Попаданка ледяного дракона (СИ) - Свадьбина Любовь (книги без сокращений .txt) 📗
– Ты непростительно самолюбив, даже не смотришь за Виторией толком, надеясь на её благоразумие, послушание и страх перед тобой. Гордыня тебя погубит, Мэлар.
– Нас рассудит Бездна.
Кто-то шагает к двери, я опрометью бросаюсь прочь. Понимаю, что не успеваю скрыться, но всё равно бегу к двери в столовую.
Тяжёлый взгляд ощущается мурашками между лопаток.
Поворачиваюсь: Марабелл, обнажив клык в ухмылке-оскале, смотрит прямо на меня.
«Ненавижу, ненавижу, ненавижу», – повторяю про себя, чтобы за этим скрыть все прочие мысли и чувства.
Мучительный миг, когда жгучий взгляд вгрызается в меня, наконец, проходит. Марабелл направляется в противоположную сторону, а я пячусь к столовой. Заскакиваю внутрь. Стол сервирован: две тарелки накрыты металлическими колпаками, блестят ложки и кольца на салфетках. Как обычно. Только у меня дрожат руки, заодно сотрясая чёрное существо с пятью глазами, и сердце заходится.
Упав на стул, хватаюсь за кувшин с водой. Задетая солонка катится по столу, рассыпая кристаллики. Чёрное существо вываливается на скатерть, часто моргает. Вода расплескивается, но я наливаю стакан. Не понимаю, почему мне настолько страшно, ведь вампирша ушла, победа осталась за отцом…
– От твоего послушания зависят наши жизни, – произносит он неожиданно. Я медленно оборачиваюсь. – Не подведи меня.
Отец одет с иголочки, идеален. Как никогда остро ощущается его аристократичность – он невероятно далёк от меня, хотя говорит так, будто мы в одной упряжке.
– Мы в одной упряжке и находимся, Витория. – Медленным, чеканным шагом отец приближается, опускает ладони мне на плечи. – Жаль, ты этого не понимаешь.
Вздохнув, отец устраивается на соседний стул и разворачивает салфетку.
– Может, – облизываю пересохшие губы, – я не понимаю потому, что ты ничего толком не объясняешь?
– Я объяснял, но ты не поняла. Я на хорошей стороне, на правильной, а ты упорствуешь в своём нежелании к нам присоединиться. Ты вроде воспитывалась на идеалах свободы, где твоя ненависть к захватчикам-драконам?
– Ваша сторона такая правильная, что вы травите людей?
– Если не будем этого делать – не доживём до победы. Витория, я понимаю, ты привыкла к другим временны́м рамкам, но эта война длится тысячелетия. Просто вообрази. И она может продолжаться ещё тысячелетия, отнимая жизни каждый год, каждый день. У нас два пути: решить всё быстро и меньшим числом жертв или добиваться своего очень долго с ещё большим числом жертв. Какой путь разумнее?
– Короткий, – глухо признаю я. – Если всё обстоит именно так.
– Если прекратишь сопротивляться, сможешь увидеть происходящее ближе, понять суть.
– Я не сопротивляюсь.
– Да? – отец насмешливо вздёргивает бровь. – Все мысли о том, что нет выбора, что ты должна тренироваться, потому что иначе никак, – пассивное сопротивление. Ты должна выбрать этот путь и тренироваться потому, что хочешь овладеть силой, которую тебе предлагают. Предлагают на блюдечке с голубой каёмочкой, как говорят земляне. И ты должна жаждать силы не только для того, чтобы сбежать при первой возможности.
Значит, он всё понимает. Опускаю взгляд. Отец продолжает:
– А побег в твоём случае дело заведомо гиблое: тебя по всему миру ищут, чтобы убить.
Думать об аресте, думать об офицерах имперской службы безопасности – чтобы ничего лишнего не проскользнуло.
– Я это поняла.
Сняв металлический колпак с каши, отец берётся за ложку:
– Чего я не понимаю, Витория, так это твоего упрямства. Ты плоть от плоти моей, я защищаю тебя, собираюсь устроить твою жизнь с достойным мужчиной, а ты норовишь ударить в спину.
Ну что сказать… Этот мир для меня чужой, как и его жители, их война с самого начала не моя. Так почему я бегу именно от отца, чего опасаюсь?
– Я тебе не доверяю. – Усмехаюсь нервно. – Ты никогда обо мне не заботился, только мозг нравоучениями выносил. Пропадал. Я не знала, когда увижу тебя в следующий раз. Да я дворнику нашему больше доверяла: он хотя бы понятный и появлялся перед домом каждый день.
– Обиженная маленькая девочка.
Дыхание перехватывает, как от удара. Я сцепляю задрожавшие пальцы.
– Обиженная? – голос срывается. – Ты… ты ведь ничего обо мне не знаешь! Не знаешь, что я люблю, о чём жалею, и не давал узнать ничего такого о себе! Ты не переживал обо мне, тебе всё равно, есть я или нет. Ты знал, что мать не умеет заботиться, но оставлял меня на неё. Тебе безразлично, что в школе меня дразнили за то, что родителям на меня плевать. Тебе плевать на мои проблемы. Ты не утруждался этого скрывать, словно я… словно я неживая, ненужная кукла, не чувствую, не нуждаюсь хотя бы в капельке участия, я… – Слёзы жгут, сдавливают грудь, я закусываю губу и часто моргаю, пытаясь не разрыдаться. Выдавливаю: – Почему? Зачем так жестоко?
– Я не люблю тебя.
Знала это, но сейчас не могу вдохнуть. Это нечестно! Можно – нужно, гуманно! – было солгать, сказать, что не умеет проявлять чувства, что… что угодно, кроме этого простого, очевидного, слишком ясного.
– Я не собираюсь тебя обманывать, – отвечает он на мои мысли. – Когда мне вручили кулёк, из которого торчало сморщенное личико, во мне ничего не дрогнуло. Но ты не просто моя дочь, ты одарённая, и заботиться о тебе мой долг. От этой обязанности я не уклоняюсь.
– Да лучше бы ты обо мне забыл! – Схватив с тарелки металлический колпак, швыряю в отца.
Тот успевает отмахнуться, колпак с грохотом и звоном отскакивает по полу. Следом в отца летит тарелка. За пеленой слёз не видно, попала ли в этого ублюдка хоть каша! Летят ложки, салфетки, стакан и графин с водой.
Меня трясёт. Облокотившись на стол, зажимаю лицо ладонями, но это не удерживает слёзы, не умаляет рыдания. Я реву – некрасиво, шумно, постыдно – и ничего не могу с собой поделать. Даже уйти не могу – в ногах страшная слабость.
А отец, судя по звуку, вытирается салфеткой.
Звонит в колокольчик. Значит, сейчас сюда явится зомби-слуга, молча всё уберёт, как делает всегда, когда нарушается порядок.
– Иногда мне кажется, – сиплю я, – что зомби живее тебя.
– Я живой. И мне неприятна твоя истерика.
– Ты чудовище!
– Только потому, что не люблю тебя?
Слепо шарю по столу, но под руку ничего не попадается, и я опять закрываю лицо ладонями.
А он снова говорит:
– Я просто честен. И готов заботиться о тебе. Не наказываю за этот всплеск эмоций. Разве чудовища ведут себя так?
Невозможно заставить любить, это нам неподконтрольно, но эмоции захлёстывают меня, выжигают всё разумное.
– Ты чудовище, – повторяю сбивчиво, – и Орден твой чудовищный.
Жажду спора, но отец молчит. Молчит, даже когда я покрываю его и Орден всеми знакомыми нецензурными словами. А пока ругаюсь, под метёлкой явившегося зомби хрустят осколки тарелки, стакана, графина.
Когда я уже просто молча сижу без сил, неживая тварь приносит вторую порцию завтрака. И отец ест! Это просто невыносимо! Я не знаю, куда себя деть. Поднимаюсь. Внутренности сдавливает неподъёмная тяжесть. Бессильно опускаюсь на стул и снова закрываю лицо руками. Слёз нет.
– Ешь, – предлагает отец, – сегодня будем создавать оружие, нужно набраться сил.
Поднимаю на него взгляд: он спокоен и собран, только влажные пятна на сюртуке напоминают о том, что я швырялась в него посудой.
– Ешь, – отец указывает на мою тарелку с кашей.
– Ненавижу, – рычу я и хватаюсь за ложку.
Кусок не лезет в горло, но голодать из-за этой твари я не буду.
Королевский дворец Озарана Инклестин
Когти скользят по чёрно-звёздной стене. Царапают. Скрипят. Монотонный звук спасает Сарана от тишины ощущений, от убийственной пустоты внутри.
День и ночь, ночь и день. Монотонное движение, монотонный звук разменивает минуты на часы, часы на дни.
«Есть. Я ещё не должен есть или уже можно?»
