцеловать его в лоб и в веки, чтобы стереть всякие воспоминания о том, что он видел. Но Алекс отступает.
— Я не умер. Не знаю почему. Я должен был умереть. Я потерял много крови. Они удивились не меньше меня. А потом это стало своего рода игрой — посмотреть, сколько я продержусь. Посмотреть, что им удастся сделать со мной, прежде чем я…
Он внезапно умолкает, не договорив. Я не могу больше этого слышать. Я не хочу этого знать, не хочу, чтобы это было правдой, не могу думать о том, что они с ним творили. Я делаю еще шаг и касаюсь его груди и плеч в темноте. На этот раз Алекс не отталкивает меня. Но и не обнимает. Он стоит, холодный и недвижный, словно изваяние.
— Алекс, — я повторяю его имя, словно молитву, словно заклинание, которое может все исправить. Я провожу рукой по его груди и подбородку. — Прости меня. Прости, пожалуйста.
Внезапно Алекс резко отстраняется и вместе с этим хватает меня за запястья и прижимает мои руки к туловищу. Он не отпускает их. Он крепко сжимает их, не давая мне двигаться. Голос его тих и настойчив, и в нем столько гнева, что от него еще больнее, чем от его хватки.
— Бывали дни, когда я просил об этом — молился об этом перед сном. Вера в то, что я снова увижу тебя, что я сумею отыскать тебя, надежда на это — единственное, что не давало мне умереть. — Он отпускает меня и отступает еще на шаг. — Так что нет. Я не понимаю.
— Алекс, пожалуйста!
Он сжимает кулаки.
— Прекрати повторять мое имя. Ты не знаешь меня больше.
— Я знаю тебя. — Я все еще плачу, давясь спазмами в горле, сражаясь за каждый глоток воздуха. Это ночной кошмар. Я проснусь. Это детская страшилка, и Алекс вернулся ко мне в виде чудовищного создания, изломанного и полного ненависти. Я проснусь, и он будет здесь, он снова будет цельным, снова будет моим. Я нахожу его руку, касаюсь пальцев, и он пытается отдернуть руку.
— Это я, Алекс. Лина. Твоя Лина. Помнишь? Помнишь дом тридцать семь на Брукс-стрит? Помнишь одеяло, которое мы стелили на заднем дворе…
— Хватит! — отрезает Алекс. Голос его срывается.
— И я всегда выигрывала у тебя в скрэббл, — продолжаю я. Мне надо говорить, удерживать его, заставлять вспомнить. — Потому что ты всегда позволял мне выиграть. А помнишь, мы как-то раз захотели устроить пикник, но нам удалось достать лишь спагетти в консервах и немного зеленой фасоли? И ты предложил смешать их…
— Не надо.
— И мы смешали, и получилось неплохо. Мы съели целую банку, такие мы были голодные. А потом, когда начало темнеть, ты показал на небо и сказал, что там есть по звезде для всего, что ты во мне любишь.
Я задыхаюсь. Мне кажется, будто я тону. Я машинально тянусь к Алексу, цепляюсь за его воротник.
— Довольно! — Алекс хватает меня за плечи. Лицо его оказывается в дюйме от моего, но остается неразличимым: грубая, искаженная маска. — Хватит! Довольно! Это прошло. Все уже прошло.
— Алекс, пожалуйста…
— Хватит! — Его голос звенит, словно пощечина. Он отпускает меня, и я, спотыкаясь, отступаю. — Алекс мертв — слышишь меня? Все это — все, что мы чувствовали, все, что это значило, — этого больше нет, ясно? Оно похоронено. Исчезло.
— Алекс!
Он резко разворачивается обратно. В лунном свете он выглядит совершенно белым и яростным. Фотоснимок. Двумерный снимок, пойманный вспышкой.
— Я не люблю тебя, Лина. Слышишь? Я никогда тебя не любил.
Воздух исчезает. Все исчезает.
— Я не верю тебе.
Я плачу так сильно, что почти не могу говорить.
Алекс делает шаг в мою сторону. И теперь я вообще не узнаю его. Он полностью преобразился, превратился в незнакомца.
— Это была ложь. Ясно? Все это было ложью. Безумием, как они твердят. Просто забудь об этом. Забудь, что это вообще когда-то было.
— Пожалуйста! — Я сама не понимаю, как держусь на ногах, почему не рухну в грязь, почему мое сердце продолжает биться, хотя мне так отчаянно хочется, чтобы оно остановилось. — Алекс, пожалуйста, не делай этого!
«Прекрати твердить мое имя».
Теперь мы оба слышим это — треск и шелест листьев позади нас. Что-то крупное движется через лес. У Алекса меняется выражение лица. Гнев исчезает, и на его месте возникает напряжение — так бывает напряжен олень за миг до того, как броситься бежать.
— Лина, не двигайся, — тихо произносит Алекс, но голос его настойчив.
Прежде чем я успеваю повернуться, я чувствую, как надо мной кто-то нависает, слышу сопение, ощущаю голод животного — страстный и обезличенный.
Медведь.
Он тоже пробирался по лощине и теперь стоит в каких-нибудь четырех футах от нас. Это черный медведь. Его свалявшийся мех отливает серебром в лунном свете. Он большой — пять-шесть футов в длину, и даже сейчас, когда он стоит на четырех лапах, он высотой почти мне по плечо. Медведь переводит взгляд с Алекса на меня и снова на Алекса. Глаза его, тусклые и безжизненные, словно вырезаны из оникса.
Две вещи приходят мне в голову одновременно. Медведь костлявый, изголодавшийся. Зима выдалась трудной.
То есть он нас не боится.
Меня пронзает страх. Он заглушает боль, заглушает все мысли, кроме одной: почему, ну почему я пошла в лес без ружья?!
Медведь делает еще шаг вперед, поводит массивной башкой из стороны в сторону, оценивает нас. Я вижу, как в холодном воздухе из его пасти вырывается пар, вижу его заострившиеся лопатки.
— Тихо, тихо, — все так же негромко говорит Алекс. Он стоит за мной, и я чувствую, как он напряжен — застыл, прямой, словно шомпол. — Успокойся. Все в порядке. Мы уходим. Медленно и осторожно.
Он делает один-единственный шаг назад, и это движение заставляет медведя присесть на задние лапы и оскалиться. Белые зубы сверкают в лунном свете. Алекс снова застывает. У медведя вырывается рычание. Он так близко от нас, что я чувствую жар, исходящий от его огромной туши, и ощущаю зловоние его дыхания.
Ну почему я не взяла ружье?! Поворачиваться и бежать нельзя — тогда мы превратимся в добычу, а медведь как раз ищет добычу. Глупо, как глупо! Правило Диких земель гласит: ты должен быть крупнее, сильнее и круче. Бей, или убьют тебя.
Медведь, продолжая рычать, делает еще шаг. Все мышцы в моем теле напряжены. Они вопят, требуя бежать, но я стою словно вкопанная, заставляя себя не шевелиться.
Медведь колеблется. Я не бегу. Может, я не добыча?
Он отступает на дюйм: выигрыш, крохотная уступка.
Я спешу воспользоваться ею.
— Эй, ты! — гаркаю я как можно громче и вскидываю руки над головой, стараясь выглядеть как можно крупнее. — А ну убирайся отсюда! Проваливай! Прочь!
Сбитый с толку медведь отступает еще на дюйм.
— Я сказала — прочь! — Я разворачиваюсь и пинаю ближайшее дерево, и на медведя сыплется кора. Медведь колеблется. Он по-прежнему не понимает, что происходит, но больше не рычит. Я приседаю и подбираю первый попавшийся камень, а потом встаю и швыряю его в медведя. Камень с глухим стуком бьет зверя под левое плечо. Медведь взвизгивает и пятится. А потом разворачивается и исчезает в зарослях, словно черная меховая клякса.
